Читать книгу Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 2 - Александр Северодонецкий - Страница 13
Глава 57.
Я внове о всей хрупкости нашего мира и нашего трепетного естества.
ОглавлениеИ теперь, и сегодня ты, вспоминаешь тот памятный ядерный взрыв 5 августа 1945 года здесь совсем недалеко, того кажется «Малыша» всего в 50 мегатонн, и ты вспоминаешь все те его 50 или даже несколько миллионов тонн невероятно мощного и разрушительного самого по себе в пересчете, естественно, тринитротолуола в том 1961 году на Новой Земле, а кто мог и измерить всё то с такой точностью до той его тонны, в пересчете и в некоем эквиваленте на тротил или на тринитротолуол, чтобы еще и до того одного единственного килограмма, когда тебе только исполнилось одиннадцать лет.
И, пред твоими глазами теперь вот стоит всё тот же такой абсолютно черный тот магический в чем-то даже супрематичный «Черный квадрат» Казимира Малевича и всё твоё знание теперешнее так легко своей абсолютной чернотой поглощающий в тот свой вековой кракелюр, и перед твоими глазами теперь рядом с тем «Черным квадратом» еще и та черная шинель отца братьев твоих, погибшего на той кровопролитной войне Второй мировой и еще на его и их Великой Отечественной для всех нас и, естественно, для него, и для тебя, и братьев твоих Великой и Отечественной, и еще в памяти твоей тот черный-пречёрный Чернобыль 1986 26 апреля, и еще тот Семипалатинский черный полу-песчаный грунт, засыпающий и застилающий в феврале 1963 тебе глаза и застилающий всю твою такую плодородную черноземную савинскую землю, той особой и невидимой ни тебе, ни другим ураново-плутониевой радиацией о, которой тогда ни вам и никому другому никто из-за той особой бериевской секретности и не говорил, так как и сами творцы того чуда земного, и даже ученые то мало чего о том они и знали. Да и мало кто её даже знал ту всюду проникающую радиацию, и полно ли и ясно ли понимал в те времена, разве кроме специалистов по радиационной защите, которых и, было, наверное, только единицы во всей стране, покуда не наработали они свой опыт, покуда они сами не наделали столько ошибок и промахов на заводах своих тех обогатительных. А вероятно пальцев одной моей руки достаточно будет, чтобы сосчитать их хватило бы, так как всё они в шарашках бериевских были и были так по-особому они все засекречены и все тогда было засекречено, что и говорить о том никто не мог и даже не смел.
А уж те многочисленные шарашки и те закрытые науко грады от Померок в родном мне Харькове, до Сарова под Нижним Новгородом, и до самого Челябинска-72 или до Красноярска-35, не говоря уж о новом том магаданском Билибино, да и не важно сколько, и столько километров до них от областного града того (а тот их секретный номер в виде двузначной цифры, думаю, теперь обозначал почтовое расстояние в километрах или обозначал он даже те русские версты от самого центра каждого, упоминаемого мною града со своей древней и понятно вековой историей и даже со своим особым, только ему свойственным этносом), где и Игорь Курчатов, и, о нём немало читал, и естественно академик Харитон, и даже, взбунтовавшийся, вероятно от самой той радиации, опосля молодой академик Андрей Сахаров, хоть, как бы и свободные они сами мыслить, но не свободные они даже дышать в тех науко градах воздухом, не говоря уж и не могущие они свободно, чтобы им перемещаться по всей стране своей, не то, что выезжать за её неприступные тогда рубежи, находясь под ежечасной опекой НКВД или КГБ, а ныне ФСБ, как и в том «Черном квадрате» Казимира Малевича буквально и наяву, и образно находясь за колючей проволокой: о них ни настоящей правдивой информации нам в газетах тогдашних, ни даже одной единственной весточки, что еще они живы их родным и близким, и ничего другого, даже, что они были тогда на Земле и, что они жили совсем рядом никто не знал и нисколько не ведал о том, даже их американские дотошные разведки всё узнали тогда, когда те рукотворные взрывы на сейсмографах своих зафиксировали и на карты они их нанесли.
