Читать книгу Троллейбус без номеров - Александра Чацкая - Страница 5

Парк был давно заброшен. Кроваво-красное небо довлело над Сашей, заставляя ее судорожно ловить ртом воздух. В панике она упала на кислотно-зеленую, неестественно яркую траву и зарылась носом в землю. Пахло чем-то странным: так пахло в кабинете химии, где она в прошлом году писала олимпиаду по математике. Тогда от запаха, видимо, реактивов, ей стало так плохо, что она потеряла сознание.

– Здесь кто-нибудь есть?

Пустота, и только завыл ветер в давно проржавевшем колесе обозрения, что возвышалось, будто оазис в пустыне.

– Простите, хоть кто-нибудь здесь есть?

И снова пустота. Сжав кулаки, Саша попыталась взять себя в руки и, наконец, проснуться – а затем поняла, что совершенно разучилась это делать. И тогда она сделала именно то, что сделал бы на ее месте любой человек, впервые в жизни столкнувшийся с новым, пугающим, совершенно неизведанным миром со своими правилами – осела на землю и зарыдала, не заботясь о конспирации.

* * *

Саша не помнила, когда прекратила плакать – кажется, солнце, ярко-оранжевое, кислотно-отвратительное солнце, вообще не поменяло свое положение. На носу повисла огромная сопля, и Саша с шумом ее втянула, вытерев нос рукавом.

Слезами горю не поможешь, говорила мама, когда Саша разбивала колени или приносила двойку по поведению, или когда Саша рассказывала маме, что ее травят в школе, и просила перевести ее в другую, плевать, насколько будет далеко от дома. Мама всегда цокала языком, поджав губы, и говорила, что она, Саша, абсолютная слабачка и никогда не добьется ничего хорошего, если не перестанет ныть и начнет что-то делать.

Саша, впрочем, и так всегда знала, что она слабачка. Уж будь Аня на ее месте, она бы точно не сдалась. Аня немного из другого теста – она рассказывала, как год назад потерялась в другом городе и спокойно, без лишних слез, нашла розетку в одном из торговых центров, зарядила телефон и по карте проложила маршрут. Саша бы так не смогла, потому что совершенно не понимает, как ориентироваться по карте, да и карты у нее на телефоне нет – у нее, честно говоря, на телефоне вообще ничего нет, кроме кнопок.

Как бы Аня поступила на ее месте?

Саша поднялась с земли – на брюках остались ярко-желтые разводы, как будто она пробежалась по полю из одуванчиков или села на плохо высохшую кислотно-желтую скамейку – и посмотрела вперед.

Впереди ничего не было, только безграничное, серое поле, которое сходилось на линии горизонта, обнаруживая перед собой серо-желтый натюрморт кисти сумасшедшего художника. Ни зданий, ни строений, ни хоть чего-то, отдаленно напоминающего о присутствии человека, здесь просто-напросто не существовало.

И тогда, в довершение ко всему, Саша услышала плач.

Плач – сама по себе очень страшная штука, потому что Саша по собственному опыту знала, что когда человек плачет, он хочет, чтобы его оставили в покое. Или пожалели. Другими словами, человек плачет в наихудшую минуту своей слабости, когда думает, что помощи ждать не от кого, и буквально кличет, просит о том, чтобы ему помогли.

Когда плачет ребенок – это страшно. Но когда плачет взрослый, наверняка уже высокий и бородатый мужчина, это еще страшнее. Именно поэтому Сашу так перекосило: плач был мужским. И исходил он от скрипящего на легком ветру колеса обозрения.

Впоследствии Саша думала о том, что, будь Аня на ее месте, она бы никогда не поперлась в незнакомом, причудливом месте на чьи-то крики, она бы и дома ни на чьи крики не поперлась, а то мало ли? Ведь Аня живет в довольно криминальном районе, да и страшных фильмов она смотрела довольно много.

Но Саша не была Аней. Саше было только тринадцать, и, несмотря на все тычки и пощечины, которые давала ей жизнь, верить людям она все-таки не разучилась.

