Читать книгу Первое Солнце Шестой Воды. Книга Первая. Небис. Метафизическая художественная серия «Женьшеневая Женщина» - Александра Барвицкая - Страница 11

Здесь не было времени.

То есть время было, но не было меры времени – определителя константы.

Кроме меры, у этого времени было всё: вес, цвет и запах; а главное – у него была форма. И эта форма не шла – ни вперёд, ни назад, а стояла на месте, расширяясь в пространстве и перестраивая его в многомерность.

Вот уже пару часов, а, возможно, и лет, прокатившихся было по круговому трамплину на пластинке наручных часов, если бы этот мужчина носил часы, он стоял у окна и ждал. Облокотившись широким плечом о выступ стены с глубоко утопленной оконной рамой, мужчина наблюдал за женщиной.

А она, казалось, совершенно не замечала присутствия гостя с той секунды, как предложила ему помолчать вдвоём, и пребывала всё в той же позе, что и в момент его появления в комнате.

Она сидела на пластиковой доске подоконника, едва шероховатой от мелких комочков спрессованной фактурной поверхности.

Чуть наклонив голову и прижав колени к груди, она сидела в проёме окна – на стыке светлой материи комнаты и тёмной материи ночи, пытающейся проникнуть внутрь через защищённый стекольной перепонкой оконный зев.

Она разминала пальцами свет комнаты, пряла из света и тишины нить, потом сворачивала её в спирали, и, наконец, закругляла в сферу величиной с небольшой мячик, который мягко поглаживала, выравнивая все трещинки и бугорки; перекладывала из одной ладони в другую и вновь разминала, пряла, сворачивала и закругляла, словно замешивая воздух между ладонями в плотный световой шар.

– Что вы делаете? – нарушил он затянувшуюся немоту, когда свет в руках женщины окончательно оформился в идеальную сферическую модель и начал зримо увеличиваться в размерах.

– Творю, – тихо ответила она, не отрываясь от работы.

– Шаровую молнию? – опасливо уточнил он.

– Вам не нравится шаровая молния? – удивилась она. – Вы её боитесь?

– Вряд ли я что-то однозначно боюсь по определению. Но шаровую молнию – скорее «да», чем «нет».

– Почему? – её брови приподнялись, и лицо приобрело совершенно беззащитное детское выражение.

– У неё плохая репутация, – ответил он.

– У меня тоже плохая репутация. Кое-кто всерьёз полагает, что я дьяволица.

– Смешно.

– Отчего же? Мне вовсе не смешно. Дьяволица, вавилонская блудница и….

– Смешно вдвойне, – улыбнулся он. – Они что-то путают.

– Они путают всё, но ничто не могут запутать, – твёрдо отрезала она, закрывая вход в лабиринт этой непростой и неприятной темы, и с ещё большим усердием продолжила заниматься экспериментами со световым ядром.

На какое-то время в комнате вновь установилась тишина, в которой лишь метрономом перекликалось едва уловимое ухом потрескивание искорок в светящемся шаре.

Он смущался спросить.

Она не хотела говорить сама.

В этой неловкой паузе мужчина решился сделать ещё один шаг к сближению, и присел на подоконник, сократив на длину вытянутой руки расстояние до её бледных босых ног.

Могла ли она объяснить этому непрошеному гостю, что он уже итак довольно глубоко вторгся в её личное пространство, в самую интимную зону биополя, в которую запрещён вход посторонним?

Ведь эта комната уже давно стала мала даже для неё самой.

С тех пор, как она замкнула себя в этих бетонных стенах и начала расширяться вместе со временем, которое застряло здесь одновременно с ней. И войдя сюда, в её мир, который она ревностно охраняла от всех, кто был снаружи, этот гость нарушил самое главное – неприкосновенность её свободы.

Её свобода была в выборе несвободы: замкнутости в огромном пространстве собственной вселенной, добровольном затворе от всего мирского в одиночной монастырской келье, которой когда-то оказалась эта комната.

