Читать книгу Слезы Бодхисаттвы - Алексей Ильин - Страница 8

Раннее утро в Пномпене в разгар жаркого сезона показалось Вадиму невероятно свежим и приятным. Разогретый тропическим солнцем город за ночь постепенно остывал, и к рассвету воздух становился даже чуть прохладным. Всего за две недели пребывания в тропиках Вадим так привык к изнуряющей камбоджийской жаре, что в тот момент даже начал зябнуть.

Центральные улицы были пусты, город еще не проснулся. Вадим стоял под тусклым уличным фонарем возле Центрального рынка и ждал автобус, который должен был отвезти группу журналистов в приграничный город Свайриенг.

Автобус должен был подойти к половине шестого утра, но Вадим пришел к условленному месту заранее. Он вообще был очень пунктуален и терпеть не мог опаздывать. К тому же строгий патрон Шахов все время повторял ему, что журналистика требует точности во всем и что «если журналист постоянно везде опаздывает, то пусть идет работать сторожем в зоопарке».

Через несколько минут, когда солнце уже готовилось выползти из-за горизонта и бросить свои первые лучи на город, чтобы постепенно раскалить его изнуряющей жарой, Вадим увидел переходившего через дорогу толстенького лысеющего человечка лет сорока пяти. Он сразу узнал болгарского журналиста Бокова, с которым Крижевский бегло познакомил его на приеме у принца Сианука. Тогда Боков показался Вадиму очень ворчливым и занудным малым, который постоянно переводил разговор на критику американских властей и «загнивающего капитализма».

Боков узнал Вадима и крепко пожал ему руку. Он говорил по-русски весьма свободно, но с сильным акцентом.

– О, я вижу, вы тоже ранняя пташка! – улыбнувшись, сказал он.

– Да, я решил прийти пораньше, не люблю опаздывать, – ответил Вадим.

– О да, да, я тоже терпеть не могу опаздывать… Сейчас довольно холодно, однако.

Боков поплотнее закутался в свой широкий серый пиджак и поправил большие очки, сползавшие на кончик его крупного носа.

– Я очень хочу посмотреть, что там делается, – сказал он. – Эти южные вьетнамцы совсем не имеют совесть. Они каждый день бомбят деревни, убивают маленькие дети. Безобразие! Надо рассказать всему миру, что они тут творят, это должно закончиться когда-нибудь!

«Ну вот, опять началось», – с тоской подумал Вадим, слушая очередную антиимпериалистическую тираду болгарского коллеги. Боков очень напоминал ему толстого краснощекого вожатого в пионерском лагере, где Вадим отдыхал каждое лето, когда был школьником. Тот любил проводить с детьми долгие изнурительные беседы о тлетворном влиянии Запада и о преступной политике США, где, как он утверждал, все еще линчуют негров.

После этих бесед Вадим обычно уходил со своими друзьями Чухой и Косым на полузаброшенный вещевой склад, и они вместе слушали на старом граммофоне затертую почти до дыр пластинку Элвиса Пресли, которую им каким-то чудом удалось купить у одного из Чухиных друзей. Однажды их там застукала строгая пионервожатая Стася, которая тут же доложила об этом руководству лагеря. Разгорелся скандал, пластинку отняли, а Вадиму и его друзьям объявили выговор перед всем отрядом. А потом им пришлось слушать дополнительные лекции того самого толстяка-вожатого, от которых у Вадима разболелась голова…

– Ну ничего, скоро эти проклятые янки уйдут, я уверен, – продолжал возмущаться Боков. – Северяне скоро выкинут их отсюда, это точно.

– Да, конечно… – протянул Вадим и решил резко сменить тему. – Похоже, сегодня будет жаркий день.

– О да, опять эта жара, – проворчал болгарин. – Надеюсь, внутри автобус будет кондиционер.

Вадим тоже на это надеялся. Трястись несколько часов под палящим солнцем по пыльным камбоджийским дорогам без кондиционера было бы настоящей пыткой. Впрочем, раз инициатором поездки выступил сам принц Сианук, то он наверняка должен был позаботиться о том, чтобы журналисты чувствовали себя более-менее комфортно.

