Читать книгу Предвечный трибунал: убийство Советского Союза - Алексей Кофанов - Страница 6

Вошел седой и плотный дед, слегка похожий на актера Лесли Нильсена. Только потяжелее. И тот рожи корчит, а этот малоподвижен. Впрочем, нет, вообще почти не похож – но надо ведь как-то упорядочить неизвестное лицо! Любое новое явление всегда стремятся сравнить с чем-то знакомым, так в душе восстанавливаются равновесие и покой…

Он казался уверенным и глядел вперед строго, сурово даже. Увидев подсудимого, слегка кивнул. Видимо, жизнь научила его ничему не удивляться.

– Николай Иванович, – вкрадчиво начал Адвокат. – Вы работали с моим клиентом много лет, перестройку вместе двигали. Тут некоторые высказывались, будто бы он нарочно разваливал систему управления. Опровергните, пожалуйста, эту клевету!

– Ну что вам сказать… – начал свидетель хриплым, тяжелым голосом. – Да, я был предсовмина и членом политбюро, методы Горбачева мне известны. Могу, например, сообщить такой факт: вечером, накануне заседаний политбюро, я получал материалы о том, что предстояло обсудить, 100–200 страниц. Не только осмыслить, но и прочесть за одну ночь это невозможно[30].

Адвоката передернуло. Он повернулся к Горбачеву, тот отвел глаза. Свидетель явно пошел в непредвиденном направлении.

– Так происходило регулярно? – сразу включилась Прокурор.

– Почти каждый раз. Вообще не помню случая, чтоб мне удалось спокойно обдумать материалы.

– Тогда навалилось, не успевали разгребать, – вмешался подсудимый.

Адвокат его сразу поддержал:

– Да, мой клиент получил тяжелое наследство застоя, многие вопросы приходилось решать в авральном порядке!

– Но на пару дней раньше прислать материалы – что, нельзя было? – возразила Прокурор. – Фронт никто не прорывал, Гудериан к Москве не мчался…

Тут мне ее лицо опять показалось удивительно знакомым.

Адвокат посмотрел на Горбачева, мол: «Что скажешь?» Но тот в ответ лишь повел рукой с выражением: «Ну что ж ты? Давай работай! Тебе деньги плачены». Не получив информации, Адвокату пришлось смолчать.

– Я говорил тогда Горбачеву: куда бежим? Давай осмотримся, подождем, перестанем накручивать один вопрос на другой, чтобы иметь возможность их осмыслить, да и силы и средства перестанем разбрасывать! – продолжил свидетель. – Но складывалось впечатление, что именно эта спешка и была самоцелью.

– Может быть, завалив политбюро суетой текучки, генсеку удавалось порой протащить решения, которые при спокойной голове вы бы заблокировали? – подсказала Прокурор.

Рыжков кивнул:

– Возможно. Мы почти всегда голосовали, не успев толком подумать.

– Да нас подкосил экономический кризис! – перебил Горбачев, ибо опять запахло жареным.

Судья отрезал:

– Экономические вопросы мы изучим на отдельном заседании.

– Повторяю: это было тяжелое наследие застоя! – упрямо настаивал Адвокат. – Умысел по завалу делами не доказан!

– Хорошо, хорошо. Обвинение не доказано, – признал Судья. – Нужен анализ конкретных ситуаций, детальная вычитка документов – сейчас все это неосуществимо. Свидетель, продолжайте.

Рыжков подумал немного.

– Добавлю как глава правительства. Нас тогда критиковал кто ни попадя, зачастую безграмотно и расхлыстанно, как на базаре. Пресса пестрела обвинениями в мой адрес и адрес министерств.

– Коля, так писали ж правду! – вставил подсудимый. – Вы ангелы, что ль, были?

– Сейчас не об этом, – отмахнулся Рыжков. – Не станем сейчас валить друг на дружку, кто был хуже! Конечно, проблемы имелись.

– Так что ж вы хотите сказать? – допытывался Адвокат.

– Вот что хочу сказать: безудержно ругали всех. И министров, и генсека, и ЦК, и Верховный Совет…

Горби хмыкнул:

– Чем же ты, Коля, недоволен? Все справедливо. Это гласность.

– Не совсем. Власть хаять мог каждый, но вот наши ответные статьи, с разъяснением причин происходящего, никто не печатал. Так что однобокая какая-то вышла гласность, в одну сторону – лишь на подрыв существующего строя[31].