Нет, она не была монахиней, принявшей постриг, напротив, она растила волосы в память о любимом. И любое приближение чужака, даже случайного прохожего, выгуливающего собаку на обычно безлюдной аллее за окном, отзывалось в ней отторжением возможности: не сближения даже, а лишь малейшего приближения, всякого отступа от параллельной линии аллеи к кривой касательной, и, тем более, к перпендикуляру линии, врезающейся в её окно и ведущей через дверь комнаты на выход, открывая двойной стальной лист с раскуроченным сейфовым замком.

Но отчего-то присутствие человека, который сейчас сидел на её подоконнике, не становилось столь неприятным, как ожидалось.

Было в этом мужчине что-то близкое по сути, однородное по масти, запаху и спектру невидимого для глаз света, глубоко запрятанного им под чёрную ткань костюма.

Что-то подобное она уже чувствовала и знала.

В ком? И когда?

Она пыталась вспомнить, но его свет уже выскользнул из-под черноты пиджака, достиг её рук и стал сливаться со светом, исходящим из шара, который она выращивала и ласкала, смешивая со своим светом, столько много пустынных месяцев…

– Вы считаете шаровую молнию убийцей? – не поднимая глаз на гостя, и не пытаясь отодвинуться, неожиданно громко, с вызовом в голосе спросила хозяйка комнаты.

– Да. В некотором роде, – неуверенно согласился мужчина, наблюдая, как шар в её руках начал переливаться мерными, пластичными, ровными волнами сияния.

– Почему люди боятся всего, что не могут объяснить? – и она в первый раз посмотрела на него.

Посмотрела в него так пристально, словно вонзила в его зрачки карий и тонкий до прозрачности розовый шип.

Так пристально и так пронзительно!

Его веки наполнились влагой. Ему захотелось моргнуть, отвести взгляд, отвернуться, бежать прочь из этой белой комнаты, из её светящегося до боли в глазах мира… Но он сдержался, продолжая смотреть в неё.

– Впрочем, не все, – уточнила она. – Я слышала о мальчике Ники, который однажды испугался шаровой молнии, но она его не тронула. Обычно природа не причиняет зла тем, кто её уважает, а значит – не боится. А этот ребёнок испугался. Но она его не тронула. Может быть, шаровая молния избирательна? Может быть природа оставила ему жизнь, зная, что вскоре он сможет её полюбить? Просто. По-человечески. Ей так нужна была любовь! Она думала, что это он. Но она опять ошиблась… Она так устала ошибаться!

Пока она говорила, он вновь перевёл взгляд на её руки. И ему ощутилось, будто шар в её руках слишком похож на его сердце, и что шар взорвётся сейчас так же, как взорвалось бы его сердце, если бы эта женщина прикоснулась к нему своими жаркими, нежными пальцами.

– Это случилось в церкви во время всенощной, – продолжала она. – Его родители, довольно занятые люди, в те дни были в отъезде, и на всенощное бдение Ники пошёл вместе с дедом. Да, эти двое – мальчик и дед – очень любили друг друга! Нет ничего милее любви детей и стариков. Вы не находите?

Чтобы ответить, ему нужно было сделать вдох.

Но с каждым новым вдохом, вместе с кислородом в него вплывал её голос, проникая внутрь груди всё глубже, а его сердце в её руках делалось всё сочнее и пластичнее. Оно тянулось за её пальцами, сладкими от света, плавилось, словно чугун в доменной печи, тянулось и раздваивалось, чтобы достаться поровну каждой её ладошке…

– Той ночью была сильная гроза. Раньше я очень боялась гнева Неба. А вы?

Чтобы ответить, ему нужно было сделать вдох. Но…

– Гроза действительно способна довести до ужаса, – продолжала она, не дожидаясь ответа. – Представьте. Ночь. Гроза. Освещённая свечами церквушка. Ворвавшийся страстной ветер резко распахивает двери и тушит своим влажным дыханием свечи перед иконостасом. Сама по себе картина уже немного жутковатая. Но тут раздаётся крепкий раскат грома, и внутрь медленно влетает светящийся шар. Он вынюхивает заполненное ароматом ладана пространство, кружит по полу церквушки, делает виток в воздухе прямо перед носом у застывших в страхе прихожан, и вылетает через дверной проём, освещая тьму ночного парка.

