Читать книгу Чести не уронив - Александр Юдин - Страница 8

– Чуёк где? – бросил я дневальному, влетая в родной кубрик, расположенный на втором этаже трёхэтажной казармы.

– Здесь где-то, – лениво пожал плечами тот. – Может, в ленинской комнате гладит что. Он утром тут с утюгом бегал.

И, потеряв ко мне интерес, принялся азартно шлифовать куском фланели бляху с якорем.

«Интересно, что там этот «золушка» гладить надумал? Его парадка, отутюженная давно в баталерке, дожидаясь своего часа, висит. А повседневка, так же, как и моя, на обноски бомжа похожа и в глажке не нуждается».

Так думал я, направляясь по «взлётке» в комнату, по привычке называемую ленинской.

Чуев, по-домашнему облачённый лишь в тельняшку и кальсоны, стоял у стола, накрытого солдатским одеялом, и размеренно водил утюгом по разложенным там же чёрным форменным клёшам, стремясь довести стрелку на брючине до совершенства. Негромко напевая себе под нос, он время от времени орошал клёши водой из алюминиевой кружки и вновь принимался за дело. Неподалёку на спинке стула висела синяя фланелевая рубаха с голубыми погонами, украшенными сержантскими лычками на плечах. На сиденье уютно устроилась бескозырка с самодельным «крабом» и свесившимися ленточками, которые едва не касались хромовых ботинок со спиленными внутрь подошвами, стоявших на полу. Вся эта композиция являлась безупречным образцом формы, сделавшей бы честь любому дембелю. Сверху фланки был накинут синий гюйс с тремя полосками, чья белая изнанка чернела росписями друзей.

Тщательно отглаженная фланелевка несла на себе кипенно-белый аксельбант, витой змеёй расположившийся поверх значков на правой стороне груди. Значки, поблёскивающие яркой эмалью под акселем и призванные рассказать всем желающим о доблести и мастерстве их носителя, были сплошь высшего ранга. Здесь вам и знак «Воин-спортсмен» первой степени и «Отличник ВМФ». А украшал этот иконостас знак «Мастер», говорящий о высшей квалификации его обладателя.

– Чуёк, – обратился я с порога к Сане. – «Мастер» прямо как у меня. Где надыбал?

Знак этот был вещью редкой. Честно заслужить его было практически невозможно, а потому счастливчики, сумевшие раздобыть такой раритет, вызывали жгучую зависть у сослуживцев. Мне его Юра Каширский по почте переслал после того, как вернулся домой. Больше такого ни у кого в полку не было.

– А это твоя парадка, – безмятежно ответил друг, продолжая водить утюгом по чёрной шерсти брюк.

– То есть? – опешил я от такой подачи.

– А то и есть. Ты же завтра уезжаешь, а форма твоя, как ты её бросил, так и валялась в баталерке. Ты где был-то, вообще?

– Саня, братишка!

Нахлынувшие чувства, вызванные заботой друга, спазмом сдавили горло, мешая сказать хоть слово.

– Да я это, после обеда хотел погладить, – промямлил я, взяв себя в руки, и сбивчиво рассказал о стычке с азерами на камбузе.

– Понятно. Всё развлекаешься, – подвёл итог зёма и выключил утюг.

– Всё, погнали в городок за бухлом, – я, наконец, вспомнил зачем искал Чуйка. – И пожрать чего-нибудь возьмём.

– На фига? – непонимающе уставился на меня Чуев. – У нас вон пятилитровка «шила» заныканная стоит. Картошка есть, тушёнка, грибов откроем…

– Да ну, – отмахнулся я, – от твоего «шила» ещё ослепнем на хрен. И тушёнка уже в горле стоит. Хочется чего-нибудь этакого, гражданского, – сглотнул я набежавшую слюну.

– Как будто от твоего «Рояля» не ослепнем, – проворчал Саня, затягивая тренчик на потрёпанных штанах.

