Читать книгу Время лилипутов - Алексей Ильин (13k) - Страница 5

Смоленск, 1697 год от Рождества Христова.

Кабак в Ямской слободе имел дурную славу. Добронравные горожане давно привыкли обходить его стороной словно чумной барак, а случайно забредшие путники быстро смекнув, что к чему торопливо покидали заведение, тихонько поминая про себя черта. Всякое там бывает, судачили между собой охочие до слухов болтуны, пряча в сторону свои брехливые глаза. Но и без этих сплетен здравомыслящий человек не стал бы без необходимости совать туда нос. Место давно было облюбовано лихим людом. Беглые, бродяги, промышлявшие разбоем, воры, и прочий сброд, коротал время за кружками с хмельной брагой, играя в крапленые карты или кости, поставив на кон, как правило, краденые вещи или решая свои дела, которые не должны были достичь чужих ушей.

Епифаний вывалился из дверей кабака уже далеко за полночь. Одной рукой он держал ополовиненный кувшин с брагой, второй неуверенно оперся о строение. Отпустив стену, он порылся в пустых карманах, ничего там не найдя, зло сплюнул на землю, отчего капли слюны повисли в давно нечесаной бороде с застрявшими там крошками.

– Ироды, окаянные, – пробормотал он непонятно о ком.

Потом, шатаясь, побрел к дому, иногда останавливаясь, схватившись за чей-нибудь плетень, и бормоча громкие проклятия. Зайдя к себе в пустую избу, Епифаний при свете лучины взял грязную липкую кружку и щедро плеснул в нее из кувшина.

– Здраве будем, – выпив за несколько глотков все налитое до дна, Епифаний вытер рукавом рот и, пошарив рукой по столу, закусил случайно найденной нечищеной луковицей. Другой еды в доме уже не оставалось. Сев и повесив голову на руки, он заплакал. Хмельные слезы стекали по щекам, скрываясь в густой смоляной бороде.

– Кто я есть…? Кто…?, – спрашивал он сам себя заплетающимся языком, размазывая ладонью влагу по лицу, – А ведь меня сам митрополит… митрополит на написание икон благословил… я уроки брал у самого…, – тут Епифаний закашлялся и сплюнул на пол.

– Пошто терзаешь, Господи? – просипел он, осоловело уставившись на святой образ в углу комнаты, – пошто наказываешь, а?

Не дождавшись ответа от безразличного изображения, осенив себя крестным знамением, Епифаний рухнул на колени и стал неистово молиться, целуя нательный крест.

– Прости мя… прости раба сваво грешного…

Потеряв равновесие Епифаний завалился на бок, и долго ворочался, пытаясь подняться, наконец встав на четвереньки он прополз к стоящему у окна сундуку и достал деревянную заготовку для иконы и краски.

– Я напишу, Господи…, напишу… да восславится имя твое – он опять стал остервенело креститься и бормотать молитвы, сбиваясь и начиная заново.

Собравшись с силами Епифаний поднялся на ноги, прошелся до стола, и нетвердой рукой установив доску принялся писать.

Пробуждение было тяжелым, в голове гремело как на заутреннюю в Святую Пасху, а нутро словно рыболовными крючьями выворачивало наружу. Поднявшись со скамьи, Епифаний взял с пола пустой кувшин и внимательно рассмотрел его содержимое, затем задрал вверх и потряс, выливая оставшиеся капли себе в рот. Облизав пересохшие губы, и оглянувшись по сторонам, он замер, испугано перекрестившись и судорожно сглотнув. С доски на него смотрело богомерзкое рыло с огромной башкой каких-то пестрых петушиных цветов. Епифаний потряс головой, но видение не исчезало. Экое страховидло, подумал Епифаний и, не сдержавшись, исторг из себя на пол вчерашнюю скудную пищу. Обтерев губы ладонью, он еще раз осмотрел изображение, обойдя его со всех сторон и брезгливо потерев пальцами.

– Зря только краски перевел.

Почесав грудь под несвежей рубахой, Епифаний крепко задумался. Выкидывать изображение ему было никаких резонов, красок в запасе уже не оставалось, да и заготовки нужно было делать новые, а деньги все кончились. Перебрав в уме святцы, взяв кисточку, Епифаний осторожно дописал остатками краски внизу иконы – Макарий Мирославный.

– Макарием, значит, наречем, – прошептал Епифаний, глядя на изображение, как отец на родное, но неудалое дитя.

Макарий был не слишком популярный святой среди православных, из новоканонизированных, не чета Николаю или Георгию, так что, поди не каждый знает, как его образ выглядеть должен. Может он такой и есть, кто его видел? С этим разумением, взяв икону подмышку, Епифаний пошел к церкви, где с утра уже толпился народ. После вчерашнего возлияния идти было трудно, вытирая потный лоб, Епифаний обходил лужи и отгонял носком сапога бродячих собак. Очень хотелось похмелиться. Еще издалека увидев худого, желчного протодиакона Спиридона, Епифаний, растолкал хворых побирушек,

– Пшли вон, окаянные, – совсем не миролюбиво рявкнул он на них хриплым голосом. Отталкивая самых наглых сильной рукой.

Подойдя поближе к протодиакону, Епифаний смиренно наклонил голову, и заискивающе сказал,

– Смотри, отче, на что меня вчера Отец небесный наставил.

Достав икону, он гордо показал ее Спиридону. Протодиакон на секунду замер, а потом, побелев, выпучил глаза, раскрыл рот и какое-то время похлопал им как вытянутая на сушу рыба. Епифаний решил, что протодиакона сейчас должно быть хватит удар, поэтому на всякий случай отошел в сторону, но тот, набрав полную грудь воздуха, вместо обморока разразился писклявым визгом, от которого Епифаний поневоле поморщился,

– Ты кого, сучий потрох, намалевал? Это что за срамота, дурья твоя башка? Совсем ополоумел? – протодиакон попытался выхватить у Епифания образ, явно намереваясь тут же его и изничтожить.

Но тот, спрятав икону, от худых рук протодиакона, за спину хмуро ответил, не обращая никакого внимания на брань,

– Пошто орешь, Спиридон, как на пожаре? Лик Макария Мирославного, как есть. На то он и святой человек, штоб от нас грешных отличаться. Или ты мыслишь, что святой навроде тебя или меня должен выглядеть? – при этом Епифаний осмотрел Спиридона с ног до головы, и презрительно скривился, всем своим видом показывая, что святой так выглядеть не может, -Образумься, пока не поздно, богом тебя прошу. А икона чудотворная, вот тебе крест, – Епифаний дернулся, пытаясь перекреститься, но вспомнив о риске утраты спрятанной за спиной иконы, ограничился легким подергиванием плеч.

Протодиакон еще раз подозрительно посмотрел на Епифания.

– Чудотворная говоришь?

– Истину глаголю, отче, – Епифаний посмотрел в небо, как будто где-то там находилось очевидное для всех подтверждение его слов, какое-то время рассматривая летающих ласточек, потом продолжил – всю ночь писал в божьем вдохновении, себя не помня, а утром посмотрел, и такая благость от нее на меня снизошла, чуть чувств не лишился.

Епифаний чувствовал, что если в ближайшее время не похмелится, то точно лишится чувств, отчего был предельно убедителен.

Спиридон поморщился от окружающего Епифания хмельного смрада и поправил свою рясу.

– Себя не помня? – протодиакон ехидно усмехнулся, – ну в это я охотно поверю, видали мы этакие чудеса. В кабаке в Ямской слободе такие поди каждый день творятся.

– Ты же знаешь… меня митрополит благословил на написание икон, – смущенно добавил Епифаний и вытер липкий пот со лба.

Спиридон, подумав о чем-то своем, достал из мешочка деньги,

– Ладно, грешник, приму у тебя Макария, благое это дело. Вот тебе пятнадцать копеек и пошел прочь отсюда. Если отец Всеволод спросит, скажешь, что я тебе двадцать заплатил.

Епифаний быстро, пока протодиакон не передумал, сунул ему в руки икону, схватил монеты и угодливо кивая головой попятился в сторону кабака. Спиридон достал из мешочка пять копеек и положил себе отдельно в карман, протяжно вдохнул и перекрестился.

– Прости Святой Отец, сына своего грешного.

Потом поднял перед собой икону на вытянутых руках и мрачно осмотрел изображение,

– Вот ведь паскудство, Господи, прости, – недовольно дернув в сторону бородою, протодиакон пробормотал себе под нос – чудотворная, как же.

Потом отнес образ в церковь и разместил на иконостасе, трижды перекрестив по православному обычаю.

К вечерней молитве, после праведных трудов, народ сходился не спеша. Заходя в храм, все настороженно собирались у новой иконы.

– Поклонитесь Макарию Мирославному, грешники, – пояснил протодиакон неразумным, – икона сия чудотворная, с Божьей силой сотворенная.

Среди прихожан повисла недобрая тишина, прервавшаяся чьим-то лающим кашлем. Все сурово смотрели на икону и молчали. Только хромой Никифор, постоянно оглядываясь то на икону, то на Спиридона, пытался понять услышанное.

– Кто…кто? – переспросил он у стоявшего к нему спиной дородного купца Митрия.

– Знамо кто, супружница это Государева, Евдокия Федоровна. Теперь такой указ вышел, чтоб в каждом храме ее портрет висел, – сухо ответил тот, не оборачиваясь.

– Красивая…– растерянно пробормотал Никифор.

Блаженная Марфа, дочь служивого Степки, подойдя ближе всех к изображению, надолго уставилась в яркие цвета иконы, беззвучно шлепая пухлыми губами, а когда на нее уже начали озираться, вдруг истошно заорала и упала от падучей, извиваясь и ударяясь головой о пол.

– Держи, малохольную, – закричал Никифор. Седой кузнец Лука, схватил Марфу своими сильными руками, и попытался разжать ей челюсти, чтоб вставить туда кусок деревяшки. Детвора, шныряющая вокруг, разинула рты.

– Воистину чудотворная, вишь, как бесы от нее бегут, – произнес не растерявшийся Спиридон, щедро осеняя всех быстрым крестным знамением.

– Чудо, – пронесся ропот по толпе.

Бабка Никитична, закатив глаз с бельмом, и ткнув пальцем в потолок прохрипела,

– Воистину вижу, как Макарий над нами в воздухе воссияет.

После этого несколько немощных, которые у паперти милостыню собирали, костыли бросили и прямо перед иконой исцелились на глазах у всех, получив за это неплохую милостыню, а через месяц одна бездетная баба понесла, которая тоже у иконы стояла, хотя недобрые люди болтали, что тут не обошлось без помощи проезжего приказчика. С тех пор от народа в церкви отбоя не было, из других городов ехали, чтоб Макарию поклониться. Силы икона неимоверной была согласно молве.

Спустя четыре месяца Епифаний утонул, упав хмельной в реку.