Читать книгу Дети распада - Александр Степаненко - Страница 6

***

Сегодня днем выяснилось неожиданно, что намечается поход на пару дней двумя классами. Позвонила Багрова и официально-официально сообщила мне об этом. Я даже удивилась, что она мне вообще позвонила. Терпеть ведь меня не может. Конечно – не любит, когда кто-то способен горлопанить громче нее.

Видать, из учителей кто-то тоже собрался и было велено обзванивать всех. Багрова сказала: завтра в школу – там чтобы все обсудить.

– А Семенов пойдет? – спросила я.

Можно было, конечно, до завтра потерпеть, но больно уж мне хотелось узнать. А то, может, и завтра идти не стоит, если он отказался.

– Этого я не знаю, – сказала Багрова. – Но завтра он обещал прийти.

– А Тарасова? – спросила я.

Этого уж точно делать было не надо, но я опять не удержалась.

– Тарасова? А тебе-то что? – гавкнула из трубки Багрова, как будто я спросила у нее, давно ли она стирала свои трусы.

– Узнать хотела! А что такого? – гавкнула в ответ и я. – Если она не пойдет, так и Семенов тоже поди.

– Тебе-то что, тебе? – продолжала выступать Багрова.

– А тебе? Хочу знать и все! – разозлилась я. – Вот еще секрет большой, нашлась, бля, разведчица! Говори: пойдет или нет?!

– Сказала, что вряд ли, – сдалась Багрова, поняв, что я с нее не слезу. – Сказала: если завтра не придет, значит, точно не пойдет.

– Ура! – крикнула я. – Ну все, давай.

– А ты-то пойдешь? – поспешно спросила Багрова.

– Завтра посмотрим, – сказала я и повесила трубку.

Это было странно-странно. Семенов, значит, вроде как собирается, Тарасова – нет? Неужели так может быть? Что это у них там? Ну, завтра-то точно надо в школу забежать тогда. Хоть на него поглядеть.

В общем, обрадовалась я очень. Даже пластинку поставила и танцевать начала. А потом меня совесть заела, что я дома давно не убиралась. Мама придет, усталая, она просила, а я опять не сделала. Сказать она, конечно, ничего не скажет, но я и так ведь все пойму.

Пол мыла и прямо порхала. Думала: неужели что-то будет? Неужели, наконец, хоть чуточку повезет?

Думала, думала, мечтала, а тут, уже к вечеру, заявился Головин, один, слава богу, без этого слюнявого. Можно, говорит, к тебе? Я говорю: смотря зачем, а то у меня уборка тут. А он: ну налей хоть чаю, если ничего покрепче нет. Я его пустила, чаю налила, сама коридор мыть стала. А он сидит, пялится на меня и молчит.

Пока молчал, я весь коридор помыла. Кухню мыть надо, а этот – сидит. Вдруг он мне говорит: что, Светка, а я-то тебе совсем, значит, не нравлюсь? Я ему: блин, знала бы, что ты опять это заведешь, не пустила бы. Ты ж, говорю, сам все знаешь, ты мне как родственник, как брат, я для тебе все сделаю… кроме только одного. А вот ты, говорю, для меня даже одного сделать не можешь: чтобы мамаша твоя нам по башке ночами не топтала и не визжала по пьяни. А как бы была я тебе благодарна!

Смотрю, Башка головою поник, на меня не смотрит, смотрит то в стол, то в окно. Потом говорит: сказала бы сразу, что тебе интеллигентик этот задроченный из вашего параллельного нравится, а то все бы тебе тайны устраивать. Чего, говорит, от брата-то таиться?

Тут поняла я: что-то не так. Ну-ка, говорю, Башка, выглядывай, ты это все к чему тут, а? Что произошло-то?

Ну и тут Головин меня, конечно, порадовал. Я, дура, сижу, о светлом будущем мечтаю, а он мне, грозно нахмурившись (это у него от страха), сообщает: да мне, говорит, Максимка нагнал, что задрот этот, мол, мимо тебя спокойно не проходит и житья тебе от него нет. Сказал и молчит. И чего? – говорю. А он: ну я его предупредил сначала, а Максимка мне сказал, что он опять. Ну я, говорит, его слегка и помял сегодня.

Я как услышала – у меня аж круги перед глазами пошли. Наверное, я в лице сильно изменилась, потому что Башка нахмурился еще больше. Я как заору: ты, что, Головин, совсем, что ли, мудак?! Тебя кто вообще в мои лезть-то просил?! Ты у меня не забыл спросить-то, а? Или за тебя слюнявый, говорю, все теперь решает? Сами вы, говорю, задроты сраные, в зеркало-то давно гляделись?

В общем, высказала я ему все и о способностях его, и о талантах, да так, что даже самой потом стыдно стало. Башка, в итоге, надулся и молчит. Я ему говорю: иди вообще отсюда, к слюнявому, вон, иди, убираться мешаешь.

Он встал и бочком к двери, как будто его самого побили. Я спрашиваю: погоди, помял-то сильно, он там живой вообще? Спрашиваю, а сама думаю: вот если что, прям вскочу и побегу, сейчас прямо побегу к Семенову, и наплевать на все, и пусть думают все, что хотят.

Головин говорит: ну вот, с этого бы и начинала. Да ничего, говорит, я ему особо не сделал. Даже и не попугал, можно сказать. Один раз только ударил, совсем слегка. Я и вообще его трогать-то не хотел, я-то уж давно подозревал, что это ты к нему… Но эти все навалились: чего-то ты, говорят, Башка, разнюнился. Ну мне и пришлось.

Идиот, говорю. Иди отсюда, видеть тебя не хочу. Еще раз, говорю, на него кто посмотрит из вас, уродов, косо, я вас вообще никого знать больше не знаю, понятно?

Но он уже хмуриться перестал. Понял, что про знать не знаю – это я уже несерьезно. Ладно, говорит, Светка, пойду, ты не злись. Хотя лучше бы тебе я нравился, конечно.

Он ушел, а я сижу, думаю: и к чему теперь этот поход? Ведь он там ко мне теперь и на сто метров не подойдет.