– Ну что, голуби, попались? – Стоявший на ступенях Дома офицеров высокий мужчина в спортивном костюме и с маленькой собачкой на кожаном поводке был заметно пьян. Военный комендант гарнизона майор Горегляд собственной персоной.

Слегка покачиваясь, майор всё время пытался раскурить торчащую изо рта папиросу, поднося к лицу зажатую в пальцах спичку. От этих манипуляций короткий поводок, намотанный на кисть, натягивался, заставляя собачку вставать на задние лапы и высоко задирать кудлатую голову с бантиком на чёлке.

– Это залёт, – выдохнул вместе с дымом с пятого раза прикуренной беломорины комендант и победно уставился на нас. Обрётшая, наконец-то, равновесие болонка возмущённо тявкнула и принялась трепать зубами спортивную штанину хозяина.

«Эх, пристрелить бы гада», – мечтательно подумал я, глядя на самодовольного майора, жевавшего мундштук потухшей папиросы, не обращая внимания на своего кабысдоха.

А как всё хорошо начиналось. Мне бы от такого начала ещё тогда насторожиться. Предупреждал же Чуёк. Ну, да ладно, что теперь терзаться. Как говорится, поздно пить боржоми, когда почки отвалились.

Преодолев хорошим туристским шагом полтора километра лесной вырубки, разделяющей служебный городок от жилого, мы выбрались на окраину населённого пункта и, озираясь, порысили в сторону единственного на весь посёлок гастронома, который располагался на первом этаже одной из трёх десятков типовых пятиэтажек. За порогом магазина нас ожидало зрелище просто фееричное. Продавщица Ленка, рыжая здоровая бабища, стоя за прилавком и уперев руки в бока, крыла матом на чём свет стоит вороватого забулдыгу-грузчика Витька. И проделывала это так виртуозно, что у меня закрались подозрения по поводу её бурной молодости.

– Во даёт, – восхищённо пробормотал Чуёк. – Точно в торговом флоте боцманом служила, – разделил мои догадки друг.

Витёк, пойманный за руку при попытке спереть бутылку «Столичной», даже не думал оправдываться. Ибо чревато. Ленка в запале могла перейти от слов к делу и запросто поколотить похмельного Витю, что она регулярно и проделывала. У Виктора только недавно синяки сошли. И вот опять за старое принялся. Рисковый, однако, мужик, этот грузчик. Даже Ленки не боится. Хотя алкоголизм – болезнь коварная, ещё и не на такие подвиги толкает.

Насладившись колоритным фольклором, извергаемым продавщицей-боцманом, я, чтобы привлечь её внимание, вежливо прокашлялся. Ленка тут же обернулась на шум, и её красное от натуги лицо расцвело в приветливой улыбке. Рада, значит. С чего бы такая милость, интересно. Мы для неё всегда были всего лишь матроснёй, не заслуживающей внимания. А тут лыбится так, как будто долгожданных родственников встретила.

– А, ребятушки мои дорогие пришли. Заждалась вас, – и, зло взглянув на Витька, рыжая пройдоха заулыбалась ещё шире.

– Я вам тут всё приготовила, что полагается. Так что извольте получить, как говорится.

И Ленка, пошерудив рукой под прилавком и найдя искомое, выставила на стол два пакета с яркой рекламой пепси-колы. Пакеты были под завязку наполнены чем-то, пока нам неизвестным.

– Что это? – просипел Чуёк, не сводя вытаращенных глаз с завмага.

– Ну как что? – затарахтела рыжая. – Спирт «Рояль» ваш любимый, ликёр «Амаретто», селёдочка там, сардины… Да много чего ещё. Сами увидите. Берите давайте. Не задерживайте, – закончила Елена, заметив новых покупателей.

– Э-э-э-э-э, а сколько мы должны? – поинтересовался я, не веря своим глазам. Сегодня же на дворе не Новый год, а Ленка не Дед Мороз. С чего бы такие подарки?