– Тогда вы об этом заявляли? – спросил Судья.

– Многократно. И на политбюро, и Горбачеву лично.

– Каков итог?

– Ноль. Даже наоборот: критиков власти становилось еще больше. Как дракон в сказке: голову срубаешь – девять новых растут. А нам печататься так и не давали.

Бесспорно, столь осведомленный политик мог рассказать Трибуналу много любопытнейших подробностей. Весь зал настроился слушать его дальше. Наверное, обвинение от начала до конца можно было выстроить лишь на его показаниях – но Адвокат внезапно сообщил:

– Свидетель Рыжков отклоняется.

Публика возмущенно загалдела.

– Мы вызвали его по ошибке, – добавил защитник. – И имеем право отозвать.

– Обвинение не возражает? – для порядка осведомился Судья.

Прокурор ответила:

– На здоровье. Доказательств вины и так хватит.

И свидетель ушел.

А я вспомнил читанную где-то историю о нем.

Однажды вечером в декабре 1985-го генсек позвонил Рыжкову:

– Коля, заходи, разговор есть.

Рыжков, недавно ставший председателем Совмина, послушно отправился на третий этаж кремлевского здания.

Кабинет генсека был подавляюще велик, но мрачен и неудобен. Он тянулся вдоль окон, поскольку от коридора его отделяла несущая стена, и коренная перепланировка оказалась невозможной. Как знать, может, это добавочно подзуживало к перестройке? Не мне, так всем?

Мебель в кабинете стояла новая, итальянская; все отечественное лидера страны раздражало. Красивый темно-вишневый стол с полукруглой тумбой. Два кожаных кресла для гостей, нарочно низенькие – чтоб посетитель взирал на хозяина снизу вверх и проникался своим ничтожеством. Сбоку, ближе к двери – стол заседаний для «ближнего круга»: всего на шесть мест. И то много…

Имелся еще столик в углу, за которым Горбачев любил пить кофе, и небольшой книжный шкаф. Пол застилали дорогие ковры. А потолок был куполообразным, под ним сияли огромные хрустальные люстры[32]. Храм, да и только.

К кабинету примыкала комната отдыха, в которой генсек, по его словам, так никогда и не прилег, даже чувствуя себя неважно. О да. «Все-то ты в трудах, государь, все в трудах… аки пчела».

Рыжков прошел через сумрачную приемную, где сидела сумрачная охрана и личные секретари Горбачева. Оттуда можно было попасть и в «Ореховую» комнату, обшитую панелями этого дерева, где политбюро обычно решало вопросы, – но шеф вызвал лично к себе.

Предсовмина вошел беззвучно, и его не сразу заметили. Он решил на всякий случай воспользоваться этим и разведать обстановку: хоть пару фраз – о чем тут без него?

Горбачев и Лигачев сидели спиной к двери, и генсек втолковывал:

– Плановая экономика – это вчерашний день. Нужно перейти к свободному рынку, он сам себя организует, стихийно.

– Погодите, Михал Сергеич. Как же без планирования?! Да мы все в жизни планируем, без этого никак! Вот вы захотели стать юристом – и составили план: приехать в Москву, поступить в МГУ, окончить… А если б ждали, пока стихийно станете юристом?

– Это демагогия, – отрезал генсек. – Егор, ты что, против перестройки?

– Конечно нет, Михал Сергеич! Однако… меру надо знать. Помните, Ленин говорил: «У нас ужасно много охотников перестраивать на всяческий лад, и от этих перестроек получается такое бедствие, что я большего бедствия в своей жизни и не знал. Не перестраивать, а, наоборот, помочь надо исправить те многочисленные недостатки, которые имеются в советском строе и во всей системе управления, чтобы помочь десяткам и миллионам людей»[33].

Горбачев уважительно покачал головой и языком цокнул:

– Наизусть помнишь? Ну ты молодчик, Егор… Однако ты мне Ильича в нос не суй, тогда ситуация другая была. О, Коля пришел!

Он повернулся к Рыжкову, но вставать не стал, так руку протянул.

– Я что тебя звал-то: пора Гришина менять, засиделся. У тебя мысли есть?

Речь шла о Викторе Гришине, который руководил столичной парторганизацией (то есть всей Москвой) уже почти двадцать лет. Кадр он был старый, брежневский, и годами не юн – короче, в перестройку не вписывался. Это было ясно каждому.

