Читать книгу «Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы - Алексей Букалов - Страница 12

Исследователь прозы Пушкина, Н.Н. Петрунина права, когда пишет, что «невозможно предугадать конкретных путей движения творческой мысли Пушкина, характера художественных его свершений, так как каждый шаг вперед сопровождался у Пушкина-прозаика новыми творческими открытиями, имевшими принципиальное значение для будущего всей русской прозы»194.

Предугадать действительно невозможно. Но попытаться проследить направления этой творческой мысли, увидеть ориентиры, самим поэтом расставленные, – его «зарубки» и «сигнальные огни» – можно и должно.

Роман был оставлен, прерван в самом зените. Но Петровская эпоха продолжала будоражить воображение художника, возникшие вопросы настоятельно требовали ответа. Пушкин все больше и больше погружался в исторический материал, пропускал его через себя, познавал свой XVIII век. «Об этом веке он заботливо собирал сведения и знал много, – отметил историк В.О. Ключевский. – Он мог рассказать о нем гораздо больше того, что занес в свои записки, заметки, анекдоты и т. п.»195.

Пушкин всерьез «заболел» XVIII веком. Он изучал его с добросовестностью ученого и постигал всеведением поэта. Роман пылился в черных тетрадях, но его герои продолжали жить в новых пушкинских творениях.

«Каждый труд оставляет после себя отходы, – сказал однажды К.Г. Паустовский. – Оставляет их и писательский труд. Обычно в роман или повесть входит только часть того материала, какой был для них собран автором. Большая часть материала остается за бортом законченной книги. Это золотая пыль в мастерской ювелира»196.

«Золотая пыль», оставшаяся от романа о царском арапе, переплавилась в золотое «петровское» ожерелье Пушкина, в котором ярко засверкали «Полтава», «Медный всадник», «Моя родословная», «История Петра».

У Пушкина, как у рачительного хозяина, ничего не пропадает, все идет в дело. Знания, добытые при подготовке романа о царском арапе, были расширены и углублены за те последующие десять лет, которые отпустила ему судьба. Только потомки смогли по достоинству оценить его гигантскую работу.

Вновь предоставим слово профессору В.О.Ключевскому. В день открытия памятника поэту в речи на торжественном собрании в Московском университете он сказал: «Пушкин – не мемуарист и не историк; но для историка большая находка, когда между собой и мемуаристом он встречает художника. В этом значение Пушкина для нашей историографии, по крайней мере главное и ближайшее значение»197. А вот другое, более позднее, но не менее авторитетное суждение: «Исторические исследования Пушкина, касающиеся восстания Пугачева и царствования Петра Первого198, ставят его в ряды лучших наших историков», – заявил в 1949 году на юбилейном заседании Академии наук ее президент С.И. Вавилов199.

Главный пушкинский труд о Петре, вместивший в себя и весь опыт романа о царском арапе, тоже остался незавершенным. «Его записки – пока лишь высокохудожественный подбор материалов – результат архивных изысканий. Восстановив исторический процесс, он надеется объективно объяснить современные ему явления России…» – сказано Пушкиным о Карамзине. Слова эти с полным правом могут быть отнесены и к самому Пушкину.

Дерзнем выглянуть в окно, распахнутое незавершенностью романа о царском арапе. Три важнейших события можно разглядеть в туманных перипетиях судьбы его героя (о них не мог не думать автор): несчастная женитьба, смерть благодетеля – Петра, сибирская ссылка. Такая сюжетная последовательность вполне укладывается в традиции русского романа, который, по меткому наблюдению М.Е.Салтыкова-Щедрина, так отличается от западноевропейского: западный роман кончается свадьбой, а русский роман начинается свадьбой, а кончается где-нибудь в Сибири200.

Первая линия, связанная с семейной жизнью арапа, была предусмотрена планом романа, о котором нам поведал А.Вульф, и кратко намечена в диалоге арапа и Корсакова:

– Благодарю за дружеский совет, – прервал холодно Ибрагим, – но знаешь пословицу: не твоя печаль чужих детей качать…

– Смотри, Ибрагим, – отвечал, смеясь, Корсаков, – чтобы тебе после не пришлось эту пословицу доказывать на самом деле, в буквальном смысле»201 (VIII, 30).

Следующая катастрофа, которая неминуемо должна была обрушиться на голову арапа, – это смерть царя Петра, крестного и свата Ибрагима. По нескольким страницам, посвященным описанию этой смерти в пушкинской «Истории Петра»202, можно судить о напряженном драматизме сцены и глубочайшем психологическом проникновении Пушкина в обстоятельства последних дней и часов Петра:

«…Тверской архирей на ухо ему продолжал свои увещевания и молитвы об отходящих. Петр перестал стонать, дыхание остановилась – в 6 часов утра 28 января Петр умер на руках Екатерины» (X, 288). Произошло это ровно через два года после возвращения Ганнибала из Франции в Россию.

Следующий поворот в жизни арапа тоже мог найти свое место на страницах романа. В «Начале автобиографии» Пушкин пишет: «После смерти Петра Великого судьба его переменилась. Меншиков, опасаясь его влияния на императора Петра II, нашел способ удалить его от дворца. Ганнибал был переименован в майоры Тобольского гарнизона и послан в Сибирь с препоручением измерить Китайскую стену»203 (XII, 312).

У Меншикова были основания подозревать арапа. Начало их взаимной неприязни запечатлено во второй главе романа: «Ибрагим узнал великолепного князя Меншикова, который, увидя арапа, разговаривающего с Екатериной, гордо на него покосился…» (VIII, 11). В пятой главе Ганнибал становится свидетелем претензий Петра к Меншикову, связанных с корыстолюбием и злоупотреблениями временщика. «А теперь, – продолжал он, потряхивая дубинкою, – заведи меня к плуту Данилычу, с которым надо мне переведаться за его новые проказы» (VIII, 28).

Привлечение этих фактов вполне соответствовало бы творческим принципам Пушкина, который стремился выбирать для художественного анализа ключевые, переломные моменты русской истории, на их фоне повествование напряжено, насыщено «духом эпохи».

К таким моментам относятся и приведенные нами три эпизода, три судьбоносных события, каждое из которых могло бы составить достойное продолжение романа о царском арапе. «А жаль, что не кончил!»

Пушкин, несомненно, вернулся бы к художественному осмыслению Петровской эпохи – на новом творческом и философском уровне. И можно повторить слова писателя-пушкиниста Вс.Н.Иванова: «Мы должны скорбеть глубоко, что ранняя смерть не дала Пушкину осуществить свой великий замысел – создать исторический роман о Петре Первом – в нем бы Россия имела великие исторические осознания. Великая потеря»204.

Пытаясь рельефнее представить художественный мир пушкинского романа о царском арапе, я как-то попробовал на листе бумаги графически изобразить все видимые (и невидимые на первый взгляд) связи «Арапа Петра Великого» с предыдущим и последующим творчеством Пушкина, с русской и европейской литературой как допушкинского, так и современного ему периода. Получился замысловатый многолучевой узор, немного напоминающий морскую «розу ветров», на стрелках которой – вместо названий частей света – стояли названия десятков произведений самых разных жанров и направлений.

«Творчество Пушкина воздействовало на дальнейшую литературу двояким образом: как совокупность его произведений и заключающихся в них мотивов, образов, картин, проблем и идей и как некая единая художественная система. И в том, и в другом отношении посмертная жизнь произведений Пушкина была богатой и плодотворной», – писал Б.В. Томашевский205.