– Да какие деньги? Ну что вы, – замахала руками продавщица, – Нешто мы не понимаем. Домой едете, отметить нужно. Коля Федосеев уже всё решил.

И Ленка, закинув в рот очередную барбариску, потеряла к нам всякий интерес.

– Ну, Федос, ну мужик! Не всякий способен на такое, – не переставал я восхищаться старшиной, сжимая в руке тяжеленный пакет и всё время оглядываясь по сторонам. Мы только что чудом разминулись с комендантским патрулём и здорово мандражировали, как это часто бывает, когда опасность миновала.

– Не спорю, Федос – фигура, – Чуёк перебросил свой пакет из руки в руку. – Только мог бы этот мужик и в кубрик пакеты привезти. А то пока до казармы догребёшь – вспотеешь весь.

– Да ты что, не понял ничего? – недоумённо посмотрел я на друга. – Федос скорее руку себе отгрызёт, чем лишит дембеля последнего самохода. Это же кайф-то какой, Саня, – шумно вдохнул я в себя весенний воздух. – Адреналин!

– Так-то да, – вздохнул Чуев и вдруг забеспокоился. – Постой, ты куда? Наша тропинка вон направо.

– Саня, давай в последний раз налево сходим, – посмотрел я в глаза друга. – Просто скажу ей последнее «прощай» и всё. Но если хочешь, бери пакеты и шагай в кубрик. Я один сгоняю. Так даже проще, налегке-то.

– Да далась она тебе. Из дома ей напишешь, если не забудешь. Она-то уж точно через неделю тебя не вспомнит. Новые ухажёры найдутся, – затянул было кореш, но, заметив, как окаменело моё лицо, выдохнул и решительно пошагал по дорожке, ведущей к гарнизонному Дому офицеров.

Стоя перед деревянной дверью, выкрашенной в стандартный белый цвет и с табличкой «Библиотека», я негромко постучал. Чуёк тактично со мною не пошёл, а остался болтать в раздевалке с уборщицей Маринкой, пообещав свистнуть «если что».

За мощным дубовым столом, украшенным лишь массивной бронзовой чернильницей, сидела миловидная женщина лет сорока со скучающим лицом. В руке она держала небольшой кулёк из газеты, наполненный тёмными кедровыми орешками. Не меняя выражения лица, дама кидала в рот орех за орехом и сплёвывала полными чувственными губами шелуху в мусорную корзину под столом. Одна из половинок ореховой скорлупы не пожелала отправляться в мусорку и дерзко примостилась в глубокой ложбинке высокой груди, вздымающейся под тонкой цветастой блузой с расстёгнутыми верхними пуговицами.

Людмила Горегляд, а именно так звали обладательницу аппетитной груди, работала в ДОфе заведующей библиотекой и была замужем за военным комендантом гарнизона, майором Фёдором Гореглядом. Моя Люся. Наш роман закрутился ещё зимой. В тот день майору, заядлому коллекционеру, посчастливилось приобрести где-то старинный дубовый стол. Кстати, тот самый, за которым сейчас сидела Люда. Антиквар, у которого, по мнению жены, квартира и так была забита старым хламом, не придумал ничего лучшего, как временно разместить раритет у супруги на работе: и вещь будет под присмотром, и Люське приятно. Для доставки нелёгкого экспоната майор дёрнул нас – арестантов гарнизонной гауптвахты.

Не знаю, что меня подкупило в ней, может, свою роль сыграл пресловутый спермацыклёз, свойственный для юношей, лишённых женского внимания, но на жену коменданта я запал сразу и бесповоротно. Люська долго не ломалась и на мои неуклюжие ухаживания ответила со всем жаром неистовой женской души. И с тех пор под завистливые взгляды сослуживцев, которые не в силах избавиться от поллюций, преследовавших юные организмы, каждое утро стыдливо застирывали нижнее бельё, я при первой же возможности, спешил в библиотеку, чтобы встретиться с возлюбленной. Жаль, что возможностей было немного, и встречи наши случались реже, чем хотелось.

