Читать книгу Тантатива №2 - Александр Солин - Страница 9

Наутро я проснулся как от толчка. И тихое облегчение внутри – словно меня освободили от тяжкой, гнетущей ноши. Было позднее утро – время героев и победителей. Впереди – почести и слава. Я встал, и мои плечи расправились сами собой. Отец уже ушел на работу, мать – по своим делам, у меня же начались весенние каникулы или мартовские иды, как их называла мать. Я прошел в ванную и посмотрел в зеркало. Оттуда на меня глянула чужая распухшая физиономия. Жаль, что не надо идти в школу. Я представил ахающий щебет девчонок и уважительные взгляды одноклассников. «Ты чего такой?» – спросит кто-нибудь, и я небрежно отвечу, что проучил одного урода. Найдутся свидетели, и история о том, как Мишка Королев отметелил Витьку Шихеля пойдет гулять по школе, обрастая подробностями.

Обошлось без последствий. Отец переговорил с отцом Витьки, тот добавил сыну за грязный язык, и Витька стал обходить меня стороной. Все же я его подкараулил и пообещал:

«Еще раз полезешь – убью»

«Да пошел ты!» – шарахнулся Витька.

Через полгода он и вовсе переехал с родителями в другой город.

После драки со мной определенно что-то произошло: внутри словно образовался крепкий стержень, не позволяющий мне отныне сгибаться перед кем бы то ни было. Кроме того, у меня появился авторитет, что и подтвердил один из старших друзей, сказав мне:

«Ну ты, Мишка, зверь! Если бы мы тебя не оттащили, ты бы его убил!»

Я вдруг представил себя на месте побежденного Витьки, и мне стало его жаль.

На каникулах должна была состояться городская художественная олимпиада, на которой мы с Сонькой Крыловой должны были исполнить военную песню «В лесу прифронтовом», и когда я через два дня явился со своим лицом в школу на генеральную репетицию, учителя едва не попадали в обморок. Номер был под угрозой. Выручил учитель пения Владимир Иванович, который предложил нарядить Соньку медсанбатовской девчонкой, а меня – раненым солдатом с гармонью. Идея понравилась. Нашлись гимнастерки, мне для пущей правды забинтовали голову, и Сонька выдала такой вдохновенный вокал, а я такой отчаянный проигрыш (чуть баян не порвал), как будто нам и правда после этого в бой! Зрители повскакали с мест, нас несколько минут не отпускали со сцены. Каково же было изумление членов жюри, когда выяснилось, что синяки и ссадины у гармониста настоящие! Это, однако, не помешало наградить нас почетными грамотами. Для меня же самым удивительным было то, что вместо нашего оригинального номера и почетных грамот мой внутренний информатор попытался подсунуть мне блеклую картинку нас с Сонькой – прилизанных, наутюженных, натужных. Картинка сконфузилась и растаяла, оставив после себя предчувствие чего-то незнакомого и волнующего. За нашей первой песней последовала вторая, за ней третья, затем к Соньке присоединились две ее подружки, и наше трио стало гвоздем школьной самодеятельности. С тем и пошли в седьмой класс.

Ох, уж эта Сонька, самая яркая девчонка наших трех седьмых классов! Да что там седьмых – всей школы, пожалуй! Из семьи врачей, на удивление ладная, своенравная, с мелодичным, звонким голосом, пригожим, капризным личиком, тугой золотистой косой, громкими суждениями и командирскими замашками. Сюда же точеные, что называется, ножки, которые она подволакивала с трогательной детской косолапиной. Именно с ней испытал я первые схватки нарождающегося сердечного томления. Тем, что я дважды за нее заступился (хотя, по сути, оба раза я вступался не за нее, а за справедливость), я, сам того не ожидая, заслужил ее благосклонность, которую она понимала весьма своеобразно. Отделив от прочих поклонников, она утвердила меня в должности доверенного по особым поручениям. Например, могла сказать:

«Сегодня останешься после уроков, будем новую песню разучивать»

Я естественно оставался.

В другой раз говорила:

«Проводи меня, чтобы Артамонов с Анищевым отстали»

И я, косясь на ее беззаботное личико, с чертовски умным видом шествовал рядом, роняя на ходу что-нибудь страшно серьезное.

А однажды огорошила:

«Ты можешь надавать этому Брилеву из 7«В»?»

«За что?» – осторожно спросил я.

«За то, что манерной дурой обозвал!» – вспыхнула она.

«Ну, урод!» – пробурчал я и, поймав на перемене Брилева, против которого лично ничего не имел, взял его за пуговицу и посоветовал:

«Андрюха, ты это… к Соньке не лезь, ладно? А то мне придется… Ну, сам понимаешь…»

«Да понимаю я, Мишка, понимаю!» – поторопился он отнять пуговицу.

«И на катке будь поосторожней. Можешь ногу подвернуть…» – потрепал я его по плечу. Назавтра он упал, сильно подвернул ногу и неделю не ходил в школу.

«О чем это ты с Людкой Смирновой так долго говорил?» – требовала она меня к ответу с коварной улыбкой.

«Да я это… задачу ей трудную объяснял…» – смущенно оправдывался я.