Рыжков осторожно прозондировал почву, вопросом на вопрос:

– Я надеюсь, у вас уже есть предложения?

– Да. Туда нужен крепкий боевой товарищ. Наше мнение с Егором Кузьмичом, что это Ельцин. Твое мнение?

Рыжков кадровых вопросов не трогал, его поглощала экономика – но тут даже он изумился:

– Бориску на царство?!

Впрочем, нет, он сказал иначе:

– Ельцина? Да вы что?! Я считаю, он совершенно не годится.

– Это почему? – с прищуром спросил генсек.

– Москва ведь. Тонкое дело. Тут сосредоточена почти вся элита – и научная, и творческая, к ней подход нужен. А Борис Николаич… как бы выразиться, чтоб не обидеть… дуболом.

– Что ты, Николай, он же строитель! – удивился Лигачев.

Предсовмина возразил:

– По диплому – да. А по характеру – как раз наоборот. Думаю, из Свердловска его тоже зря перевели. Большая власть ему противопоказана.

– Спасибо за мнение, – сухо ответил Горбачев. Стало ясно, что уже все решено. Зачем звали?

– Я вас не убедил, и вы пожалеете о таком шаге. Когда-нибудь станете локти кусать, но будет поздно! – на прощание предрек Рыжков. И, как мы знаем, угадал. Конечно, если передача власти Ельцину не планировалась генсеком с самого начала…

– Истец, вы можете что-то добавить?

Задумавшись, я не сразу понял, что это адресовано мне.

К чему добавить? Вдруг я что-то упустил? Сколько времени я не слышал происходящего?

Я огляделся. Рыжков все еще двигался к двери. Ну надо же! Значит, всего на пару секунд отключился… Такое бывает, что целая картина выстраивается в разуме мгновенно, особенно во сне.

Я вышел на трибуну:

– У вас возникала надобность переломить стальную проволоку? Наверняка. Если вы будете тянуть ее изо всех сил – она лопнет? Да ни в жизнь! А вот если гнуть ее вправо-влево, сломается очень скоро. Не шумите, это не бред, сейчас поясню. Обвиняемый так же гнул страну в разные стороны: постоянно давал взаимоисключающие, противоречивые указания.

– Да бред! – бросил генсек.

Я возразил:

– Тогда объясните слова вашего ближайшего соратника Лигачева: «В сфере политики начались зигзаги, импровизации и расшатывания партии, государства, социальное и политическое перерождение… Страну все сильнее лихорадило, пока она не попала в разрушительный флаттер. Считаю, что этот специальный термин – флаттер – очень хорошо характеризует случившееся со страной. Он означает сильнейшую, вплоть до полного разрушения, вибрацию самолета при неверно выбранном режиме полета»[34]. Напомню: Егор Кузьмич окончил авиационный институт, так что подобные термины для него родные.

Горбачев начал отвечать:

– Страну лихорадило, потому что мы получили тяжелое наследие…

– …командно-административной системы. Понятно, – закончил за него Судья.

Генсек продолжил:

– Страна пребывала в тяжелейшем кризисе, унаследованном от периода застоя. Мы изучили все варианты расширения кризиса, однако…

Горби хотел сказать «разрешения». Но вышло то, что вышло. Он почувствовал, что из подсознания вырвалось нечто нежелательное, и примолк, пытаясь понять, что он такое сейчас ляпнул. Судья не стал дожидаться итогов его самоанализа и обратился ко мне:

– Истец, вы можете конкретизировать «флаттер»?

– Конечно. Начну с мелочи. Модным лозунгом было «ускорение», но одновременно с этим, в январе 1987-го, ввели госприемку, которая сильно замедлила выпуск продукции с предприятий. Работать предлагалось ускоренно, но на выходе результат труда тормозился. Что в итоге? Правильно, коллапс.

Горбачев улыбнулся мне, как дурачку:

– Молодой человек, вы не любите качество? Госприемка была нужна для его повышения.

Я ответил лишь одним словом:

– Помогло?

Тут улыбка с его губ сползла, он расцепил руки и снова их сцепил. И поведал:

– Позже мы поняли, что госприемка и не могла повысить качество, спасти могли только рынок и конкуренция.