– Я иду! – крикнула она голосу. Плач тут же прекратился, чтобы возобновиться с новой силой.

Колесо обозрения было насквозь проржавевшим и рассыпающимся на части. Оно уже давно откатало свой последний круг и брошено было доживать, постепенно превращаясь в ржавую, изъеденную сыростью и дождями труху. Раз в полчаса со смачным «плюхом» от колеса обозрения отваливалась какая-то, безусловно, очень важная деталь и падала прямо в лужу из машинного масла, крови и еще какой-то ерунды. Сиденья на этом колесе раньше наверняка были раскрашены в яркие цвета, может быть, даже во все цвета радуги, чтобы дети как можно больше голосили и тянули родителей за руку покататься. Но сейчас все они были одинаково серые, унылые и невзрачные.

Саша осторожно перепрыгнула через радужную от бензиновых разводов лужу и подошла ближе к колесу. На одном из сидений – тех, которым выпало оказаться на земле во время остановки – съежившись в комок, лежал огромный, тощий, заросший мужчина и громко, с повизгиванием, плакал.

– Вы в порядке? – Саша тронула его за плечо. Мужчина испуганно дернулся, с шумом упав с сиденья – колесо обозрения тоже ответило мрачным, обиженным скрипом – и с оторопью посмотрел на нее.

– Are you alive? – он заикался. Зубы стучали, не попадая друг на друга, и простую фразу он силился выговорить несколько минут. Глаза его были навыкате, взгляд метался по сторонам, крючковатый массивный нос был красным, словно у алкоголика, на щеках торчала щетина, а лицо было перекошено в гримасе неистового, животного ужаса.

Саша почувствовала, как по спине забегали мурашки.

– Вы в порядке… сэр? – английский плохо вспоминался, ведь на уроках, вместо того, чтобы слушать учительницу, Саша, как правило, лежала на последней парте и либо читала книгу, либо рисовала, либо, если книгу конфисковывали, а когда не было идей для рисунка, отчаянно считала минуты до конца урока. – Меня зовут Саша. Как зовут вас?

– Эрик. Саша, вы знаете, как отсюда выбраться? Вы умеете просыпаться? Понимаете, я… я… я уже второй месяц здесь, я не подписал бумаги, и у меня не получается проснуться, сколько бы я ни пытался. Они не дадут мне проснуться. Они не дадут проснуться и вам.

– Что значит – проснуться?

Эрик, отвлекшись от созерцания собственных коленей, посмотрел на нее долгим, пугающим взглядом. В этом взгляде собралось все: одиночество, стремление с кем-то поговорить, и боязнь того, что тебя не услышат. В этом взгляде Саша увидела чистое, неприкрытое безумие, и на мгновение ей стало страшно. А потом Эрик прикрыл глаза и оказался совершенно нормальным человеком.

– Я тут уже второй месяц. Голод и холод не ощущается, если об этом не думать, жажда – тоже. Только дико хочется курить. Я пытался спать, но если засыпаешь здесь – тут же и просыпаешься. Единственный выход – это сесть на метро и приехать на свою станцию.

– Тогда в чем проблема? Мы найдем станцию метро и сядем.

– Вы не понимаете, – Эрик мягко улыбнулся и пригладил всклокоченные вихры. – Единственное метро находится на севере, а чтобы попасть на север, нужно пройти через город, где сбываются ваши худшие страхи. Пока что я не готов. И, наверное, никогда не буду готовым. Понимаете, слышать ее… Видеть ее руки, сжимающие мое горло… Простите.

– Но земля же круглая, Эрик. Если мы пойдем в другую сторону, мы наверняка дойдем до метро, рано или поздно.

– Вы правы.

Эрик слез со сиденья и выпрямился, оказавшись выше, наверное, даже Аниного папы – а Анин папа был одним из самых высоких людей, которых Саша только видела – и мамы тоже, и, конечно же, куда выше самой Сашки. Она была ему где-то по пояс. Высокий и очень худой, он напоминал Саше Безлицего человека, страшилками о котором Аня пугала ее год назад. Очень бледный, с длинными, до плеч, кудрявыми каштановыми волосами, в какой-то странной полосатой футболке явно с чужого плеча, он казался каким-то ужасно домашним и потерянным.

