Читать книгу Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 2 - Александр Северодонецкий - Страница 7

И вот, Уголев Александр Яковлевич, держа в руках тонкий журнал из довольно простой газетной бумаги и удобно, расположившись в кресле у самого большущего панорамного окна, чтобы видеть одновременно и этих не то стальных, не то современных дюралевых, не то из самых современных на все 35% композитных материалов, этих завораживающих всё твоё воображение, летающих птиц, красавцев разных и разноцветных самолетов всех компаний мира, которые здесь вот случайным образом собрались и «уселись» здесь на ровной взлетной полосе в ожидании их часа и даже в ожидании назначенной им минуты, чтобы воспарить с начиненными брюхами их пассажирами, которые, кто летит на отдых, кто к больной матери, а кто и к любимым им сыновьям. И на, их американских Боингах 777-300, и еще на российских ИЛ-86 и ИЛ-96, и на наших, ранее харьковских стареньких, но таких исправных ТУ-134, названных теперь по доброй традиции именами пилотов и тебе это нравится, а еще и на их европейских А-310 и в душе его распирало, он восхищался силой мысли самого Человека, который мог всё это сначала и когда-то давно замыслить, затем на бумаге вычертить те удивительные по обтекаемости абрисы их и даже, спроектировать их, и на тех белых логарифмических линейках еще тогда в шаражках многочисленных и, вычислить их, прорисовывая не раз курвиметром, и уже затем своими же руками еще и сделать, и даже запустить в ту их серию. Он теперь, восхищался достижениями всей современной в чем-то и как-то родной ему семимиллиардной современной ему Цивилизации, и каждый день, и каждый час теперь и он сам пользовался её плодами.

А вот к своему удивлению, не так и давно он узнал, что при росте населения, растет в геометрической прогрессии и число изобретений, придуманных самими теми же людьми. И это так удивительно! Оказалось, что чем больше люду на планете Земля, тем больше будет все новых и новых изобретений, так как поиск человека он никогда не прекращается, а только опирается на уже им же Человеком этим созданное ранее и на всё достигнутое ранее.

А именно теперь, повзрослев и, став материально менее зависимым, он и сам часто, и постоянно пользовался всеми её Цивилизации нашей благами, а думал же он еще и теперь в этом большом аэровокзале в 2010 году о таком простом, о пропавшем где-то далеко в тундре, там на Камчатке и о таком теперь родном по душе ему человеке – об Алексее Ваямретыле и, понятно лежащем на быстрой и чистой воде Ветвейваяма – нилгыкын мымыл, и еще камчатском таком отважном самурае, который своим неповторимым сепукку в ноябре 2010 года, доказал всем тиличикцам свою смелость и ту его невероятную отвагу, и он, показал свою верность, и настоящую преданность только одному своему хозяину. Он часто думал о его месте в ней, в их совместной жизни и о таком вот влиянии этой же современной Цивилизации на него самого и на друга его, на всех нас и на того одного единственного и конкретного маленького, и такого щупленького, нисколько, при этом, такого ничем незащищенного от, пронизывающих душу нашу её всех ветров, видимых и ощутимых нашей кожей и даже, всех тех таких черно-пречорных, и невидимых, какими являются легко и всё, проникающими солнечные нейтрино, родившиеся где-то там в его недрах, все виды различных типов излучения и, даже, того невероятно древнего реликтового излучения, которое родилось четырнадцать и три десятых миллиардов лет назад на заре Вселенского Взрыва, когда по мнению ученых и была создана или даже рождена в том вихре наша Вселенная, в том числе, и ближайшего электро-магнитного и Солнечного и не только, и даже буквально месяц назад и недавно открытых гравитационных волн или той, в чем-то по сути своей божественной частицы, родоначальницы всего и вся – бозона Хигса, которую ученые сначала теоретически вычислили и предсказали, как и предсказал и рассчитал Альберт Эйнштейн сами эти, пришедшие в наше сознание гравитационные волны, а уж затем и, обнаружили на коллайдере в далеком Швейцарском Церне, а еще такого незащищенного от всех вызовов и самой современной, быстроразвивающейся Цивилизации, и мира всего нашего земного, того одного единственного, так хорошо, знакомого ему почему-то, уставшего по своей по молодости человечка, которому было ох как тесно на этой олюторской и всей камчатской землице, так как бы и в Тиличиках, и в Хаилине, и не миновал саму окружную Палану, и в Елизово он успел, и он поучился и в интернате, и еще в ФАЗанке. А ему ведь невыносимо еще и трудно, а часто и больно, и даже холодно часто от той черствости нашей или от невнимания к его устремлениям и ко всем желаниям его. Ему было ох, как еще и тяжело, так как и часто он болел в детстве, и в юности своей, так как по природе своей именно он таков – болезненный и одновременно, восприимчивый ко всем и ко всему. И, многие продукты, щедро производителем, сборенные консервантами, стабилизаторами, улучшителями вкуса, а еще напичканные генно модифицированными молекулами, всеми гормонами роста, и даже новыми с невероятными свойствами гербицидами, дефолиантами и всеми современными и не очень ядохимикатами, и он их на дух не переносил. Так как мы знаем, что ДДТ еще с тех 50-х лет в жиру тюленей находят и сегодня, чуть ли не за южным полярным кругом, и только, выступившая враз краснота на лице его и вокруг щек его наяву передавала то его, её той пищи постоянное не восприятие им её. А еще, эта алкоголь дегидрогеназа, которой так мало во всех его клетках и пить ему нельзя даже ни капельки, а внутреннее желание его оно там стучится и проступает…

