Читать книгу Дети распада - Александр Степаненко - Страница 7

***

Ну, могу себя поздравить! Выступила сегодня полной дурой! Просто, блядь, неисправимой!!!

И ведь каждый раз так. Как вижу его, так сразу с катушек. Как я – не я.

Явилась я на это сборище в школу – Семенова, конечно, нет. Хотела Лопухова спросить, потом думаю: да ну его к черту, червяка этого самодовольного, ему чего сказать – так это все равно что всей школе сразу.

Ну ладно, села на заднюю парту одна и сижу. Все в класс пришли, а Семенова все нет. Сижу, думаю: не придет – Багрову, манду эту, на шнурки распущу. Но это только сначала я на Багрову злилась. Потом, естественно, на самого Семенова злиться начала. Вот, думаю, подкаблучник-то: эта не идет, у нее, наверняка, на выходные задницей где-нибудь повертеть намечено, а он-то чего ж, сидеть и ждать будет?

И так я себя накрутила: прямо всю разрывает. Все мысли свои об этом походе уже двадцать раз проклясть и похоронить успела. А тут дверь открывается и вваливается Семенов. Мрачный такой. Вваливается и к Лопухову за парту, а меня даже и заметить не заметил. Ну, тут я еще больше разозлилась, конечно. Сзади за Семеновым Машка Рябцева сидела, примерная наша, с ручкой, с тетрадкой, как прямо на урок пришла. Так я ее со стула вытолкала, за ним села и от злости его в спину Машкиной ручкой как ткну! Он на стуле аж подскочил, но только не тогда, когда я его ткнула, а когда уже обернулся и понял, что это я. Лицо стало такое, будто Бабу Ягу увидал.

Тут я, конечно, совсем озлилась уже. Нет, ну я, понятно, не Тарасова, конечно, я таких глаз, как она, делать не умею, но и не Баба же Яга в самом деле! Как же, думаю, так, почему, отчего? Ты ж с ней рогами по потолку скоро скрести начнешь, а я к тебе – вот, вся, как на ладони… Ну ладно, думаю, сейчас я вас на чистую воду-то выведу!

В общем, ничего я лучше не придумала, как ему прямо тут же, при всех, и брякнуть про эту его лживую сучку. Кто вот меня, спрашивается, за язык тянул? Чего полезла? Язык отдельно, голова отдельно. И все остальное тоже отдельно. Со своей правдой этой – кому я, блядь, нужна? Лезу вечно напролом, и все без толку. Голова у лошади большая, а извилина в мозгу всего одна.

Он, бедный, сжался весь, конечно; глаза растерянные. На меня смотрит – как укусит сейчас. А мне все мало. Я ему еще вдогонку: мужик у нее, говорю, солидный, вам, мелким, не чета, шансов-то у тебя, Семенов, ноль. Он в ответ зашипел, конечно, что-то: отстань там, отвали, отсяду сейчас. А я смотрю на него и ведь вижу: больно ему, плохо, засадила и так ему перо уже по самую рукоятку, вижу – и все равно никак не успокоюсь. Ты, говорю, Семенов, из себя тут много не строй, а то я ведь на тебя и пожаловаться могу.

Боже! Как вспомню сейчас – провалиться бы сквозь землю и насовсем! Вчера ведь только сидела тут на табуретке с мокрой тряпкой в руках и плакала: такая злость на Головина взяла и так жалко Семенова было! Получил из-за меня, из-за дуры, а сам-то вообще не при чем! Вчера ревела, а сегодня – как отшибло! И только когда брякнула уже эту глупость, про вчерашний рассказ Башки и вспомнила. Он там в ответ огрызнулся что-то, а до меня в этот момент только и дошло, какой я скотиной только что выступила. Сижу, щеки горят, краской заливаюсь, губы, чувствую, дрожат, и слезы того и гляди уже брызнут. И все вокруг на нас смотрят. И Багрова даже уже языком чесать перестала. Ну и что же я? Целовать его бросилась? Ага, конечно. Я комок проглотила, и буквально за миг один так опять на всех обозлилась, что прям убить бы их всех прямо на месте. На всех, но не на Семенова только. Но говорила-то я с ним! И, в итоге, ему все опять! Иди ты, говорю, придурок! Отстань от меня! Как будто это он ко мне приставать начал и всякие гадости говорить.

А самое еще обидное: что даже после этого все могло бы еще… Куда там… Правду мама говорит. Меня ж хоть на выставку. Вот, посмотрите, товарищи, как не надо делать. Хоть я и не люблю очень, когда она так говорит.

Семенов от меня отвернулся, а я сижу и слезами давлюсь. Думаю: повернется еще хоть раз или нет? И злюсь на себя и жалею. И на него злюсь и его жалею. А он, не знаю даже – с чего бы, вдруг и впрямь поворачивается. Да еще и говорит что-то вроде того, что, мол, не дуйся Светка, а что я еще мог сказать? А я чувствую: ну все, сейчас точно разревусь тут при всех, кошмар! Вот ведь чудесный-то какой, просто ангел настоящий! Что он сказал-то, о чем это он – я даже и не поняла.

А все вокруг прям затихли и локаторы свои настроили. Они настроили, а я тогда и думаю: а правда ли – такой уж чудесный? Может, думаю, это он слезы мои заметил и посмеяться теперь надо мной решил? Сейчас я тут совсем размокну, а он как отвесит что-нибудь! И все они ржать надо мной начнут!

Отвернулась я от него, в общем, и послала опять подальше.

Вот такая вот из меня Наташа Ростова, короче. Сижу вот, пишу, на тетрадь капаю. И руки совсем опускаются. Лет уже семнадцать скоро, а ни ума, ни фантазии. Как по-другому внимание к себе привлечь, так и не умею. Покажите мне еще одну такую дуру! Сама бы, наверное, со смеху померла.

Лучше б вообще никуда не ходила, ничего не делала.

И в поход не пойду, ну его. Кому я там нужна?

В дверь звонят, Головин опять, наверное. Не пущу его. Нет меня. Рисовать буду.

Интересно все-таки: поверил ли мне Семенов?