Читать книгу Живя в аду, не забывайте улыбаться людям - Александр Сих - Страница 25

Муза посетила неожиданно. И хотя Он к этому был совершенно не готов, но ничуть не растерялся от подобного сюрприза. Случился сей конфуз в четверть четвёртого утра. Взяв из письменного стола авторучку и первую попавшуюся тетрадь, ушёл на кухню и без заминки написал первые семь строк стихотворения. Немного застрял на восьмой строке из-за отсутствия подходящего слова с нужной рифмой. Пока мозг усиленно подыскивал варианты, тело занялось приготовлением кофе. Наливая кипяток в чашку, Он почувствовал, что кто-то, скорее всего муза, дёрнула нужную извилину и рождение концовки второго катрена совершилось. На написание же завершённого стихотворения из семи катренов ушло минут двадцать пять, не больше. Он прочёл его три раза и изумился, не поверив до конца, что это его собственное творение.

Он курил и размышлял над метаморфозами человеческого сознания. Что бы это всё могло значить? Он не то что никогда не писал стихов, Он их никогда не читал, потому что не находил в них живительной влаги для своей души. Он их попросту не понимал. Исключая, конечно, школьный период, когда чтение и заучивание стихов наизусть входило в обязанность учеников. Но это было примитивное вдалбливание в память, без особого осмысления, и, уж тем более, безо всякого восхищения. И вообще, стихосложение Он считал занятием праздным и бесполезным, в отличие от прозы, которую любил с детства и читал много.

Тут Он хлопнул себя по лбу. Да нет же! Однажды нечто подобное на стишок Он всё-таки создал. Как же Он мог забыть? Сын, будучи в классе четвёртом-пятом, пришёл домой и сообщил, что задали небольшое сочинение на зимнюю тему. Либо, как альтернатива, стихотворение на ту же тему – о зиме. И попросил отца, его значит, подсобить в этом нелёгком творческом деле. Легкомысленно посчитав, что написать стишок быстрее, и, почему-то, ни с того ни с сего, ощутив непонятный азарт, Он самонадеянно взялся за «перо». И действительно, к его немалому удивлению, на свет Божий появился небольшой детский, стихотворный экспромт. Назавтра сын с гордостью показал папе дневник, где красовалась залихватская «пятёрка» по литературе. Мол, смотри, папа, твоя! Это и был его стихотворный первенец – хиленький, но не уродец.

Он заулыбался, вспомнив, как глаза сына светились счастьем. Это было уже давно. А что случилось теперь? Не придя к какому-либо определённому заключению, Он ещё раз прочёл написанное, пожал плечами и отнёс тетрадь в книжный шкаф, забросив её на верхнюю полку.

С тех пор прошло два года. Муза, однажды, может быть даже по ошибке, посетив его бессмертную душу, стала приходить регулярно, не давая покоя бренному телу. Стихи стали рождаться в самые неподходящие и неожиданные моменты. Иногда это случалось на даче, при физической работе, иногда в пути, а иногда прямо на совещании у шефа, что вызывало особенный дискомфорт. И Он писал. Всегда и всюду! Он мог забыть ключи, какие-то документы, мобильный телефон, что-то купить, но блокнот и авторучку – никогда! Но чаще всего, почему-то, муза предпочитает предутренние часы, когда самый сон. Когда большинство здравомыслящих и особо рациональных людей получают мозговой отдых, исключая трудяг ночных смен, воров и дельцов ночного бизнеса, она выбирает наименее защищённую душу и без зазрения совести проникает в неё. И всё! Сна как не бывало. И желает человек, или не желает, но творить уже обязан. Он уже не может иначе. И новоявленный Поэт пил кофе, курил и творил.

За это время о его пагубном пристрастии узнали не только родные, но и многие коллеги по работе и друзья. И если вначале Он, по скромности своей, стеснялся и сильно смущался, то впоследствии его уверенность в себе росла и крепла, никогда не перешагивая, впрочем, в нагловатую самоуверенность. И насмешки, ехидные и колючие, хоть и не частые, вскоре перестали волновать его вовсе. Он открыл для себя новый мир, которому отдавал приоритет.