И вот, были ли причиной той его красноты щек его то белки генномодифицированных злаков, были ли то особые, не перевариваемые его ферментами и им самим белки здешней желтоперой наваги да донной здешней камбалы каменушки, или самой прекрасной из всех красных рыб – нерки, напитавшейся всеми её красителями где-то в тихоокеанских глубоких и теплых потоках Куросивы в районе Фукусымы и, вобравшей все выпущенные в Японское море и в Тихий океан радионуклиды, мне то, как астробиологу неведомо даже до сих пор.

Да и также, как все мы, он часто сильно душою своею страдал, и также одновременно негодовал, может быть уж, не находя выхода своему тому внутреннему его возмущению от чего-то им рядом, увиденного и еще даже не осознанному им своему, идущему из веков развития этого нымыланского народа протесту на давление всей этой окружающей человеческой, часто наглой, жестокой, иногда такой бездушной именно к его требам мировой Цивилизации, так сильно давящей всем своим прессом именно на него истого олюторского нымылана, корнями вросшего в эту олюторскую землю, такую благодатную и такую привольную и даже, как та моя половская вольницкая, на всю его семью и даже на его старшего брата Дениса, с которым он в детстве так мало виделся из-за интернатовских, разлучающих их толстых стен, а теперь и на его детей дочь Диану и сына его незабвенного Александра, и даже на него самого – Алексея Ваямретыла – именно теперь и в нашей вечной памяти всегда, лежащего на быстрой здешней ветвейваямской вешней водице, и еще настоящего камчатского поистине преданного хозяину своему самурая, не боящегося идти к своему неминуемому, смелому, всё, останавливающему здесь на Земле только его личному сепукку, лишь бы преданно служить своему повелителю и старшему хозяину, которого он сам и по доброй воле для себя избрал тогда, когда первый раз их взгляды в здешнем Доме культуры, сошлись в одной точке и они, увидели всю их по-космически бездонную глубину, как бы, завораживая теми черными здешними непознанными одиннадцатикилометровыми тихоокеанскими глубинами друг друга уже навсегда и, наверное, а это истая правда, на всю их оставшуюся жизнь.