«Ну, объяснил?»

«Объяснил…»

«То-то она такая довольная!» – язвила Сонька.

«А ты не довольная, когда с Витька Царевым говоришь?» – хотел брякнуть я, но вовремя прикусил язык. Витька Царев – смазливый пацан из параллельного класса, которого я считал своим соперником, точно полезет за нее в драку, был бы повод. Так что прояви я строптивость, и она сделает адъютантом его. Одного я не понимал: ведь Сонька прекрасно знала, за что я подрался с Витькой Шихелем. Знала, что он пусть и на словах, соединил нас в некоем темном, постыдном, взрослом действе с унизительными последствиями. Все равно что вымазал дегтем. Лично мне даже думать об этом было стыдно! Соньку же, судя по ее беззаботному виду, это ничуть не смущало.

В остальном я жил соответственно возрасту. Время было сытое, романтичное, приподнятое, и я пропитывался эпохой, прислушивался к взрослым разговорам, любил «Битлз», под их влиянием освоил гитару и вдобавок пошел в секцию бокса.

«Ты похож на хулигана, – недовольно косилась Сонька на мои ссадины и ушибы. – Зачем тебе этот бокс?»

«Чтобы тебя защищать» – отшучивался я.

«От кого?» – хмурилась Сонька.

«Например, от хулиганов»

Хулиганы хулиганами, но когда ее на школьных вечерах приглашали старшеклассники, и она с томной улыбкой шла с ними танцевать, у меня чесались кулаки.

Мы ходили с ней в кино, гуляли, разговаривали, дурачились. Я говорил, что после школы поеду поступать в Москву, но пока не знаю, в какой институт. Она говорила, что хочет поступить в медицинский. После того как она первый раз побывала у меня, отец спросил:

«Так это из-за нее ты дрался?»

«Да» – смутился я.

«Молодец, – одобрительно улыбнулся отец. – Я бы в твоем возрасте из-за нее тоже подрался»

В нашем дворе ни от кого ничего не скроешь, и вот уже мой старше меня на три года товарищ, Колька Парамонов (курит, выпивает, работает слесарем в депо, готовится к армии и покровительствует мне) – высказался при встрече:

«Красивая девка. Только имей в виду, у нее уже менструации есть»

«Ну и что?» – покраснел я, не имея ни малейшего понятия, о чем речь.

«А то, что она уже залететь может!» – важно сообщил Колька.

«Это как?» – покраснел я еще больше.

«А это когда вот так! – пошлепал Колька ладонью в торец кулака. Неприличный жест, давно мне знакомый, но с такой же мутной сутью, как и то, что он говорил. – Ты уже спермой стреляешь, у нее менструации, так что запросто…»

Все это было сказано серьезно, по-мужски, без дураков. А что если он, как и я видит картины предстоящего и таким неуклюжим образом хочет меня предупредить? Нет, нет, представить, что такое случится завтра или послезавтра невозможно! Если только лет этак через пять-шесть. Ну, так это и я могу предсказать.

«И что мне делать?» – смотрел я на него, красный как рак.

«Не кончай в нее, понял?» – словно открывая страшную тайну, понизил голос старший товарищ.

«Понял!» – бросил я, хотя ничего не понял и, охваченный душным стыдом, кинулся прочь.

На самом деле я не знал, как назвать то, что я чувствовал, бывая с ней. Знал только, что мне было хорошо, как ни с кем и никогда. Но назвать хотелось. Назвать запретным, заветным, сердечным словом, с которым я почувствовал бы себя взрослым. И я пошел на хитрость: к выпускному вечеру десятиклассников задумал разучить с Сонькой и ее подругами песню Битлз «She Loves You». Хитрость заключалась в том, чтобы на чужом языке спеть про любовь. Был уверен, она поймет.

Я пришел к знакомому десятикласснику и попросил найти слова песни. Будущий выпускник нашел, вручил мне и напутствовал:

«Молодец, чувак, давай, делай!»

Я расписал песню на три голоса, и мы под гитару приступили к тайным репетициям: кто знает, как отнесутся учителя к любовной песне в исполнении семиклассников. Репетируя, Сонька понимающе поглядывала на меня и улыбалась. Добившись подходящего звука, я сказал знакомому, что мы готовы. Один из его одноклассников взялся подыграть нам на пианино, другой – на балалайке-контрабасе, остальные, прослушав, вскочили и наградили нас звучными, одобрительными хлопками. Я охладил их восторги, сказав:

«Маруся не разрешит»

Марусей мы звали завуча Марью Федоровну.

«Ну, это мы еще посмотрим!» – хлопнули меня по плечу.

Маруся разрешила. Успех был оглушительный. Соньке я сказал:

«Вы молодцы. Вы спели лучше битлов»

«А знаешь, что мне в песне понравилось больше всего?» – улыбнулась Сонька.

«Что?»

«Припев» – со значением посмотрела она на меня и покраснела.

Так месяц за месяцем взрослея и наполняя дни нашей жизни крепнущей симпатией, с волнующим замиранием постигали мы на ощупь неведомую нам школу чувств. Каждый день был для нас значимым событием и, пережив их одно за другим, окончили мы восемь классов и перешли в девятый.