Но вот однажды, как это часто бывает с творческими людьми, ему стало тесно. Тесно в его красивом, но слишком уединённом мире. В мире грёз, фантазий, размышлений. Он захотел, чтобы об этом чудесном месте его нового обитания узнали другие. Ему нужно было с кем-то поделиться своим счастьем. А для этого всё им созданное надо было показать человеку грамотному и сведущему в подобных вопросах. Накопившаяся уверенность, перешагнувшая однажды границы скромности и здравомыслия, настойчиво убеждала, что Он очень талантлив, если не сказать больше. И Он решился.

Взяв толстую тетрадь с последними своими стихами, Поэт направился в редакцию одной из газет. По мере приближения к цели, уверенность, как ни странно, стала улетучиваться в неизвестном направлении. Пытаясь напрячь всю имевшуюся в наличии волю, Он с ужасом осознал, что её явно не хватает, хотя всегда считал себя волевым человеком, способным на многое. Менталитет славянского сознания таков, что в любых стрессовых ситуациях заменой всех психотропных транквилизаторов является алкоголь. И это, наверное, не худший вариант. Хотя, конечно, и не оптимальный. Чудесный вариант существует, но к нему прибегают крайне редко. Но, как бы то ни было, алкоголь некоторую частичку уверенности Поэту вернул. Правда, в этом лекарстве, впрочем, как и во многих других, существует побочный эффект, очень коварный. Передозировка сим опасным средством прибавляет к уверенности, случается, ещё и наглость с хамством. Но Поэт всегда знал меру, а вежливость и доброта была у него, что называется, в крови, и не уничтожалась никакими химическими растворами.

Газета была уездного масштаба, и встреча с Редактором, вежливым и обаятельным человеком, состоялась. Узнав о цели посещения незнакомца, Редактор несколько смутился, но рукопись в руки взял. С улыбкой извиняющимся тоном, пояснив при этом.

– Должен вас сразу предупредить, что наша газета содержит большей частью рекламно-информационный материал. А творчество литературного характера печатают специализирующиеся на этом масштабные издания.

Пришло время смутиться посетителю.

– Извините, но позвольте, я и в вашей газете встречал и публикацию стихов, и даже печаталась из номера в номер большая проза.

Лукавая улыбка озарила лицо Редактора, но мгновенно спряталась в уголках губ, и лишь руки разошлись в стороны, поражаясь такой детской наивности.

– Это то самое редкое исключение из правил. И делается он так же редко, как «Литературная газета» печатает научные доклады или пишет о политике. – Но интеллигентность не позволила цинизму взять над собой верх. – Но тетрадь, пожалуйста, оставьте. В свободное время я с удовольствием прочту и дам, насколько сумею, объективную оценку. Вот вам мои координаты – позвоните через недельку. Я очень рад нашему знакомству. Всего хорошего и творческих успехов!

Последние вежливые пожелания пронеслись холодком возле сердца, больно уколов его тупой иглой, сквозняком обдали лёгкие и комом застряли в горле. А чего он хотел? Что его встретят с распростёртыми объятиями и накроют стол? Кто он такой? А Редактор человек занятой, и если каждому рифмоплёту уделять внимание, то и газетой заниматься некогда будет. Да, наверное, всё правильно?! Но он же не каждый! Хотя, каждый всякий думает, что именно он не каждый всякий. Смешно… и грустно.

Неделя тянулась дольше обычного. Поэт мысленно то торопил её, желая встречи с Редактором, то всячески желал, чтобы эта встреча отодвигалась как можно дальше. Но, в не зависимости от его полярных желаний, срок этот настал.

Утро выдалось солнечным и по-майски тёплым. Лёгкий ветерок обдувал лицо, освежая разгорячённую кровь, шевелил волосы, и, где-то там под ними, в глубинах бело-серого вещества, успокаивал суетливые мысли. Поэт волновался, но в это раз к радикальному средству прибегать не стал. Так недолго и спиться.

– Ну, вот мы и встретились вновь! Доброе утро! – Редактор был настолько обаятелен и прост, что скованность волнение ушли сами собой. – Ну, уважаемый, сегодня у меня имеется достаточно свободного времени, чтобы нам побеседовать, а природа балует нас такой прекрасной погодой, что я предлагаю прогуляться. Не возражаете?