Она говорила об этом так, будто присутствовала в том месте, в тот час, когда шаровая молния принимала решение: забрать жизнь или оставить. Она говорила так, будто сама была на месте этой молнии и делала сейчас выбор в пользу жизни – единственно правильный выбор, который делает природа, даже в том случае, когда отнимает жизнь у малого – ради сохранения жизни целого.

Она говорила, а мужчина, понимая, что срастается с этой белой комнатой так же, как когда-то срослась с ней эта женщина, уже пытался отогнать от себя мысли о тонких пальцах на его сердце. Потому что сдерживать желание: схватить её вместе со светящимся шаром и всей комнатой, и, обняв, растворить в себе, – было невыносимо больно даже для такого взрослого мальчика, как он.

– Ники был тогда совсем маленьким! – её слова втекали в него медленно и вязко. – И было бы удивительно, если бы малыш не испугался.

Лицо мужчины постепенно становилось всё более хмурым, а взгляд всё более цепким и тёмным.

– Ещё бы! Конечно сердце ребёнка замерло от страха! – звенела она колокольчиком голоса, не глядя на собеседника и не замечая перемен в его лице. – В испуге малыш Ники взглянул на деда, пытаясь найти у него поддержку! Но дед был спокоен так, будто этот огненный шар – обычный монгольфьер с корзинкой для воздушных путешественников. И мальчик устыдился своего страха – такого неподобающего и не мужественного для такого взрослого мальчика, как он.

Она на мгновение замолчала, и добавила совсем тихо, почти шёпотом:

– После этого случая, шаровую молнию, грозу и природу Николай уже не боялся.

– Я знаю эту историю, – сдержанно сорвалось с его пересохших губ, когда она закончила рассказ.

– Шаровую молнию считают убийцей, но прежнюю Россию убила не шаровая молния, а люди, – продолжила она, будто не слыша его слов. – Природа бросила шар предупреждением, но не тронула: ни Александра, ни юного Николая. А люди казнили: и того, и другого, и ту, которая была природой…

Она сжалась, плечи её осунулись, а звуки голоса стали острее и чётче:

– Люди безжалостны ко всем вторым? Или только к тем, кто по праву рождения является первым?.. Или природа всякий раз стирает первых, оказавшихся не готовыми выполнить главную задачу своей природы; а люди – лишь слепое орудие в руках вселенского палача, который останавливает ошибку первых под прикрытием казни вторых?..

Она продолжала задавать вопросы, но не давала времени для ответов.

Она говорила и говорила сама, так и оставляя вопросы – висеть в раскалённом от света воздухе:

– А если изменить программу и соединить: первого и второго? Чтобы не было: ни последнего, ни первого, ни второго… Чтобы не было: ни ошибки, ни палача, ни его слепого орудия… Чтобы главная задача природы была выполнена: ни первым, ни последним, а цельным… Что скажет на это воскресающая природа?

Она прижала светящийся шар к груди, обняла его обеими руками так, как матери обнимают младенцев, и, вглядываясь в шар, как в лицо ребёнка, спросила:

– Будь вы на месте Николая, получившего возможность выбора, что бы вы предпочли? Шар природы или суд человеческий? Удар молнии или ступени Ипатьевского дома? Или отказаться от неё? От той, которая была природой, казнённой потому, что в очередной раз ошиблась и поняла свою природу слишком поздно…

– Я бы выбрал природу.

– Я – тоже, – добавила она, нежно баюкая шар.

– Но разве человек не часть природы? – задал он встречный вопрос.

– Людская природа человека – не лучшая часть природы. Но тогда природа не могла сделать лучше.

– Когда?

– Когда-то я любила его. Потом я боялась его и не любила его природу. Потом я любила природу и не любила его. Потом я любила человека и не любила людей. Потом я не любила человека и боялась людей. Потом я боялась природу и любила всех людей. Теперь иначе.

Он напрягся, опасаясь услышать не то, что ожидал:

– Вы перестали любить людей?

– Я перестала бояться природу, – ответила она.

– А любить? Вы перестали любить?

– Я перестала думать, что люблю. Я научилась любить.

– Кого?

– Всё. Вы полагаете, именно так становятся зрячими?

– Да. Скорее всего.