– Доброго денёчка, Людок, – улыбнулся я подруге и, подойдя ближе, положил на стол сломанную по дороге небольшую ветку ели. – А это вот букет такой местный от меня. Тебе, значит, – неловко шутил я и, наклонясь, прошептал ей прямо в ухо: – Соскучилась, маленькая?

– Прощаться, значит, пришёл, – понимающе произнесла моя зазноба и поднесла густо пахнущую ель к губам. – Писать-то хоть будешь? Или, как водится, поматросил тётю Люду, да и бросил? – Подняла Люся голову и посмотрела на меня. В глазах у неё стояли слёзы.

– Ну что ты, малыш, – успокаивающе я обнял подругу за плечи и жадно впился в её губы. Такие манящие. – Конечно, напишу. Как только приеду, так сразу и напишу.

Жар желания охватил меня всего. Рука поползла под цветастую блузу и принялась ласкать пышную грудь, пытаясь нащупать пальцами упругий от возбуждения сосок.

– Ты хоть двери-то на ключ закрыл, писатель? – хрипло прошептала моя пассия, переводя дух после поцелуя и вырываясь из объятий. И когда я направился к двери, в спину спросила: – Там, на шухере, у тебя кто, Чуёк?

– Да.

– Тогда надёжно, – Люда встала и, качнув крутыми бёдрами, принялась задёргивать шторы.

– Нарвались, – выдохнул Чуев и с укоризной посмотрел на меня.

А я с высоты ступенек взирал на «рогатого» коменданта и изо всех сил старался скрыть усмешку. «Лось ты сохатый, – звучал у меня в голове чей-то ехидный голосок. – Дембель ты мне, конечно, изгадишь. Но я отсижу свои десять суток на губе и всё равно домой уеду. А тебе рога всю жизнь носить».

– Что-то ты к нам давно не заезжал, а, Иванов? – будучи хозяином положения, издевался Горегляд. – Домой, что ли, собрался, – кивок на мои обноски, – и когда думаешь ту-ту?

– Завтра. А что не навещал, извини. Я на «аккорде» сидел, некогда было. В другой раз как-нибудь заскочу, – пообещал я, дурачась. Терять уже всё равно было нечего.

– Какой другой? – качнулся нетрезвый майор. – Сейчас и поедем. Одиночка твоя уже заждалась, поди. Я в неё никого не селю. Так и стоит пустая после последнего твоего визита, – дыхнул он перегаром и радостно осклабился, что-то вспомнив, – Постой, у тебя ведь прокурорское уже есть?

– Есть.

– Ну, теперь точно сядешь. Годика два дисбата тебе не помешают. Там ты точно службу поймёшь, как она есть, – и, пьяно загоготав, замахал руками, отчего собачка, обиженно тявкнув, снова встала на задние лапы.

Ну это ты врёшь, рогатый. На дизель меня упечь наш «полкан» не даст. Ему давно место начальника штаба дивизии светит, и лишние прилёты ему ни к чему. Максимум, что получу, так это десять суток ареста и трендюлей от командира. Конечно, губа давно стала местом обжитым и испугать меня не могла, но поменять её на родной дом мог только такой невезучий идиот, как я.

«Господи, – с тоской посмотрел я на небо. – Неужто это кара за Люську? Я больше не буду, честно, только отпусти. Сделай так, чтобы Горегляд исчез. Прямо вот сейчас», – лезли в голову бредовые мысли.

Рядом, явно что-то замышляя, с ноги на ногу, переминался Саня. И наконец, решился.

– Товарищ майор, – на армейском уставном обратился к коменданту мой друг. – Мы, конечно, виноваты. Но, Егорыч, блин, что ты, как этот, – неожиданно панибратски продолжил он. – Ты же из наших. В десанте срочную служил, неужели ты нас не понимаешь? Дембель у человека раз в жизни бывает. Вспомни себя в наши годы. Мы же тебя уважаем. Знаешь как? За то, что ты – мужик. А супругу твою Людмилу Васильевну где-то даже любим.

«Я даже знаю – где», – подумалось мне. А Чуёк всё продолжал заливаться соловьём.

– Умнейшая женщина. Санёк вон, – кивок в мою сторону, – все книжки у неё перечитал. Про любовь там и вообще.

Я от неожиданности поперхнулся.

– Знаю, много крови мы тебе попили, – сделал глаза, полные раскаяния, прохиндей, – но ты же сколько раз нас выручал.

«Ни разу», – тут же подсчитал я.

– Пойми ты нас в последний раз и прости, – Чуёк картинно воздел руки, отчего бутылки в пакете призывно дзынкнули.

– Уважаете, говоришь, – Горегляд проводил пакет задумчивым взглядом.

Опа. Клюнуло! Подсекай, Чуёк, не дай с крючка сорваться.

– Скажешь тоже, уважаете, – гнул Саня в прежнем духе, – да ты для нас как отец родной. Строгий, но справедливый. Батя, одним словом. Так неужели, батя, ты сыновей своих неразумных не проводишь, не посидишь с нами на прощание.

– Что там у вас, шило? – уже заинтересованно кивнул майор на пакет.

– Обижаешь. Шило давно морально устарело. Сегодня в моде импортный «Рояль» с ликёрчиком. Ну что, пошли? – совсем уже по-свойски подмигнул матрос майору.

– А, чёрт с вами, пошли, – махнул рукой на субординацию тот, и мы перешагнули невысокий забор детского сада, чтобы зарыть в беседке топор войны и проститься навсегда.

Первый тост был за военного коменданта гарнизона, грозу всех разгильдяев и нарушителей устава – славного майора Горегляда. Потом мы выпили за мой дембель. Потом Егорыч на нас обиделся за что-то и продолжать пьянку отказался. Но, не выдержав Сашкиного напора, дал себя уговорить и, опрокинув в лужёную глотку гранёный стакан с разведённым спиртом, запел. Пел Горегляд неожиданно густым и сильным голосом о Стеньке Разине, чьи расписные челны выплывали из-за острова на стрежень. Дойдя до места, когда атаман под нажимом товарищей выбрасывает красавицу-княжну за борт, он неожиданно смолк и захрапел.

Мы не стали тревожить сон певца, а, убрав бардак со стола, привязали на прощание собачку и отбыли к постоянному месту своей дислокации. Так Саня наш отход обозвал. Я ещё подивился его знаниям военной терминологии.

– Послушай, Сашок. Что она во мне нашла? – поделился я с другом грызущей меня всю дорогу думкой. – Не старая ещё, красивая женщина. Муж – офицер. Сын школу заканчивает. А она связалась с молокососом, которого и не увидит больше никогда. Может, влюбилась?

– Ты что, дурак, ничего не понимаешь, что ли? – остановился Чуев, переводя дух. – Да она просто дуреет от скуки в этом гарнизоне. Муж – алкаш, который появляется дома, только чтобы переодеться. Податься тут некуда, вот её черти и ломают в библиотеке. А тут ты – весь из себя молодой и красивый, герой гарнизонного фольклора, который с «губы»[13] не вылезает. Прямо Робин Гуд. Вот она и упала тебе в руки, как перезрелое яблоко. Ты думаешь, она одна здесь такая? Да полгарнизона баб волочатся с чужими мужиками, ища себе приключений на одно место. И всё отчего? Правильно, от скуки. Ладно, хватит трепаться, а то вон Гапур похоже к нам идёт.

– Э, э, Гапур, притормози. Пакеты нести поможешь, а то у нас уже руки оторвались… – И мы, ускорив шаг, поспешили в сторону курилки, у которой стоял Иса, поджидая нас.