Вскоре из-за крыла Центрального рынка показался автобус, большой синий «Рено», начищенный до блеска и сверкающий в первых лучах утреннего солнца. За автобусом ехал открытый армейский джип с тремя военными, сжимавшими в руках потертые старые винтовки.

Машины остановились недалеко от фонарного столба, под которым стояли журналисты. Из автобуса вышел низкорослый улыбающийся водитель-камбоджиец и махнул рукой Вадиму и Бокову.

– Ну слава богу, нам приготовили прекрасный автобус! – воскликнул Боков, разглядывая новенький «Рено» и пожимая руку шоферу.

Кондиционер в автобусе, конечно же, был. Несмотря на утреннюю прохладу, он был включен на полную мощность, и в салоне стоял настоящий холод. В автобусе уже сидели несколько журналистов. На первом ряду расположился худой китаец с кинокамерой, за ним уселся рыжеволосый корреспондент какой-то югославской газеты, с которым Вадим бегло познакомился на приеме в Чамкармоне, а рядом с ним сидела пожилая строгая журналистка из Чехословакии, которую Вадим мельком видел на пресс-конференции в министерстве экономики.

Молодой человек приветственно кивнул коллегам, быстро выбирая глазами удобное место для долгой поездки. Он решил сесть на задний ряд, который пока был свободен, а Боков разместился рядом с чехословацкой корреспонденткой и тут же начал оживленно и громко говорить ей что-то на чешском языке. Плюхнувшись на мягкое кожаное сиденье, Вадим прильнул к окну и сразу же задремал.

Молодого человека разбудило легкое прикосновение чьей-то руки.

– Sorry, may I sit here14? – спросил вежливый мужской голос.

Вадим протер сонные глаза и увидел стоявшего в проходе рыжеволосого бородатого мужчину лет тридцати, на груди у которого болталось два фотоаппарата.

– Ah, yes, sure15, – ответил Вадим, встряхнув головой, чтобы окончательно выйти из состояния дремы.

– Thank you! – поблагодарил фотограф и плюхнулся на сиденье рядом с Вадимом.

Молодой человек оглядел автобус и увидел, что все остальные места были уже заняты. Часы показывали без десяти шесть, машина должна была отъезжать через несколько минут.

Иностранец, усевшийся радом с Вадимом, положил на колени массивную сумку с фотопринадлежностями и принялся тщательно инспектировать ее содержимое: кассеты с пленками, объективы, светофильтры.

– Вечно чего-нибудь забываю, – улыбнулся он, переводя взгляд с сумки на Вадима. – Особенно когда приходится вставать в такую рань.

По выговору мужчины Вадим сразу понял, что он австралиец. Фотограф говорил в такой же манере, что и Уильям Бенчли: глотая окончания слов и используя кучу непонятных жаргонных словечек, которые свойственны только жителям Австралии.

– Том, Том Гриффитс, – представился мужчина, протягивая Вадиму большую веснушчатую ручищу.

– Вадим Савельев, – представился Вадим.

– Ты из Советского Союза, я угадал? – спросил Гриффитс, скривив рот в кривой улыбке.

– Да, угадал. А ты из Австралии, как я понимаю, – ответил Вадим, подумав: «Как же удобно, что в английском языке нет разницы между „ты“ и „вы“».

– Совершенно верно, – кивнул фотограф. – Из Сиднея. Легко определить по акценту, кто из какой страны, да? Ну что ж, будем знакомы.

Водитель завел двигатель, и автобус поехал по столичным улицам, которые уже начинали заполняться автомобилями, рикшами и мотоциклами. Джип с военными ехал впереди.

На тротуарах появились сонные дворники, вяло метущие пыль, владельцы торговых лавок и магазинов открывали свои заведения, а многочисленные пномпеньские нищие выходили на «утренний промысел». В столице начинался очередной трудовой день.

– Давно в Камбодже? – спросил Гриффитс, бережно протирая салфеткой объектив своего «Кэнона».

– Да нет, я здесь всего две недели, – признался Вадим.

