Читать книгу Считать пропавшим без вести. Роман - Александр Владимирович Левин - Страница 10

Попутный возница ехал смурной, молчал полдороги. А Пётр, будучи немного «навеселе», старался его разговорить.

– Да что ты такой хмурый? – не выдержав упорного молчания, сказал Петя.

– А с чего веселиться? Война ведь! – вдруг ответил зло возница.

– Да ладно парень, что ты чепуху мелешь, какая война? Финская, уже как год прошла!

– С немцем война, Молотов в полдень по радио выступал, я в Запрудне был, слушал радио. Бабы плачут, вой подняли. Мужики все в военкомат пошли.

– Слушай, друг, гони, может мне тоже надо, а мы тут отдыхаем, едрит её через коромысло!

Возница припустил лошадей. Домчались до Талдома. У дома мама Авдотья с повесткой в руках встречала их перед калиткой. Солнце уже показала свой край. В последних его лучах Пётр прочитал: «Явиться в Талдомский военкомат 23.06.1941 к 09.00 с личными вещами. При себе иметь паспорт и военную книжку».

Дома собрали Петру котомку, в неё положили умывальные принадлежности, пару рубах, брюки, смену белья, да ватник. Завернули в чистую тряпицу краюху хлеба, сало, несколько луковиц, да пару головок чеснока. Аня всё пыталась положить образок и сунуть крестик в руку Петра.

– Ну, что ты, Аннушка, нельзя, не положено! – уговаривал её муж не делать этого. Жена смирилась и всё равно про себя нашёптывая молитвы.

Наверное, как и миллионы Советских людей, в ту ночь они не спали, пытаясь представить, как будет там, на войне, что будет после? Напротив, в домах тоже горел свет. Война собирала с Талдома первый невозвратный кредит в обмен на жизнь оставшихся в тылу граждан.

Под утро Пётр притушил свет, в лучах зари пристально посмотрел на жену.

– Ты что, Петруша?

– Хочу запомнить тебя такой! Вот буду там ночью, к примеру, глаза закрывать, чтоб поспать, хочу, чтоб ты мне снилась!

От этих слов, у Аннушки перехватило дыхание, она обвила тела мужа, отдаваясь той всепоглощающей силе любви, которая связывает мужчину и женщину воедино.

Быстро бежит время, неумолимо тикают ходики. Вечность рассыпается на минуты, секунды. Пора!

Собирали призывников на территории пожарной части. Пропускали за деревянный высокий забор к каменной каланче с вещами и назад уже не выпускали. Аннушка провожала Петра с маленьким Володей и Верочкой, которую несла на руках. Мама Авдотья дальше калитки не пошла, от расставания со своим любимым сыном, у неё вдруг отнялись ноги. Так и стояла, оперевшись на свежевыкрашенные доски, грустно глядя в след своему чаду, вытирая горестные материнские слёзы.

Вовочка семенил за отцом, держась за ручку фанерного чемодана, по-щенячьи поскуливая: «Пап, папа, па-а-а». До части было дойти всего пятьдесят метров, но для Шевяковых это расстояние казалось долгой дорогой длинною чуть ли не в жизнь.

У ворот Аннушка расплакалась, сын тоже стал хлюпать носом, Верочка тихонько захныкала. Пётр долго не мог отпустить из объятий своих родных, но старый усатый военный с кубарями сержанта подгонял: «Ну всё, ёхн, давай, памашь, а то, ёхн, развели болото! Ничааво не случиться, разбалындаем мы ентого немца за месиц, только, ёхн, перья будут лятеть! Вернётся твой воин, не пережавай!» Пётр взял чемодан и, легохонько подталкиваемый в спину усатым сержантом шагнул за ворота. Это был последний раз, когда он обнял свою жену.

За два дня за забором набралось человек сто, когда двадцать шестого июня, к вечеру стали строить повзводно для отправки, он услышал за воротами Аннушка голос: «Петя, прощай, храни тебя Бог, на вот, детишков поцалуй!» И из-за забора по рукам призывников ему поочерёдно передали сначала Володеньку, потом Верочку. Он поцеловал и потрепал по кучерявым волосам сына, расцеловал в глаза и щёчки свою дочь, с трепетом вдохнул её детский, пропитанный Аннушкиным материнским молоком, запах. Предал их через руки сослуживцев назад. «Ну, вот и всё!»

Ворота открылись, призывники строем двинулись к станции, сквозь плачь и вой родных. Пыль клубом висела над шоссе по бокам, кто махал платком, кто распевал песни под гармонь, кто, задыхаясь от пыли, кричал. И Анна тоже кричала, но разве перекричишь строевую: «Разгромим, уничтожим врага!»

У здания вокзала милиционеры отгоняли наседавшую толпу провожающих. Паровоз стоял под всеми парами. В теплушках уже сидел народ из Дмитрова и района. Талдомчан рассадили в четыре пустых вагона и поезд тут же тронулся. Он увидел в проеме сдвинутой вагонной двери, у переезда, её белый платок в руках и расслышал, сквозь протяжный гудок истошное: «Петя-я-я»!

Он вздрогнул, это был визг пикировщика и отблеск упавшей бомбы.

– Серёга! Живой? – стараясь перекричать бомбёжку, заорал Петя.

– Да жив вроде, только гимнастёрку посекло!

Сквозь толщу пыли метрах в пяти валялась чья-то оторванная нога. Петр похлопал Серёгу по спине, указал пальцем вперёд. Серёга, напрягая связки проорал: «Кажись Мишаня Голов, пулемётчик!» – и шёпотом добавил: «Царствие небесное».

От вида убитого товарища у Петра «засосало под ложечкой», чтобы отвлечься, он опять окунулся в недалёкое прошлое…