Подойдя к Саше, Эрик молча взял ее за руку. Ладони у него были мокрые и абсолютно ледяные.

– Я вам не помешаю? Мне просто так куда спокойнее.

Солнце все так же не сдвинулось с мертвой точки – как казалось Саше, оно никогда и не сдвинется – ужасное оранжевое солнце, как на детском рисунке – и палило в затылок. Под ногами шелестела кислотно-зеленая трава, прямо как бумага, как сотни бумажных обрезков, но они упрямо продолжали свой путь.

Ведь если сидеть в парке, то останешься в нем на всю жизнь. Вырастешь, станешь высоким и взрослым, в паху и на подмышках отрастут волосы, вырастет грудь, рыжая шевелюра сваляется в колтуны, голос будет не писклявый, а какое-нибудь меццо-сопрано, а потом состаришься и умрешь – но так и не проснешься.

Пейзаж настолько однообразный, что описывать его бессмысленно: так, зеленая трава, обломки чего-то ржавого – наверняка следы парка, который пытается разрастись, поглотить тут все, прямо как раковая опухоль – да красное небо. Ни тропинки, ни дороги, только огромная, в рост человеческий, кислотно-зеленая трава.

Разговаривать не хотелось – да и о чем бы они разговаривали? В другое время Саша бы спросила, каково это, – жить в другой стране. Ведь у иностранцев, наверное, все иначе? О чем думают? Какое у них мировоззрение? Но солнце немилосердно жгло затылок, трава хлестала по ногам, а по лицу тек пот солеными каплями.

* * *

– Река, – Эрик изрек очевидную вещь. – Дальше не пройти.

И правда. Река. Саша однажды была на Волге, когда поехала к бабушке на поезде. Она тогда была совсем маленькой и вечно сетовала на то, что никогда не сможет переплыть Волгу.

– Если потрудишься, то переплывешь, – улыбнулась ей тогда бабушка и потрепала по голове. И четырехлетняя Саша тогда сжала кулаки и твердо решила заняться плаванием, чтобы спустя много лет, сильной, смелой пловчихой взять и переплыть эту самую Волгу.

Правда, на плавание ее так и не отдали – мама запретила, по здоровью. А эта река куда больше Волги, и даже моря – несется куда-то вперед, а течение такое быстрое, что брошенная в воду палка уже через мгновение была от Саши в пяти метрах. Вброд ее точно не перейдешь.

– Что ж, – пробормотала Саша, – Видимо, придется поворачивать назад.

– Прошу вас, Саша, давайте не будем поворачивать, – Эрик заплакал. – Я не хочу, не хочу опять возвращаться в этот парк, не хочу проходить через это все снова, пожалуйста, не надо…

– Но если другого пути нет, то что нам тогда делать? Вы умеете строить лодки? Я – нет.

Они так бы и препирались, если б не услышали странное хоровое пение. Так пели ребята у костра в лагере, когда Саша поехала в первый и последний раз в позапрошлом году. Ее там, конечно же, затравили, такую, как она, будут травить везде и всегда, но когда главарь их отряда, Миша, доставал гитару и пел, она готова была простить им все обиды.

– Да, – пел незнакомый бас, – и если завтра будет круче, чем вчера…

Лодка – не пластиковая байдарка, не надувное нечто, которыми пользуются разве что неопытные новички, которые ни разу не ночевали в походе, нет, самая настоящая, суровая, деревянная, огромная лодка – плыла по реке, а в лодке, работая веслами, сидели самые странные люди, которых Саша только видела в своей жизни.

Во-первых, вся компания был в зипунах, несмотря на то, что солнце светило так ярко, что резало глаза. Во-вторых, эти люди носили такие густые бороды, что лиц было невозможно рассмотреть. В-третьих, они все пели песни ужасно немелодичными, но до странности красивыми голосами.

– Хэй! – один из туристов, в очках-полумесяцах и седой, резко затабанил, да так, что лодка едва не просела. – Смотри-ка, пассажиры!

