Читать книгу Тантатива №2 - Александр Солин - Страница 8

Слово было для меня новым, и все же мне показалось, что я его уже слышал, только хоть убей, не припомню когда. Впрочем, подобные казусы лишь укрепляли мое уже ставшее привычным ощущение, что всё, что со мной происходит, когда-то уже было. Получалось как в комедии про Шурика, который по отдельным приметам чужой квартиры вспоминает вдруг, что он здесь уже бывал. Кому-то, может, и смешно, а мне не до смеху. Ища подтверждение затмению экранного Шурика, я спросил у матери, может ли такое быть.

«Да, такое бывает, – ничуть не удивилась мать. – Дежа вю называется»

«Как, как?» – не понял я.

«Де-жа вю, – раздельно произнесла она. – Слово такое французское. Так и переводится – уже виденное. А почему ты спросил?»

«Просто интересно стало» – уклонился я, донельзя довольный, что я такой же, как все. В моем возрасте это было важно. Всякое отклонение в ту или иную сторону от среднеарифметических способностей моих сверстников имело свои последствия. Будь я в чем-то слабее, и мой удел в лучшем случае – покровительственная снисходительность. И наоборот: мои футбольные подвиги признавались постольку, поскольку они совершались во славу команды. Попробуй я ими бравировать, и мне быстро бы объяснили, что я лишь часть общей победы. То же самое с учебой: знания давались мне легко (я словно повторял однажды пройденное), а раз так, должен был делиться: подсказывать и давать списывать. Способностей, успехов и похвал следовало стесняться: заносчивых не терпят в любом возрасте.

В детстве, отрочестве и отчасти в юности не спрашивают, зачем живут. В эту пору просто живут и открывают мир. Искать же смысл жизни начинают, когда иссякает животворное детское начало. А пока всё в радость и каждое лыко в строку. Даже драка. А как иначе: подростковое сообщество живет по законам городских джунглей, будь это хоть в столице, хоть в провинции. Иерархия – мать порядка, но время от времени кто-то пытается оспорить у другого право верховенства или поставить кого-то на место. И это нормально – ангелы в джунглях не живут. Не были ангелами ни я, ни Витька Шихель – мой одногодок из нашего дома, с которым у меня сложилось негласное соперничество. Я был ловчее, он сильнее, и вызовы нашей незамысловатой, порывистой жизни мы преодолевали, словно напоказ друг другу. Мы были как два молодых кота на одной территории с ее чердаками, подвалами и кошками. До поры, до времени дело обходилось взаимным шипением, но было ясно, что рано или поздно мы должны будем сцепиться. И вот как-то раз мартовским вечером, мглу которого потемневший снег только усугублял, наша дворовая компания, остывая от дневных забот, перебрасывалась ленивыми фразами, перед тем как разойтись по домам. Главное уже было сказано, впереди нас ждал новый день, и вдруг Витька ни с того ни с сего ляпнул в мою сторону:

«Ну что, Мишка, вы с Сонькой Крыловой уже целуетесь?»

От такой неслыханной наглости я на несколько секунд оторопел, чем он воспользовался, обратившись к остальным:

«Представляете, пацаны, они после уроков сначала поют, а потом целуются! Как в кино!»

Мысли мои заметались от злобного «Не твое собачье дело!» до унизительного оправдания, что меня заставили ей аккомпанировать, но два старших товарища обидно заржали, и довольный Витька вконец обнаглел:

«Ты, Мишка, поосторожнее, а то будет выкидыш, как у твоей мамаши!»

И тут я ему врезал прямо в глаз. Он кинулся на меня, мы упали и покатились на виду у всех. Он был сильнее, он оседлал меня и принялся лупить, метя в лицо. Я прикрывался, как мог, чувствуя, что положение мое аховое. И вдруг глаза обожгла яркая картина того, чему суждено быть: Витька добивает меня, лежачего, потом встает, торжествующий, и хрипит: «Ну что, сука, получил? Хочешь еще?» И за этим вселенский позор, который отравит меня, униженного и побежденного, на долгие годы. «Не-е-ет!!!» – внезапно взревел кто-то внутри меня и удесятерил мои силы. В следующую секунду я отбил Витькину руку и чугунным ядром, в которое превратился мой правый кулак, угодил ему прямо под дых. Витька онемел, разинул рот и стал похож на выброшенную на берег рыбу. Опрокинув его, я стал молотить по безвольно мотающейся башке – справа, слева, справа, слева – до тех пор, пока меня не оттащили. Меня держали за руки, я хрипел: «Ну что, сука, получил?!», а кто-то торопливо бубнил мне в ухо: «Всё, Мишка, хорош, хорош…»

Так в канун моего тринадцатилетия во мне наперекор покорной судьбе поселилась желтоглазая тигриная ярость. Я пришел домой с расквашенными губами и подбитым глазом и торжествующе объявил перепуганной матери:

«Я его победил»

«Кого?!» – заломила руки мать.

«Витьку Шихеля. И теперь меня никто не победит»

В прихожую вышел отец. Увидев, в каком я виде, сказал матери:

«Иди-ка, мать, в комнату, мы тут побеседуем»

Мать ушла, и он велел:

«Рассказывай»

Я рассказал все, как было, в том числе про выкидыш.

«Ну, и кто кого?» – спросил отец.

«Конечно, я его!» – скривился я от боли.

Отец помолчал, разглядывая мое лицо, а потом спросил:

«Больно?»

«Нисколько» – мужественно шевельнул я разбитыми губами.

Отец осторожно взъерошил мои волосы, потом встал, открыл дверь в комнату с матерью и сказал:

«Иди, мать, лечи героя»

Дальше были примочки из календулы и заслуженный сон.