Поэт был только рад уйти из замкнутого пространства. Когда они оба оказались на улице, ему настолько стало хорошо, что Он готов был выслушать любой ответ, даже самый уничижительный. Так ему в эту минуту казалось. Редактор же, держа в руках его тетрадь, собирался с мыслями. Он задумчиво глянул вдаль, вдоль проспекта с движущимся транспортом, и размеренно заговорил.

– Вы знаете, поэзия, вообще, штука тонкая и непонятная. Я бы сказал – непредсказуемая. Иному поэту достаточно одного-двух напечатанных стихотворений и его вознесут до небес. О таких говорят – баловень судьбы. Я сейчас веду речь исключительно о поэтах способных и талантливых, но не более того. Гениальных классиков касаться не будем. Хотя, на мой взгляд, и там не всё так просто. – И речь пошла именно о классиках. – Пожалуй, никто из современников Пушкина или Лермонтова не считал их гениями. Да и отношение к поэзии было другим, нежели, скажем, в начале двадцатого столетия. Офицеру писать стихи считалось зазорным и даже наказуемым. В каждую эпоху свои нравы. Многое зависит от обстоятельств. Взять, хотя бы, Есенина, поэта, несомненно, от Бога. Но сколько времени ушло на метания, шарахания из стороны в сторону в поисках самого себя. И неизвестно, чем закончилось бы дело, не добейся он встречи с Блоком, который стал его протеже. Но поддерживать популярность скандалами пошло, хотя многие этим занимаются и сегодня. Иван Бунин об этом говорил открыто: «Мошенник, который своё хулиганство сделал выгодной профессией.» Близкий друг Мариенгоф назвал его «искуснейшим виртуозом по игре на слабых человеческих струнах». И действительно, чего только не делал Есенин ради славы: скандалы, кривлянья, посвящение книг царской семье, подыгрывание большевикам. Даже женился ради славы – Айседора Дункан, Софья Толстая, внучка писателя; одно время строил планы породниться с Шаляпиным, женившись на его дочке. Я нисколько не стремлюсь унизить или очернить поэта с большой буквы. Это факты. И он сам не скрывал этого от своих друзей.

Редактор сделал глубокий вдох носом, затем через рот выдохнул и продолжил.

– А вот случай совсем казусный. В своё время этот поэт покорил всех, был первым «королём поэтов!» А славу, по иронии судьбы, ему подарил Лев Толстой. После долгих просьб допустить к себе представителя прессы, Толстой в интервью с возмущением и гадливостью процитировал прочитанные им в каком-то журнале строки этого поэта:

Воткните штопор в упругость пробки,

И взоры женщин не будут робки.

Ну как вам?

Вопрос был адресован ему. От неожиданности Он встрепенулся, но ответить не смог. Лишь неопределённо пожал плечами. Редактор продолжил:

– Абсолютно с вами согласен. Но самое интересное дальше. Особенно разгневали Толстого такие строки:

Ананасы в шампанском,

ананасы в шампанском.

Весь я в чём-то норвежском,

весь я в чём-то испанском…

Лев Николаевич захлёбывался от негодования: «И такую гнусность смеют считать за стихи! До какого падения дошла русская поэзия!»

– На следующий день слова Толстого были опубликованы. Автор статьи полагал, что классик уничтожил выскочку, раздавил его как клопа. Но случилось обратное: строки, процитированные самим Толстым, прогремели на всю Россию. И вместо позора обрекли сего поэта на неслыханную славу. Весь этот рассказ об Игоре Северянине. Не слышали?

Ему было стыдно, но что Он мог сказать о многих и многих поэтах, которые не попадали по тем или иным причинам в образовательную программу. Да и тех, которых проходили, что Он мог вспомнить, кроме их фамилии? Ничего! Исключение составляли всё те же: Пушкин, Лермонтов, да, пожалуй, Маяковский. А если коснуться конкретнее? Дядя, который был «самых честных правил»; «белеет парус одинокий»; «сижу за решёткой в темнице сырой»; что-то там о демоне; о морозе и солнце, когда день чудесный; а из Маяковского нахально всплывал в памяти паспорт, который тот доставал из широких штанин.