– Пассажиры, – забурчал молодой парень на корме. Усов и бороды у него не было. Только модная стрижка да очки в роговой оправе. Да портрет какого-то политика на футболке. – Делать нам нечего, кроме как еще пассажиров набирать. Самим не протолкнуться.

– Леша, тихо, – буркнул турист в очках-полумесяцах. – Может, им помощь требуется. Давайте, табань!

Лодка остановилась, обрызгав Сашу и Эрика ярко-зелеными брызгами. На месте брызг на одежде остались ярко-фиолетовые пятна.

– Ну, рассказывайте, кто такие, куда путь держите, – турист в очках-полумесяцах подмигнул.

– А… а в-вы кто такие? – пискнула Саша.

– Мы, сестренка, туристы. Путешественники по чужим снам. Нам, понимаешь ли, в Государстве скучно, вот и плаваем по Пограничью. Ищем таких, как вы, бедолаг, да спасаем. Вы сколько тут уже? Судя по вот этому – палец туриста ткнулся Эрику в грудь – не менее двух месяцев. Еще месяц – и все, крышак бы поехал. Только в дурку и ложиться. А вы куда, собственно, направляетесь?

– П-понимаете, – слышать русскую, живую речь было просто как бальзамом на сердце. – Я отказалась подписывать соглашение, и оказалась тут. А тут и Эрик, и нельзя проснуться… В общем, я практически ничего не понимаю, – со вздохом подытожила Саша. – Только разве что то, что нам с ним нужно попасть на метро.

Отчего-то турист расхохотался, басом. Да и остальные тоже хохотали вовсю, и даже самый молодой, в футболке с политиком, визгливо похихикивал. Саша уже привыкла, что над ней смеются, и приготовилась уже ощутить то самое щемящее чувство в груди, но отчего-то его не было. Да и смеялись, они, кажется, не над ней вовсе.

– Экая незадача, сестренка, – турист потрепал ее по голове. – Надо же, какая ты смелая революционерка. Отказалась, значит, принять гражданство Государства, и тебя просто выбросили на произвол судьбы. О чем только они думают! Так бы грелась сейчас где-нибудь на выдуманных Мальдивах, а теперь только и думаешь, как бы проснуться. Тебе еще повезло, что ты не попала в Ловушку.

– В Ловушку?..

– Это сложно объяснить, – разглагольствовал тем временем парень в футболке с политиком. – Ты просто вроде как в знакомом месте, но что-то тебе кажется ужасно не так, как на самом деле. И вот ты напрягаешься, напрягаешься, пытаешься углядеть ту самую важную деталь, которая все меняет…

– И оказывается, что ты находишься, например, на семнадцатом этаже шестнадцатиэтажного дома. Хочешь спуститься вниз, на шестнадцатый, проходишь пролет – и снова оказываешься на том самом семнадцатом этаже, – продолжил турист в очках, поглаживая необъятный живот в зипуне. – Или, например, вышла на несуществующей станции метро, которой и не было-то никогда. Хочешь попасть обратно – и не получается. Это и есть ловушка. И люди, которые никогда по снам не путешествовали, могут там просидеть целую жизнь – проснуться-то нельзя.

– Мы, конечно, спасаем по возможности, – лениво ответил парень в футболке, – но всех не спасешь. Некоторые седыми из таких ловушек выходили. Бывает, спрашиваешь, что такое видели – молчат. А мы и не спрашиваем, а то кошмары будут сниться.

– Уж помолчал бы, Атеист, – хмыкнул турист в очках. – Сам-то не хотел их вызволять.

– А вам бы, Альберт Андреич, всех на своем пути подбирать. Кошек, собачек, птичек с перебитыми крыльями…

– Ладно, – пробасил один из сидящих в лодке – И так уже заболтались. В общем, слушай сюда, девочка: мы можем подбросить вас до метро. Нам все равно по пути – Атеисту скоро на пары. Но место в лодке только одно.

В сущности, Саша, наверное, с самого начала догадывалась, что будет именно так. Именно поэтому, ни разу не колеблясь, она кивнула на Эрика.