– А я уже почти десять лет отсюда не вылезаю, – улыбнулся фотограф. – Мне здесь нравится, это прекрасная страна. Меня послали сюда фотокорреспондентом сразу после колледжа, и вот с тех пор я здесь и сижу. Тебе тут тоже понравится, гарантирую! Камбоджа вообще быстро начинает нравиться: тут добродушный народ, низкие цены, полно дешевой травы и, главное, неограниченный простор для творчества. А что еще надо для хорошей жизни, а?

Гриффитс достал из сумки пластиковую бутылку с водой и сделал пару небольших глотков.

– Воду тут надо беречь, – сказал он. – В провинции всегда сложно найти чистую питьевую воду, а пить то, что пьют местные, нам, «барангам», лучше не стоит. Можно запросто подхватить какую-нибудь кишечную инфекцию. Я уже не раз подхватывал, кстати. Однажды даже слег в больницу на два месяца после того, как поужинал в каком-то сомнительном дешевом ресторанчике на окраине Пномпеня…

Вадим сразу понял, что австралиец был большим охотником поболтать и наверняка мог говорить не умолкая несколько часов подряд. Вадим не любил слишком болтливых людей, но Гриффитс ему сразу понравился. Он казался очень открытым, добродушным и легким в общении человеком, чья чрезмерная разговорчивость не раздражает собеседника.

– Кстати, очень советую съездить в Сиемреап, посмотреть храмы Ангкора, – продолжал фотограф. – Я провел там несколько месяцев, все никак не мог уехать, так меня все это поразило. А для фотографа это просто рай, я там отснял, наверное, тысячи пленок. Кстати, после вот этого снимка моя карьера резко пошла в гору.

Гриффитс вынул из кармашка своей сумки небольшую фотокарточку и протянул ее Вадиму. На черно-белой фотографии был большой индуистский храм с пятью массивными башнями, вечернее небо над которым прорезали сверкающие молнии. Выглядело это действительно впечатляюще.

– Вот это да! – воскликнул Вадим. – И как тебе удалось поймать такой момент?

– Да вообще-то случайно, – сказал Гриффитс. – Просто, когда я был около храма, вдруг началась гроза, вот я и решил снять такой пейзаж. Потом проявил пленку, напечатал и сам обалдел. Продал этот снимок в один туристический журнал, и мне тут же заказали целый фотоальбом о храмах Ангкора. А потом еще один. Так что, сам понимаешь, это место для меня много значит. Теперь вот держу эту карточку при себе как талисман.

– Это и есть Ангкор-Ват? – спросил Вадим, продолжая внимательно рассматривать снимок.

– Да, самый большой и знаменитый храм. Но при этом далеко не самый красивый. Там вообще-то сотни храмов, многие из них находятся посреди джунглей, прямо как в индийских сказках… Я там почти все облазал, мне было страшно интересно.

– Обязательно попробую туда выбраться, – сказал Вадим, возвращая карточку Гриффитсу.

Тем временем за окном автобуса потянулись бескрайние рисовые поля с копошившимися на них крестьянами. Вдоль дороги стояли деревенские дома, в основном убогие крестьянские лачуги, напоминавшие скорее курятники или скворечники, чем жилые строения.

Чем дальше автобус отъезжал от столицы, тем беднее становилась провинциальная жизнь. Качество дороги, как и качество домов, постепенно ухудшалось: гладкое асфальтированное покрытие то и дело сменялось «стиральной доской», и пассажиры автобуса невольно подпрыгивали на своих креслах.

– Это еще ничего, дальше пойдет еще более «гладкая» дорожка, – ехидно улыбнулся Гриффитс, прижимая к себе сумку с фотоаксессуарами на очередном ребристом участке. – С дорогами тут, к сожалению, серьезные проблемы, хотя французы в свое время их активно ремонтировали.

– А кто-нибудь знает, долго нам еще ехать? – спросила строгая чешская журналистка на ломаном английском, оглядывая пассажиров автобуса.

– Думаю, минут через сорок мы доберемся до Свайриенга, – сказал Гриффитс. – Так что потерпите еще немного.

Журналистка изобразила недовольную гримасу и тяжело вздохнула.

– Дамочка, видимо, готовилась к более комфортной поездке, – прошептал австралиец, наклонившись к Вадиму. – Прямо неудобно было ее огорчать.

– Ну ничего, пусть уж теперь терпит, – прошептал в ответ Вадим.

Было около восьми утра, когда автобус остановился около массивных бетонных блокпостов с пулеметными гнездами-амбразурами, из-за которых выглядывали суровые физиономии вьетнамских солдат. Один из камбоджийских военных вылез из сопровождавшего автобус джипа и протянул вышедшему на дорогу толстому вьетнамскому пограничнику какую-то бумагу. Тот долго и внимательно разглядывал ее, затем махнул рукой, и джип с автобусом двинулись дальше.

Свайриенг трудно было назвать городом в полном смысле этого слова. По советским меркам это был, скорее, поселок городского типа. Он производил угнетающее впечатление: обшарпанные старые дома с разбитыми стеклами, играющие на улицах чумазые голые детишки, раскиданный на тротуарах мусор. Автомобилей на улицах практически не было, основными участниками движения были гужевые повозки, велосипеды и дешевые ржавые мопеды с прицепами. После богатой и красивой столицы вся эта нищета особенно бросалась в глаза.

– Люди бегут отсюда, – пояснил Гриффитс. – Обрати внимание, сколько вокруг заброшенных домов. Все стремятся уйти подальше от границы, так как здесь с каждым месяцем становится все опаснее.

Автобус остановился возле небольшого обветшалого кирпичного строения с выбитыми стеклами. На обочине рядом с полуразрушенным зданием сидели несколько уставших худых горожан и устало смотрели куда-то в пустоту.

– Ну вот и приехали. Да, тут, пожалуй, можно сделать несколько фактурных снимков, – сказал Гриффитс, в очередной раз протирая салфеткой линзы своих объективов. – Вообще, в нищих и воюющих странах делаются самые лучшие фоторепортажи на свете, как бы жестоко и цинично это ни звучало.

Водитель открыл двери автобуса, и пассажиры вышли на улицу. Жара показалась Вадиму особенно сильной после кондиционированного салона «Рено». Журналист предусмотрительно захватил с собой краму и обмотал ее вокруг шеи, чтобы время от времени вытирать выступавший на лице пот. Гриффитс тоже обмотался крамой, которая хорошо сочеталась с его расстегнутой мятой рубашкой и мешковатыми походными брюками.

Австралиец запустил руку в широкий карман брюк и достал оттуда мятую пачку сигарет «Кэмел».

– Покурим? – предложил он, протягивая пачку Вадиму.

– Да нет, спасибо, я не курю, – ответил журналист.

– Это правильно, – улыбнулся Гриффитс, с наслаждением затянувшись сигаретой и выпустив в воздух ровное колечко дыма.

Трое военных, ехавших в джипе, спрыгнули на обочину и подошли к журналистам. Вадиму вдруг стало жаль этих несчастных солдат, которые всю дорогу ехали под палящим солнцем, глотая дорожную пыль, чтобы охранять иностранцев, сидевших в комфортном прохладном салоне автобуса.

Важный насупленный солдат, который передавал бумаги пограничнику («Видимо, командир группы», – подумал Вадим), обратился к журналистам на ломаном английском.

– Вы можете снимать, фотографировать, смотреть. Десять минут. Потом едем вокруг, показываем деревни и назад, – лаконично объяснил строгий военнослужащий и направился со своими товарищами обратно к джипу.

Журналисты принялись за работу. Худой китаец-кинооператор начал быстро настраивать свою громоздкую камеру, рыжеволосый корреспондент из Югославии подошел к сидевшим на обочине сонным крестьянам и принялся о чем-то с ними разговаривать на кхмерском языке, Гриффитс навинтил на свою камеру длинный объектив и стал делать пробные снимки.

Вадим прошелся по улице и заметил, что на ней нет ни одного целого здания. Из окон убогих полуразрушенных домов виднелись испуганные лица местных жителей, которые с удивлением смотрели на неожиданных гостей-«барангов», зачем-то приехавших в их город на роскошном автобусе.

Вадим попытался поговорить с проходившим мимо стариком, расспросить его о жизни на границе, но тот не понимал по-французски. В глухой кхмерской провинции вряд ли найдется хоть один житель, владеющий языком Вольтера, подумал Вадим, вновь с грустью оглядывая убогий городской пейзаж.

Через несколько минут сопровождавшие автобус солдаты стали зазывать журналистов обратно в автобус. «Неужели на этом закончится поездка?» – задался вопросом Вадим. Выходило, что принц Сианук организовал «экскурсию» представителей западных СМИ на границу только для того, чтобы они несколько минут побродили по убогим улицам полуразрушенного Свайриенга? Вадим ожидал чего-то большего: для хорошего репортажа нужно было бы пообщаться с пограничниками, с пострадавшими от американской бомбежки, с местными врачами, каждый день лечившими жителей, попавших под обстрел…

Но солдатам, похоже, было дано строгое указание обеспечить безопасность иностранцев и не отпускать их никуда без присмотра. Вот они и выполняли приказ. Вадим направился к автобусу, намереваясь поговорить с начальником группы охраны, однако тот уже уселся на свое место за рулем джипа и завел двигатель.

Журналисты вновь заняли свои кресла в прохладном салоне «Рено». Гриффитс вытер носовым платком выступившие на лбу капли пота и отпил несколько больших глотков из пластиковой бутылки с водой.

– Сейчас мы совсем рядом с границей, – сказал австралиец. – Сюда время от времени залетает сайгонская военная авиация, тут уже небезопасно. Думаю, ты в курсе.

– Да, конечно в курсе, – сказал Вадим. – Но нас-то они вряд ли будут бомбить.

– Да хрен их знает, они тут частенько бомбят безобидных крестьян. Видимо, принимают их за вьетнамских коммунистов. Так что и автобус могут принять за бронетранспортер.

Гриффитс рассмеялся собственной шутке громким заразительным смехом. Вадим выдавил из себя улыбку, хотя ему было совсем не смешно.

– Бравый вояка в джипе сказал, что сейчас нас провезут по соседним деревням, чтобы мы могли увидеть все прелести приграничной жизни. А потом, на обратном пути, остановимся на пограничном пункте и пообщаемся с косоглазыми блюстителями приграничного покоя. Это уж я сам договорился, а то какого хрена нас сюда везли тогда?

Вадим широко улыбнулся австралийцу: уговаривать строгих охранников ему теперь было не нужно.

Вид из окна автобуса становился все более унылым и безрадостным. На обочинах дороги появились широкие воронки от снарядов, возле которых лежали вывороченные с корнем деревья. Вадим увидел несколько заброшенных деревень, в которых не было видно ни души, вдоль домов бродили лишь бесхозные курицы и поросята.

– Какой ужас… – тихо произнес Вадим, осматривая опустошенные приграничные территории. – Просто кошмар…

– Это все проклятые южные вьетнамцы и их американские друзья! – злобно воскликнул болгарин Боков, тыча толстым указательным пальцем в окно автобуса. – Их работа!

Ухабистая грунтовая дорога становилась все хуже, и водителю автобуса часто приходилось выруливать на обочину, отчего машина резко кренилась на бок. Во время очередного подобного маневра Вадим больно ударился головой о металлическую стенку, а чехословацкая журналистка чуть не свалилась со своего сиденья в проход и начала громко ругаться на своем родном языке, видимо, обращаясь к шоферу.

Вдруг послышался глухой удар, и автобус резко остановился.

– Ну вот и приехали, – вздохнул Гриффитс.

Водитель выскочил из автобуса и подошел к левому заднему колесу. Вадим выглянул в окно и увидел, что шина насквозь пропорота куском арматуры.

Трое солдат из джипа сопровождения подбежали к водителю, и между ними завязался громкий и очень эмоциональный разговор. Солдат, которого Вадим про себя называл командиром группы, явно отчитывал нерадивого шофера за неаккуратную езду, а тот, видимо, пытался оправдываться.

– Ладно, пошли, поможем им исправить ситуацию, а то так можно долго сидеть, – сказал Гриффитс, вставая и направляясь к выходу из автобуса.

Остальные пассажиры, недовольно ворча, тоже начали выходить из машины. Спрыгнув на пыльную сухую землю, Вадим огляделся по сторонам. «Рено» застрял возле небольшой деревушки, состоявшей из шести убогих хижин на сваях. Недалеко от дороги тощий старик-пастух вяло прогуливался по полю, наблюдая за небольшим стадом коз. Возле одной из хижин играли чумазые ребятишки, а рядом с ними худая изможденная женщина стирала белье в старом потертом тазу. Было около полудня, и солнце палило нещадно.

Между тем водитель и трое солдат приподняли автобус с помощью домкрата и не спеша принялись устанавливать запасное колесо, то и дело прерываясь и обмениваясь громкими недовольными фразами.

Гриффитс сразу же принялся снимать на свой «Кэнон» сцены деревенской жизни, остальные журналисты наблюдали за починкой автобуса, укрывшись от солнца под раскидистым хлебным деревом на обочине дороги.

Вдруг Вадим услышал вдалеке какой-то гул. На горизонте показались две черные точки, которые быстро приближались. Вскоре над головами журналистов пронеслись два истребителя.

– Что за черт?.. – произнес Вадим, удивленно глядя вслед молниеносно удалявшимся самолетам.

Через несколько секунд снова послышался гул моторов, и из-за пальмовой рощи показались два больших вертолета. Вадим заметил, что солдаты, которые уже почти закончили монтаж колеса, отвлеклись от своей работы и взволнованно уставились в небо. Вдруг «командир» принялся что-то громко кричать и размахивать руками, обращаясь к журналистам.

Вертолеты приближались, а солдат продолжал делать какие-то указания жестами. Наконец Вадим различил в его путаной речи слово «Descendre!» – «Ложись!»

Вадима оглушил громкий, резкий звук разорвавшегося снаряда. Журналист в ужасе заметался на месте, ища глазами место для укрытия. Через несколько секунд он уже лежал в придорожной канаве, уткнувшись лицом в сухую пыльную землю.

Вадим зажмурился, съежился, прижался к земле и обхватил голову руками. «Неужели это все… конец?» – пронеслось в голове у молодого человека.

Он услышал, как где-то рядом разорвалось еще несколько снарядов, и земля под ним вздрагивала после каждого взрыва. А затем послышался стрекот пулеметов…

В этот момент Вадим вдруг вспомнил своего дядю-фронтовика Федора Ивановича, который рассказывал ему о первой в своей жизни атаке в августе 1941 года. Он признавался, что никак не мог заставить себя выпрыгнуть из окопа и чувствовал, как его ноги становились ватными. Командир взвода буквально вытолкал его оттуда, и дядя, которому тогда еще не было и восемнадцати, побежал вперед, не видя и не чувствуя ничего вокруг. После этого его ждало еще с десяток атак, но он был будто заговоренный: прошел всю войну, не получив ни одного ранения.

Слушая дядины рассказы, Вадим каждый раз поражался его смелости, да и вообще смелости всех солдат, которые бежали в атаку, зная, что в любой момент их может сразить пуля или снаряд. «У нас не было выбора, – говорил Федор Иванович, раскуривая папиросу и глубоко затягиваясь крепким табачным дымом, – мы знали, что надо идти вперед, и шли. Обратной дороги не было, такие вот, брат, дела…»

Вадим все сильнее прижимался к земле, будто желая слиться с ней в одно целое. Его сердце бешено колотилось, дыхание становилось прерывистым, по всему телу пробежала дрожь. Он представлял себе, как в его тело, будто нож в масло, вонзается горячий и острый осколок снаряда. Наверное, это больно, очень больно…

Вдруг молодой человек почувствовал, как кто-то резко схватил его за плечо. Он резко дернулся и попытался отползти в сторону, но руки и ноги будто отнялись и не желали двигаться. «Нет, не сейчас, только не сейчас, я не готов, я не хочу…» – в голове у журналиста ворочались путаные панические мысли, он уже начал прощаться с жизнью, которая вот-вот должна была оборваться…

– Вадим, ты как, в порядке? Ты не ранен, дружище? – послышался голос Гриффитса.

Журналист, наконец, пришел в себя и увидел склонившееся над ним взволнованное бородатое лицо австралийца.

Он попытался что-то ответить, но не смог произнести ни слова. Он чувствовал, как все его тело слегка подрагивает, будто в ознобе. Гриффитс аккуратно подхватил своего молодого коллегу под руку и помог вылезти из канавы.

– Ладно, держись, друг. Все позади, эти уроды уже улетели. Я пойду, поработаю немного.

Журналист кое-как отряхнулся от покрывавшей его грязи и пыли, затем огляделся по сторонам и не сразу поверил своим глазам. Идиллический сельский пейзаж в одночасье превратился в поле боя после ожесточенного сражения. В воздухе стоял густой, неприятный запах гари и витала серая плотная дымка. На земле повсюду виднелись металлические осколки снарядов и небольшие воронки.

Старик-пастух лежал на траве, раскинув руки в стороны: он был мертв. Рядом с ним валялись две дохлые козы. У одной из них снарядом было разворочено брюхо, и оттуда медленно вылезали сизые внутренности. При этом несчастное животное все еще билось в предсмертных судорогах и жалобно блеяло. Остальные козы беспорядочно разбрелись по полю.

Чумазые ребятишки, всего несколько минут назад мирно игравшие возле одного из домов, теперь испуганно выглядывали из большого глиняного чана, в котором они успели спрятаться от бомбежки. Вадим увидел, как их мать подбежала к чану и помогла детям выбраться из него, горячо обнимая каждого ребенка и громко рыдая.

Возле другого деревенского дома, соломенная крыша которого была объята огнем, Вадим заметил еще одно мертвое тело: молодой парнишка лежал на пыльной земле лицом вниз, а под ним растекалась густая темно-красная лужа. Возле него сидела на коленях седая старуха с растрепанными волосами и горько плакала. Она попыталась перевернуть мертвое тело своего сына, но у нее не хватило для этого сил.

Все журналисты были целы и невредимы. Они, как и Вадим, смогли благополучно пересидеть вертолетную атаку в придорожной канаве. Китаец-телеоператор уже закинул на плечо свою камеру и снимал ужасающую деревенскую панораму, Гриффитс бегал по разбомбленной деревне, щелкая своим фотоаппаратом, чехословацкая журналистка и рыжеволосый югославский корреспондент помогали какой-то старушке собрать рассыпанные по земле пожитки и о чем-то с ней беседовали. Трое военных тоже не пострадали и теперь спешно усаживались в свой джип: видимо, собирались ехать за подмогой в соседнюю деревню.

Автобус каким-то чудом остался цел, однако во время налета он сорвался с домкрата и сильно покосился, а заднее колесо еще глубже ушло в дорожную выбоину.

Вадим впервые в жизни увидел смерть так близко. Она была рядом, совсем рядом, несколько минут назад она будто вплотную приблизилась к нему. В этот момент жизнь впервые показалась молодому человеку хрупкой, невесомой, призрачной субстанцией, которая может рассыпаться в один миг.

Обо всем этом Вадим читал в книгах, но никогда не думал, что ему придется столкнуться с этим в реальности. Он понимал, что нельзя стоять на месте, что нужно помочь несчастным деревенским жителям, попытаться поговорить с ними, набрать материал для эксклюзивного репортажа, как это уже делали его коллеги… Но он не мог заставить себя сдвинуться с места, его ноги будто приросли к земле, они предательски подкашивались и становились все слабее и слабее.

Вадим опустился на колени, еще раз оглядел ужасающее «поле боя», все еще затянутое пыльно-серной дымкой, и почувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы. Через несколько минут он лежал на земле и тихо плакал, закрыв лицо испачканными землей руками.