Редактор тем временем продолжал свой монолог:

– Я это всё о капризах судьбы. О её неожиданных и непонятных поворотах. И ещё надо учитывать человеческий фактор, в виде известного критика, наделённого неограниченными полномочиями. В его власти кого-то возвысить, а кого-то втоптать в грязь. Этакая всеядная литературная личинка, так и не выросшая в полноценную высоко художественную особь. А уж про элиту всякого человеческого сообщества я и говорить не хочу. И не важно насколько вы талантливы, или бездарны. Вопрос в другом: допустят они вас к себе, или нет? И ещё – конъюктура поэтического рынка такова, что, по большому счёту, поэзия никому не нужна. Поэтов читают только поэты. И очень большие ценители этого прекрасного искусства. И далеко не факт, что Владимир Высоцкий стал бы легендой, не пой он на свои стихи песни. Такая же история и с другими бардами. Народу нужны песни, желательно весёлые. Зачем ему стихи? Надеюсь, вы меня понимаете?

К нему в горло подкатил непонятный ком невообразимых размеров. Он лишь молча

кивнул в ответ. С трудом его проглотив, Он с хрипотцой в голосе спросил.

– А что вы можете сказать о творчестве и судьбе Маяковского?

Зачем Он это спросил? Он сам толком не знал. Редактор удивлённо посмотрел на Поэта, с минуту помолчал, затем сказал:

– Для любого творческого дела человек должен прежде всего созреть духовно. У него обязан быть внутренний стержень, гнущийся, но не ломающийся. Когда этот стержень ломается, человек погибает. И не обязательно физически. Маяковский погиб задолго до рокового выстрела.

Редактор сделал очередную паузу. Посмотрел в глаза Поэту.

– Теперь касательно вашего творчества. – Начинался самый важный аспект лекции, иначе этот монолог назвать было нельзя. Он замер, только сердце забилось учащённо.

– Я в своё время закончил журфак. А вы?

Вопрос не по теме. Он растерянно ответил:

– Технологический.

– Во времена своей юности и молодости, признаюсь, я тоже грешил стихосложением.

Даже помышлял о поступлении в Литературный институт. Но у меня хватило ума и воли осознать недостаток таланта, чтобы стать известным писателем или поэтом. И я стал скромным журналистом, а не охотником за сенсациями. Теперь, как видите, я имею свою газету. Ну, или почти свою. Я доволен.

Он понял, куда Редактор клонит разговор.

– А при чём здесь Литературный институт? Не думаю, что там прививают каким-нибудь вегетативным способом талант?

Редактор согласился:

– Конечно, талант привить невозможно. Но вы знаете, что писать стихи – целая наука. Да и прозу тоже. Надо правильно выстроить сюжет, композицию, подготовить кульминацию. А стиль! Стиль повествования, как отпечатки пальцев, должен быть уникальным. И только всё это в совокупности может дать положительный результат. А со стихами ещё сложнее. Там столько нюансов!

Он обозлился. И здорово обозлился.

– Насколько я информирован, то все большие писатели, а великие – подавно, никаких Литературных институтов не заканчивали и никакими членами не состояли. Взять хотя бы талантливейшего писателя Валентина Пикуля. У него всего-то пять классов образования – война помешала. А наш современник Задорнов – у него за спиной авиационный, насколько я знаю, и с литературным они летают на разных высотах.

– Он – сатирик-юморист.

В этом кратком ответе Поэта покоробила открытая неприязнь юмора, как высоко-художественного жанра. Он, всегда спокойный и уравновешенный, чуть не вспылил.

– Значит, вы отрицаете таких писателей как Ильф, Петров, Зощенко, Гашек, О Генри? А Жванецкий? Вот, Задорнов, к сожалению, продал свой талант светскому успеху, и превратился в самовлюблённого циника и хама. А значит, – предал литературу. Но вы отрицаете и других!

Редактор, видимо, немножко подустал, и его ответы становились более краткими и менее красноречивыми: