Читать книгу «Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы - Алексей Букалов - Страница 8

Если сначала, в детстве и юности поэта, появляется только смутное осознание своей «непохожести», то постепенно чувство это сменяется острым любопытством, желанием как можно больше узнать о своих предках и об их далекой родине. Этот интерес многогранен: он объясняется и принадлежностью А.П. Ганнибала к славной Петровской эпохе, его близостью к великому преобразователю России, чья личность и деяния притягивали так властно внимание Пушкина – художника и историка, и увиденным в судьбе Ганнибала сходством с отдельными фактами и явлениями собственной жизни.

Вместе с постижением этих своих дальних корней начинается развитие африканской темы в творчестве Пушкина.

В детстве его представление об Африке было самым общим, расплывчатым, как у большинства дворянских детей начала XIX века. Сергей Львович Пушкин 1 марта 1811 года написал прошение о приеме сына Александра в Царскосельский лицей, указав, что тот «получил воспитание в доме родителя, где приобрел первые сведения в грамматических познаниях российского и французского языков, арифметике, географии, истории и рисовании».

Прошение удовлетворено, и вот уже юный Саша Пушкин в сопровождении дяди Василия Львовича едет из Москвы в Петербург и далее – в Царское Село, в «город Лицей на 59-м градусе широты», как шутили потом лицеисты.

В лицее 12 августа 1811 года, на вступительном экзамене, том самом, известном нам по мемуарам И.И. Пущина, выяснилось, среди прочего, что отрок А. Пушкин «в начальных основаниях географии – имеет сведения».

Итак, в условиях домашнего воспитания, когда «учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь», были почерпнуты только самые первые сведения о многих науках, в том числе географии. Учили гувернеры, учили книги из богатой отцовской библиотеки.

Всероссийский музей А.С. Пушкина приобрел у потомков семьи Шереметевых игральные игры, состоящие из фрагментов гравированных географических карт, которые предназначались для обучения географии «недорослей» в дворянских семьях XVIII–XIX вв. Такие игры-карты могли быть и в семье Пушкиных или их московских знакомых119. В ходу были и географические самоучители, и книги для детей. «Способ научиться самим собою географии. Издал И.Н., Москва, 1798, с 37 картами». Издатель извещает: «Книга сия выдается для малолетних детей».

В дворянских семьях пользовалась популярностью изданная в 1807 году География Е.Ф. Зябловского (Гоголь взял эпиграф из этой географии для «Миргорода»).

В Царскосельском лицее географию учили уже по настоящим картам, атласам и глобусам (они были почти все заграничного происхождения. Первые глобусы, изготовленные в России для учебных целей, преподнесены Московскому университету в 1823 году их автором географом Ф. Пристлеем с такой надписью: «Сии Глобусы, сделанные в первый раз в Москве, при книге, служащей руководством к употреблению их120, честь имею поднести первому Российскому Университету в знак глубочайшего уважения к сему святилищу Наук. Ф. Пристлей». Глобусы эти и сейчас можно увидеть на выставке редких книг в бывшем актовом зале МГУ. Попадавшие в Россию из-за границы учебные пособия по географии, в частности глобусы, отражали уровень географических знаний того времени. (В музее обсерватории Тартуского (бывшего Дерптского) университета выставлен земной глобус диаметром 54 см, изготовленный в Лондоне в 1800 году фирмой «Кари». На нем, между прочим, подробная карта Эфиопии!)

По каким же учебникам лицеисты изучали географию? Перед самым открытием лицея были переведены на русский язык с немецкого две книги одного автора: А.X. Гаспари «Новое всеобщее землеописание для употребления в училищах», СПб., 1809, с картами и А.X. Гаспари «Новейшее и подробное землеописание Европы, Азии, Африки, Америки и Южной Индии в нынешнем каждого государства состоянии», с геогр. картами всех частей света, СПб., тип. И. Глазунова, 1810. Незадолго до этого третьим изданием была опубликована «Новейшая всеобщая география, или Описание всех частей света Европы, Азии, Африки, Америки и Южной Индии; с историей народов и всех государств от начала оных до наших времен», в 3-х частях, СПб., 1809.

Были в лицейской библиотеке и уже несколько устаревшие «Новейшая всеобщая география, содержащая в себе пространное сведение о четырех частях света, с присовокуплением обозрения Российской Империи», СПб., 1793, «Всеобщее землеописание, изданное для народных училищ Российской Империи» (2-е тиснение), авторы – И.Ф. Гакман и Ф.И. Янкович де Мириево, СПб., тип. Комис. об учреждении училищ Ф. Брункова, 1789 и прочие учебники. Среди них – География В. Кряжева (издание 1816 г., а не первое, 1806 г.), вероятно, лучший учебник первой трети XIX столетия. Часть III, объемом в 200 страниц, посвящена Африке. Директор лицея В.Ф. Малиновский наряду с другими русскими и иностранными изданиями выписывал журнал «Вестник Европы», уделявший значительное место на своих страницах восточным материалам: описаниям путешествий, переводам образцов поэзии Востока и т. д.

География не входила в число «профилирующих», как бы мы сейчас сказали, предметов обучения в лицее. Мемуары лицеистов не сохранили фамилии учителей географии, за одним исключением: в младших классах в 1816–1817 годах географию (и историю) преподавал молодой И.П. Шульгин, впоследствии – профессор и ректор Петербургского университета…

Интерес к древнему Востоку пробуждал у лицеистов профессор истории И.К. Кайданов. В его лекциях большое внимание уделялось Египту, Аравии, истории магометанской религии.

Наступила весна 1817-го. Годы учения – позади, прошли экзамены (в том числе и по географии: 21 мая – иностранная география и статистика, 26 мая – в день рождения Пушкина – восемнадцатилетие! – отечественная география и статистика), и вот уже Александру Пушкину вручено свидетельство выпускника: «В течение шестилетнего курса обучался в сем заведении и оказал успехи: в Законе Божьем и священной истории, в логике и нравственной философии, в праве естественном, частичном и публичном, в российском гражданском и уголовном праве хорошие; в латинской словесности, в государственной экономии и финансах весьма хорошие; в российской и французской словесности, а также в фехтовании превосходные. Сверх того, занимался историей, географией, статистикой, математикой и немецким языком».

В первый петербургский период друзья по «арзамасскому братству» корят его за малые знания. «Не худо бы, – пишет Константин Батюшков, – его запереть в Геттинген и кормить три года молочным супом и логикой». Однако до университета в Германии дело не дошло – его заменила ссылка: сначала на Юг, потом в Псковскую губернию.

Сознание того, что многому следует еще подучиться, не оставляет его. В Кишиневе вышел казус: не сумел показать на карте какое-то известное географическое место, а вызванный тут же крепостной денщик одного из офицеров – сумел!

Пушкин сознает изъяны своего образования и продолжает учиться – всю жизнь он совершенствует знания в самых различных областях и, стремясь «в просвещении стать с веком наравне», становится постепенно одним из энциклопедически образованных людей своего времени.

Итак, за книги! Кропотливая, ежедневная работа ума в ссылках не прекращалась. В Михайловском Пушкин жаловался друзьям, что не имеет средств учиться, «пока пора», – но, тем не менее, он нашел эти средства. М.В. Юзефович, встретивший Пушкина на Кавказе в 1829 году, заметил, что Пушкин воспользовался ссылкой для пополнения своего образования.

«Жажда размышлений», о которой Пушкин писал в известном послании к Чаадаеву из кишиневской ссылки, крепла из года в год, превращаясь в неутолимую духовную потребность.

В «программе самосовершенствования» важное место Пушкин отводит познанию Востока, мир которого с детских лет пленил его воображение. Источники сведений Пушкина об этом загадочном мире и, в частности, обо всем, что так или иначе связано с Африкой, были самые разнообразные. Прежде всего – книги и журналы, русские и иностранные.

Впрочем, для многих поэтов, не только для Пушкина, интерес к Востоку окрашен сугубо личными тонами. В России это относится к Василию Жуковскому, «сыну прекрасной турчанки», а в Европе – к Шарлю Бодлеру. Главное увлечение всей жизни французского поэта мулатка Жанна стала для него воплощением изощренной восточной красоты.

Безусловно, обращение Пушкина к восточной теме отражало и возросшее в конце XVIII – начале XIX века внимание европейской культуры, в том числе русской, к Востоку121. Кроме того, специальный интерес русского общества к странам Востока вызывался частыми войнами с пограничными мусульманскими государствами, а также дипломатической активностью Российской империи в Восточном Средиземноморье122. Особенно вырос объем западноевропейской (и переводной русской) литературы на восточную тему после египетской экспедиции Наполеона Бонапарта.

Появляются и путевые записки первых русских путешественников, побывавших в странах Африки и Ближнего Востока. Еще с 1786 году опубликовал свой отчет о плаваниях в Тунис и Алжир бригадир флота М.Г. Коковцев. В его книге явственно прозвучали ноты уважения к народам, населяющим Северную Африку, к их обычаям и достоинствам. «Несправедливо было бы, – писал Коковцев, – осуждать целый народ потому только, что в нем, носят на голове чалмы, но должно рассматривать его законы, обычаи, воспитание, климат, их правление и по тому делать общее заключение»123.

Большим успехом пользовалась и книга капитана В.М. Головина о его плавании на шлюпе «Диана» из Кронштадта через южную оконечность Африки на Камчатку в 1807–1809 годах.

В. Кюхельбекер, например, писал в журнале «Невский зритель» в феврале 1820 года: «Когда мы услышали, что в «Сыне отечества» будут появляться время от времени описания пера г. Головина, мы обрадовались и приготовились читать статьи занимательные без всяких пустых украшений, восторгов и восклицаний – мы не ошиблись».

В 1818 году в Петербурге открывается Азиатский музей, ставший центром отечественной ориенталистики. Ширится преподавание и изучение восточных языков, и вот уже Пушкин, описывая в «Послании к Дельвигу» жилище рижского студента, упоминает

Пушкин внимательно следит за публикациями по Востоку, он мог просматривать книги и журналы на эту тему в Петербургской публичной библиотеке, в книжных собраниях Москвы, Одессы124, Три-горского…

Осведомленность поэта в международных делах вообще поражала современников. Адаму Мицкевичу при встречах и беседах с Пушкиным казалось, что тот прибыл с прений в европейских парламентах. А.О. Смирнова-Россет в шутку назвала поэта «министром иностранных дел на русском Парнасе».

Конечно, восточные интересы Пушкина отразились и на составе его личной библиотеки (в описании Б.Л. Модзалевского в частности, упоминается четырехтомная «Всеобщая география» Мальте–Бруна, изданная в Брюсселе в 1829–1830 годах и разрезанная на страницах, посвященных Африке и Абиссинии).

П.А. Плетнев, один из ближайших друзей Пушкина, писал: «Едва ли кто из наших литераторов успел собрать такую библиотеку, как он. Не выходило издания почему-либо любопытного, которого бы он не приобретал. Издерживая последние деньги на книги, он сравнивал себя со стекольщиком, которого ремесло заставляет покупать алмазы, хотя на их покупку и богач не всякий решится»125.

Другим важным источником ориентальных знаний Пушкина в разное время, на протяжении многих лет являлись его знакомые востоковеды, путешественники – все, кто мог сообщить ему те или иные сведения о «полуденной земле». Кто же были эти собеседники поэта?

Первым среди них назовем Осипа Ивановича Сенковского (1800–1858) – крупнейшего востоковеда, арабиста и тюрколога, профессора Петербургского университета, литератора и путешественника. «Лекции его не ограничивались языком и литературой, а были живою энциклопедиею науки о Востоке», – вспоминал ученик Сенковского П. Савельев. «Я не Сенковский, чтобы знать все в мире языки!» – восклицал А. Бестужев-Марлинский.

Сенковский, писавший под псевдонимом Барон Брамбеус, известен и своей издательской деятельностью – с 1834 года он редактировал журнал «Библиотека для чтения». (В 1836 году, например, в т. XV «Библиотеки для чтения» можно найти сообщение об англоашантийской войне рядом с объявлением об ожидающемся выходе в свет первого выпуска пушкинского «Современника».) Отношение Пушкина к литературной работе Сенковского было сложным, но поэт неизменно ценил его эрудицию в вопросах востоковедения. «Многие из его статей <…> достойны были занять место в лучших из европейских журналов. В показаниях его касательно Востока мы должны верить ему, как люди непосвященные…» (XII, 96), – скажет Пушкин в том же 1836 году в «Письме к издателю». Интерес Пушкина к восточным познаниям Сенковского был постоянным. Внимательно следил он за публикациями о путешествии Сенковского в Египет и Нубию (1820 год) – это была одна из первых русских экспедиций в государство Мухаммеда Али, правителя Египта, присоединившего к своим владениям бóльшую часть Аравии и Судана, Киренаику, Палестину, Сирию, Ливан, приморские провинции Эфиопии и Сомали. В июне 1836 года Пушкин размещает на листе голубой бумаги арабские буквы с объяснением их произношения. Есть основания полагать, что они записаны со слов Сенковского (предположение Л.И. Жеркова).

Вениамин Каверин в книге «Барон Брамбеус» писал: «С помощью «Библиотеки для чтения» Сенковский ввел в интеллектуальный обиход русского общества научные вопросы, которые были достоянием крайне узкого круга специалистов, и сделал это широко, талантливо, умело… Его оригинальная художественная проза была основана на глубоком изучении этнографии Востока». Приведем также мнение выдающегося арабиста и эфиописта академика И.Ю. Крачковского, который, оценивая наследие Сенковского, отметил: «Основной результат его деятельности сказался, главным образом, в усилении «ориентализма» в русской литературе».

Через десять лет после Сенковского в Египте побывал другой знакомый Пушкина – поэт, писатель и путешественник Андрей Николаевич Муравьев (1806–1874), будущий член Российской академии. Его первые впечатления о Востоке связаны с поездкой в Крым в 1825 году, где он встретился и подружился с А.С. Грибоедовым. Зимой 1826/27 года Муравьев в Москве у Е.А. Баратынского знакомится с Пушкиным, Дельвигом, Вяземским. В салоне З.А. Волконской Муравьев читал свои крымские стихи Пушкину, и поэт похвалил «некоторые строфы из… описания Бахчисарая». К 1827 году относится одобрительный отзыв о поэтических опытах Муравьева (в оставшейся неопубликованной рецензии на альманах «Северная лира»). В 1830 году Муравьев посещает государство Мухаммеда Али и в том же году составляет свое двухтомное «Путешествие ко святым местам…» – один из лучших, по мнению специалистов, образцов географической литературы первой трети XIX века. По словам самого Муравьева, Пушкин написал по поводу его «Путешествия» стихи, до нас, к сожалению, не дошедшие, «он никак не мог их найти в хаосе своих бумаг»126, а Лермонтов создал в доме Муравьева свой шедевр – «Ветку Палестины». В 1832 году Пушкин предполагал писать рецензию на книгу Муравьева «Путешествие ко святым местам». Как показывает сохранившийся черновик рецензии, Пушкин намеревался раскрыть в ней перед соотечественниками необходимость основательных знаний о народах, населяющих арабский Восток. После возвращения Муравьева в Петербург они снова встретились – на сей раз в архиве Министерства иностранных дел, где Пушкин собирал материалы для истории Петра. Встреча была дружеской, и отношения поддерживались до самой гибели поэта.

Еще одна книга с описанием восточных – хотя и не заграничных – путешествий, привлекшая внимание Пушкина, принадлежала перу Ивана Матвеевича Муравьева-Апостола (1768–1851) дипломата и литератора, тоже члена Российской академии. Речь идет о книге «Путешествие по Тавриде» (СПб., 1823). В письме к Дельвигу (декабрь 1824) Пушкин сожалел, что не встретился с Муравьевым-Апостолом в Крыму (тот был в Гурзуфе месяцем позже Пушкина). Выписка из «Путешествия по Тавриде» была приложена к изданию «Бахчисарайского фонтана» в 1824 г.

Следующим после А.Н. Муравьева русским путешественником, побывавшим в Египте, стал московский знакомый Пушкина отставной подполковник, литератор, содержатель типографии Николай Сергеевич Всеволожский (1772–1857). Пушкин встречался с ним на вечерах в доме историка М.П. Погодина. Всеволожский предпринял свое путешествие в 1836–1837 годах.

В числе друзей Пушкина был и замечательный русский ученый-путешественник Авраам Сергеевич Норов (1795–1869). Участник Бородинского сражения (в котором он потерял ногу), писатель и переводчик, член Российской академии и Академии наук, впоследствии – министр народного просвещения и член Государственного совета, Норов в 1828 году опубликовал книгу «Путешествия по Сицилии в 1822 г.». Он рассказал о далеком южном острове со своеобразной, «почти африканской» природой, познакомил читателей с историей и населением Сицилии. Это была первая поистине экзотическая страна, увиденная и исследованная Норовым127. В 1834–1836 годах он посетил Египет, Нубию, Палестину, Сирию и Малую Азию – совершил, по его словам, «паломничество по святым местам Африки». Книга его путевых записок вышла уже после смерти поэта, но до этого Норов не раз рассказывал в петербургских салонах о своих странствиях. Пушкин, лично знавший Норова с послелицейских времен, встречался с ним и на заседаниях Общества любителей словесности, наук и художеств в Петербурге и, вероятно, в Москве – у З.А. Волконской и у «любомудров», с некоторыми из которых общался Норов. Пушкин был вхож в превосходную и обширную (свыше 14 тысяч томов) библиотеку Норова, брал у него книги. Сохранилась связанная с этим переписка. «Посылаю тебе, любезный Норов, Satyricon, а мистерии где-то у меня запрятаны. Отыщу – непременно» (Пушкин, ноябрь 1833 года128, XV, 94).

Сравнительно недавно в бумагах известного русского египтолога и дипломата Ивана Александровича Гульянова (1789–1841) был найден рисунок египетской пирамиды и под ним следующая пояснительная подпись, сделанная Гульяновым по-французски: «Начертано поэтом Александром Пушкиным во время разговора, который я имел с ним сегодня утром о моих трудах вообще и об иероглифических знаках в частности» (Москва, 13/25 декабря 1831 г.). Археолог А.А. Формозов в интереснейшей работе «Пушкин и древности» так прокомментировал этот рисунок: «Пирамида на нем необычная – не с острой, а с плоской вершиной. Может быть, это случайность, но не исключено, что Пушкин знал о пирамиде такой формы, самой ранней из всех, возведенной фараоном Джосером около 2800 г. до нашей эры»129.

(Между прочим, это не единственный пушкинский «египетский» рисунок – на черновике стихотворения «Осень», относящегося к октябрю 1833 г., Пушкин начертил на полях контур древней статуи, восседающей на ступенчатом пьедестале. Специалисты определили, что это точное воспроизведение одного из изображений фараона Аменхотепа III в Фивах130.) В «Рассказах о Пушкине, записанных П.И. Бартеневым», приводится свидетельство П.В. и В.А. Нащокиных, в московском доме которых Пушкин встречался с Гульяновым: «Пушкин был человек самого многостороннего знания и огромной начитанности. Известный египтолог Гульянов, встретясь с ним у Нащокина, не мог надивиться, как много он знал даже по такому предмету, каково языковедение. Он изумлял Гульянова своими светлыми мыслями, меткими, верными замечаниями»131. Эта информация становится особенно ценной, если учесть, что Гульянов был настоящим полиглотом – владел китайским, арабским, армянским, древнееврейским и всеми европейскими языками, изучал языки Африки, Индии, Гренландии, Полинезии, Южной Америки.

В стихотворении «19 октября», написанном к лицейской годовщине 1825 года, есть такие строки:

Они посвящены лицейскому товарищу Пушкина Федору Федоровичу Матюшкину (1799–1872), моряку, ставшему впоследствии адмиралом и сенатором. Когда Матюшкин отправлялся в кругосветное плавание с капитаном В.М. Головиным на знаменитом шлюпе «Камчатка» летом 1817 года, Пушкин дал ему «длинные наставления, как вести журнал путешествия», и «долго изъяснял ему настоящую манеру записок, предостерегая от излишнего разбора впечатлений и советуя только не забывать всех подробностей жизни, всех обстоятельств встречи с разными племенами и характерных особенностей природы»132.

Перу Пушкина, по мнению исследователей, принадлежали рецензии в «Литературной газете» на труды его знакомого – географа и историка, профессора Петербургского университета (впоследствии академика) Константина Ивановича Арсеньева (1789–1865). Речь идет о книгах «Краткая всеобщая география» и «Всеобщий атлас», вышедших в Петербурге в 1829 году. Пушкин встречался с Арсеньевым на литературных средах у П.А. Плетнева, где они беседовали «о лицах и событиях времен Петра Великого».

Среди петербургских знакомых Пушкина отметим и барона Петра Львовича Шиллинга фон Канштадта (1787–1837), участника Отечественной войны 1812 года, дипломата и ученого-востоковеда, члена-корреспондента Академии наук по разряду литературы и древностей Востока. Шиллинг являлся одним из самых замечательных и разносторонних умов России того времени. Пушкин был знаком с ним еще с 1818 года, по возвращении поэта из ссылки дружеские отношения между ними возобновились и окрепли. Пушкин собирался принять участие в экспедиции Шиллинга в Китай (1829 год), но получил отказ Бенкендорфа. К этому времени относится рисунок Пушкина в альбоме Ек. Н. Ушаковой, изображающий Шиллинга133.

Поэт и переводчик Дмитрий Петрович Ознобишин (1804–1877), участник альманаха «Северные цветы» на 1826 год и один из издателей альманаха «Северная лира» на 1827 год, оставил воспоминания о встречах с Пушкиным в петербургском салоне М.Ю. Виельгорского в 1830-х годах. Пушкин внимательно следил за русскими переводами с восточных языков, которые публиковал Ознобишин, высказывал по их поводу свои критические замечания.

Имя выдающегося русского ученого – географа и востоковеда Петра Александровича Чихачева (1808–1879) мы не встретим в известном биографическом словаре-справочнике Л.А. Черейского «Пушкин и его окружение». Есть, однако, основание предполагать, что Пушкин был знаком не только с известиями о восточных путешествиях Чихачева, но и с самим исследователем. В летописи жизни и творчества Пушкина фамилия Чихачевых встречается неоднократно. Отец П. Чихачева, действительный статский советник Александр Петрович, был назначен в 1804 году вдовствующей императрицей Марией Федоровной «первым директором Гатчины». Здесь, в городе-парке, неоднократно бывал Пушкин. В 1828 году двадцатилетний П. Чихачев после учебы у профессоров Царскосельского лицея поступает на службу в «ведомство Государственной коллегии иностранных дел» в чине коллежского регистратора. С 1833 года – на службе в русском посольстве в Константинополе. (Здесь Чихачев познакомился с живописцем Карлом Брюлловым – сохранился брюлловский рисунок «Петр Чихачев в восточном костюме».) К ориентальным исследованиям Чихачева относятся его труды о Сахаре, Северной Африке, Малой Азии, Гоби и Тибете. Писатель Леонид Гроссман в своем романе «Записки д’Аршиака. Петербургская хроника 1836 года» написал: «Я просматривал как-то список дворцовых товарищей Пушкина. Камер-юнкеры Любомирский, Вонляргский, Скарятин, Шишко, Салтыков, Волконский, Кулаковский, Чихачев – кто они?.. Выведет ли их когда-нибудь из безвестности даже солнечное имя поэта, ставшего, волею царя, их товарищем?»