– Ага, гладко, – качнул я головой, – только у нас теперь этот самый рынок, но нынешняя продукция гораздо хуже тогдашней… – В зале одобрительно загудели. – И я скажу почему: ведь реальный, невыдуманный рынок обернулся «обществом потребления». Покупатель теперь должен потреблять как можно больше, как можно чаще покупать – а значит, товары ни в коем случае не должны служить долго. Потому качество резко – и нарочно! – упало.

– У меня советский холодильник до сих пор пашет! – не сдержался кто-то в зале. – А нынешние дохнут за пять лет!

Я подтвердил:

– Вот именно! Некоторые советские устройства, от утюгов до автомобилей, до сих пор исправны; но любая продукция «демократических» времен ломается моментально.

– И не только наша. С импортом та же хрень, – подсказал тот же голос.

– Конечно, – согласился я. – Сейчас везде «общество потребления». Запад это первым начал.

– Какой Запад?! Сейчас все Китай штампует! – вмешался другой зритель.

Я парировал:

– А кто туда промышленность свою перевел? Не Запад? Их кто-то заставлял?

Судья негромко стукнул молотком:

– Господа, не отвлекайтесь.

– Да, извините, – опомнился я. – Коснемся темы бизнеса.

Тут зал аж заколыхался, заклокотал, и кто-то крикнул со смехом:

– Какой бизнес в СССР?!

– Такой, как и везде: частный, – объяснил я. – Тогда он назывался индивидуальной трудовой деятельностью. Был бизнес, был, не сомневайтесь… Итак, все мы знаем, что перестройка привела к полной свободе бизнеса, рынка, откатов, рэкета, заказных убийств – короче, к расцвету либерализма.

– Я просил бы вас не обобщать так бесцеремонно! – возмутился Адвокат.

Я примирительно поднял руки:

– Хорошо, не буду. Перестройка привела к расцвету бизнеса и рынка – спорить не станете? Однако в мае 1986-го вышел указ, растоптавший даже брежневские зачатки бизнеса.

На этих словах Горбачева передернуло. Видать, не ждал он, что эта тема когда-либо всплывет… А я рассказывал дальше:

– После указа по всей стране начали буйно закрывать мелкие ремонтные мастерские и системы частной медицинской помощи. Запретили сдавать жильцам квартиры и дома, особенно в столице и на курортах. Садоводам запретили строить дома и теплицы больше десяти квадратных метров.

– Что-то припоминаю… – подтвердил голос из зала.

А я шел дальше:

– Стали крушить уже построенные теплицы, хлева для скота, артезианские скважины. У садоводов сносили «лишние» этажи домов, ломали печи, отбирали так называемые «излишки» продукции. Новая продразверстка! На юге пострадало цветоводство, которое вели частники. В некоторых краснодарских колхозах прекрасные розарии распахали ради картофельного поля.

– Цветочки-то чем помешали? – ахнула зрительница.

Я одобрил ее реплику:

– Вот… – и вернулся к теме: – Полностью торговлю не убить, но стали жестко карать «спекуляцию», то есть перекупку товаров. Сам вырастил – сам и стой на базаре, продать торговцу нельзя. Никого не волновало, что у тебя времени нет торчать за прилавком или тебя от этого занятия воротит… Перекупку обозвали «нетрудовым доходом». В результате на севере страны базары вообще заглохли, на юге и в центре сильно захирели. Особенно активно размахнулись в Сталингр… Волгоградской области, гнобили «помидорных стяжателей». Печи, теплицы и «лишние этажи» крушили даже у ветеранов Отечественной войны, у многодетных семей и у всех, как тогда вещали, «охваченных вирусом помидорной лихорадки»[35]…

– Сталинизм какой-то… – буркнули в зале, а я возразил:

– Извините, но при Сталине мелкий бизнес развивался превосходно! Хоть об этом стараются не вспоминать… Однако сейчас речь о другом. Если бы Горбачев насовсем задавил предпринимателей, ввел казарменный социализм – это было бы понятно и последовательно. Однако в ноябре того же года вышел закон с противоположным смыслом! Чтоб не быть голословным… вы не могли бы? – обратился я к Секретарю.

Тот встал:

– Конечно. Сейчас я зачитаю документы. Истец любезно взял на себя труд их сократить и отредактировать, чтобы суть стала более понятной. Надеемся, что он не откажется от этой работы и впредь.