Читать книгу Девочке в шаре всё нипочём - Александра Зайцева - Страница 10

Мы танцуем на крыше, дружим с Санычем и боготворим Легенду.

Тим Саныч не разделяет наших восторгов, но раздобыл где-то пластинки с первыми песнями гуру. И другие тоже. Сам он любит Жанну Агузарову, а у меня пломбы в зубах вибрируют, так высоко она забирает, когда поёт.

Иногда мы гасим свет, и Саныч заряжает в проигрыватель классику. Не мажорные вальсики и прочие легкомысленные поскакушки, а серьёзный глубокий звук. Чтобы органные низы давили на затылок, а скрипки тянули из нас жилы.

Это почти так же классно, как диафильмы в детстве: есть особая магия в тёмной комнате, в растянутой на стене простыне, в потрескивании проектора и летящих в жёлтом луче пылинках. И у Саныча что-то похожее – вертится пластинка, шипит, подкашливает, а вместо простыни и картинок – музыка. И ничего ей не мешает.

– И я буду делать музыку, – говорит Чепчик как-то вечером на крыше, – я уже неплохо лабаю на басу, и тексты пишу.

– Гы-гы-гы, – комментирует Спринга.

– Ну а чё, – заступается за друга Каша, – будем на его концерты в окошко лазить. Ты, Чепа, главное, не пой.

Спринга хохочет в голос. Её высокий чистый смех летит в тёмное небо. Сегодня облачно, звёзд не видно, а крыша поблескивает после короткого вялого дождя.

Мы сидим кружком, подсунув под себя рюкзаки. Только Будда взгромоздился на жестянку, по которой с час назад отстучал обычное «тум-тум-тудум». Спринга замолкает, чиркает спичкой, и Джим тихонько затягивет про то, что лиц не видно, виден лишь дым за искрами папирос. Он здорово поёт, но с гитарой так и не подружился – дальше трёх аккордов и баррэ дело не пошло.

– Петь надо Джиму, – говорю я. – Чепчик, возьмёшь его к себе?

– Нет, – Джим грустно улыбается, – будущее рок-звезды мне не светит. Последний год школьной каторги, а потом в МГУ, родители уже решили.

– Подумаешь, – фыркает Спринга, – ты же не решил.

– Да я не против. Поеду в Москву, погляжу, с чем её едят.

Он поворачивается ко мне, будто это и моё дело. Пожимаю плечами, но Джим продолжает смотреть. Чего надо-то?

– А ты? – спрашивает он.

– Не знаю, – говорю. – Отец хочет на юридический засунуть, посмотрим. А, может, с Буддой в Африку подамся.

Будда свято верит, что торчит тут из-за школы. Вот закончит, и добрые люди заберут его к себе. Обязательно заберут.

– Не вопрос, – лениво отзывается Будда, и я расплываюсь в благодарной улыбке.

– Ничего у вас не получится, – хихикает Спринга, – туда на троллейбусе не добраться, только с пересадками.

– Автостопом поедем, – Будда задумчиво крутит в пальцах барабанную палочку. – Или авиастопом. Хочешь с нами?

– Да ну. Я – в Питер. Буду снимать про вас авторское кино.

– Ну конечно, авторское, – пытается отыграться Чепчик. – Сама-то знаешь, чем оно отличается от обычного?

– Как бы тебе объяснить, Чепа, чтобы ты понял? – Спринга высокомерно щуриться и чуть надувает ярко накрашенные губы. – Это когда похоже на простое кино, но твою роль играет злобный карлик.

– Очень смешно.

– А Кашу исполнит дрессированный тюлень.

Каша не отвечает и не смотрит на нас. Он уже на пороге шараги что выпускает слесарей и сварщиков, и готов вкалывать до потери сознания. Отец его умер пару лет назад. Вышел утром на остановку, чтобы ехать на работу, и упал. Лежал там до обеда, у прохожих под ногами, но все думали – пьяный. Поэтому Каша и носится с бомжами. И старается матери помогать, говорит, что она только с виду ломовая лошадь, а на самом деле еле спину разгибает. А тут ещё малая – сестрёнка Кашина, ей всего пять. В общем, надо впрягаться и тащить семью, не до фантазий.

Мы то презираем Кашину покорность, то чувствуем себя глупой школотой рядом с ним. Но по большому счёту всё равно: это его заботы, а у нас – великое будущее.

Мы – люди нового тысячелетия, это что-нибудь да значит. Не просто следующего века, ты-ся-че-ле-ти-я, которое уже на подходе. Избранное поколение. Правда, мы ничего не умеем и даже не представляем, что именно нужно уметь, но это неважно. Всё устроится само собой. Р-р-раз, и благодарное человечество готово целовать наши ноги.

А пока нам не принадлежит весь мир, довольствуемся своим городом. И плевать, что он не золотой под небом голубым, главное, что не тесно.