Такой высокий уровень секретности тогда был тогда, такой уровень их тогдашней военной скрытности и секретности и нужен ведь был…
И, это думаю вполне по тем временам оправдано, так как судить саму историю нашу из сегодня ох как еще трудно, да и практически нам не возможно. А иначе всё то нашенское было бы у противной стороны, оно бы было у противника нашего и, как бы всё обернулось, кто о том знает и кто, ведает о всём том?
И одни, в том числе, и их родные, полагали, что, как и Сергей Королёв, они давно сгнили на той длинной-предлинной колымской рукотворной ГУЛАГовской трассе, а ты был в 1974 году и был в 1976 там летом по два месяца работая в стройотряде в том их энергетическом сердце – Аркагалыке и еще, в посёлке Сусуман, и город этот, и этот твой теперешний «Черный квадрат» того неведомого многим и ныне Казимира Малевича, так как, увидев его он этот Север, этот Крайний и такой холодный, и часто не такой уж и не гостеприимный Север, сам затем тебя легко и незаметно он тебя на все 35 года поглотил всего и даже своим этим трепетом холодным, проглотил навсегда, на всю сознательную жизнь твою и даже, на эту творческую сторону, как и всё абсолютное черное легко и естественно поглощает и свет, и поглощает оно само тепло, исходящее даже от нас самих и от тела нашего, так как мы имеем положительную энтропию и постоянно излучаем и не сколько, и не только тепло, но и инфразвуки, но и даже ультрафиолетом каждая клеточка наша светится, а еще и особую ауру нашу, как особой защитой оболочкой, как и земля магнитным полем окутываем себя мы, окутывая своё тело уберегаем себя от злых людей и от всего зла, что есть здесь на Земле и даже уберегаем себя от ведьм и от их заговоров страстно, молясь и по-утру бьючи о пол страстные наши поклоны.
И при этом, оно то всё черное всегда такое бездонное, и такое еще невероятно не только для тебя и для всех нас такое загадочное, как и отражение твоё в глубоком степном, что на Шевченковщине или там, на политой кровью солдатушек наших в 1943 году на Барвенковщине в колодце, когда чем он тот рукотворный колодец глубже в степи безводной, тем там больше, той неведомой нам и еще такой таинственной черноты, и уж ты, отражённый от зеркала водной глади не будешь на таких глубинах его никогда. Это тебе сразу же понятно, что своей материей земной, не достигнув дна полной черноты его, а только отражаясь от глади зеркальной водной его на фоне тех барвенковских всех «Баб» половских всех степных, тех их из песчаника местного, которые так овеяны всеми ветрами половской именно твоей земной истории, о которой мы и говорим так долго: истории только моей, а еще той половской и именно твоей, и еще истории нашей, которая, как какая-то философская взаимозаменяемая и взаимно перетекающая категорийность переходит сегодня от меня к тебе, а от тебя ко мне, то соединяя и сдружившая нас, то совсем на небольшое время, как бы разъединяя нас всех, как и моя узенькая но такая длинная в 37 лет здешняя камчатская и олюторская тропиночка, которая шла с 1980 августа 6 числа и до 1991 года декабря 6 числа, она шла, часто вместе и рядом с Кириллом Васильевичем Килпалиным, о чём и писал я, и вспоминал я в своей книге о нём одном, и одновременно я постоянно думал о мыслях тех здешних его, и еще думал не раз я о мыслях моих, а также о том веками, отшлифованном писании-писаний из Библии мною тогда взятых, которые были как бы в такт и в унисон всех его килпалинских уникальных только его суждений и его особых, отсюда с его камчатской, удаленной от современной ему цивилизации Топлёвки личных только его взглядов на весь, окружавший его, быстро растущий и быстро, развивающийся Мир.