Имя П.А. Чихачева, младшего современника Пушкина, не только вышло из безвестности, но и вошло в созвездие самых замечательных географов и путешественников мира.

Одним из авторитетнейших знатоков Востока был в пушкинское время поэт и дипломат Александр Сергеевич Грибоедов (1790–1829). «Пушкин с первой встречи с Грибоедовым по достоинству оценил его светлый ум и дарование»134 (познакомились они летом 1817 года). В марте 1828 года Грибоедов приехал в Петербург с Туркманчайским договором и поселился в гостинице Демута, где тогда проживал и Пушкин. Частые встречи возобновились, а вместе с ними и беседы, в том числе, конечно и о Востоке. Биографы Грибоедова отмечают, что ко времени его новой встречи с Пушкиным он постиг «дух и формы восточных культур» и воспринимал их «не как некий абстрактный и условно экзотический Восток, а именно как исторически сложившиеся, целостные национально-самобытные культуры»135.

Много написано о дружбе, связывавшей Пушкина и Гоголя Н.В.Гоголь всерьез интересовался Востоком. В октябре 1834 года Пушкин (вместе с Жуковским) присутствовал на публичной лекции Гоголя в Петербургском университете. Лекция, впоследствии опубликованная в «Арабесках», была посвящена багдадскому халифу Ал-Мамуну (809–833), чей халифат «обнимал на востоке всю цветущую юго-западную Азию и замыкался Индиею; на западе он простирался по берегам Африки до Гибралтара». Один из слушателей этой лекции, Н. Иваницкий, вспоминал: «После лекции Пушкин заговорил о чем-то с Гоголем, но я слышал только одно слово: «увлекательно…»136.

Мы назвали немногим более десятка выдающихся имен. Эти люди принадлежали к пушкинскому кругу и участвовали – каждый по-своему – в формировании ориенталистской концепции поэта, обогащали его знания об Африке и других регионах Востока.

Жадно вслушивался Пушкин в рассказы о дальних экзотических странах Востока. Они служили пищей его воображению, толкали на новые поиски. Ни одна книга не могла сравниться с живой беседой с друзьями, ум и знания которых он высоко ценил. «Меж ними все рождало споры и к размышлению вело…» Один из собеседников поэта, Ксенофонт Полевой, заметил: «Вообще Пушкин обладал необычайными умственными способностями… Тем особенно был занимателен и разговор его, что он обо всем судил умно, блестяще и чрезвычайно оригинально».

Конечно, никакое общение с путешественниками и прочими «очевидцами» не могло заменить Пушкину личных впечатлений о Востоке, об Африке, куда он безуспешно стремился попасть в годы молодости и южной ссылки. «Сколько лет путешествие было приятнейшей мечтою моего воображения», – мог бы вслед за Карамзиным137 воскликнуть Пушкин. «Граница,– пишет Пушкин в «Путешествии в Арзрум», – имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моею любимою мечтою. Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь то по Югу, то по Северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России» (VIII, 463).

Пушкин был прирожденным путешественником – неутомимым и наблюдательным. Ему так и не удалось «вырваться» из России, но и в пределах империи он перемещался немало (не всегда, правда, по своей воле!) Географ П.П. Померанцев составил «Карту путешествий Пушкина»138. Оказалось, что Пушкин «наездил» по России 34 750 км! «Цифра даже для профессионала-путешественника значительная, почти окружность земного шара, – замечает Померанцев и добавляет: величайший путешественник всех времен и народов Пржевальский за свои центрально-азиатские странствования совершил около 30 000 км».

Пушкинские наблюдения, знания, почерпнутые из книг о Востоке и из бесед с востоковедами, нашли свое отражение во многих его поэтических и прозаических творениях. Недаром В.Ф. Одоевский говорил о Пушкине: «Он умеет освещать обширную массу познаний своим поэтическим ясновидением».