Читать книгу Очарование розой ветров - Алексей Константинович Болотников - Страница 37

На большое дело! На великое.

На рыбалку! Уклонясь от дел.

На недельку выписав каникулы…

Пионерский, стало быть, удел.

Рано утром вездеходом – за город,

В гулкие предгория Саян,

Напевая бодро: «Ах, бродяга я…»,

Полутрезв, точнее, полупьян.

Что за роскошь – в этакое времечко

Колесить по Минусинской впадине?

Тонус поднимать в пути по-бременски,

Ну, а может быть, по баден-баденски?

Что за чудо – откупорить шлюзы

Вожделенной внутренней свободы?

Отрешенно, томно, в ритме блюза

Отдаваться царственной работе,

На рыбалку ехать – на гастроли

Своего непризнанного «я»,

Ехать, словно Гамлет Датский в роли —

Так уж получилось! – короля.

Тракт. Паром. Имисс. Тюхтяты. Жаровский.

– Сколько лет я не был здесь, братва?

Сколько невостребованной жалости

Прёт, как огородная ботва?

Скорбные сибирские убожища,

Господом забытые места…

Старой веры корни… той ешё…

Жизнь как… продолжение поста!..

– Это тост, Андреич?

– Как молитвенно!

– Ты хоронишь рано рыбный край…

Кто там виночерпий?.. Эй, налейте нам,

Выпьем-ка, дружок, за этот рай!

– Больно знать: вы, братцы, легкоумые.

Надо думать, прежде чем сказать…

В шкуре протопопа Аввакума

Не горели души… вашу мать…

– Не встревай, точи крючки острее…

– …Ах, язык острее, чем крючок!

Им бы ямбы править да хореи,

А не… тьфу… плевать на червячок…

Дорогой читатель!

Не взыщи уже

с первых строчек

прозу

средь стихов.

Не суди поспешно.

Не по чину же

должен представлять я рыбаков?

Здесь мне чужд красивый флёр елея.

Обозначу сразу соль и сахар.

Почему простая речь милее?

Нет души среди иных метафор.

Мой герой – рыбак. Но не на много

Более, чем ты, читатель мой.

Если много ног у осьминога,

Нет здесь связи с тем, что он – немой…

Мой герой – рыбак. Не академик.

Равнодушен к почестям и славе.

Жить бы дали… да немного денег.

Здесь я рыбаков перечисляю:

Емельянов – цементация идеи.

Михалёв – рыбацкий бригадир.

Борисюк – «Главшпан» и соловей.

Диппель – самый главный командир.

Калачёв – приверженец идеи.

Колохматов – блудный сын тайги.

С. Шкуратов – муж, владеющий ладьёю.

Бастриков, Чебыкин – рыбаки.

О. Сермабрин – компромиссов гений

И субъект решительной руки.

Ну, и автор. Но об этой тени

В этих строчках – ни одной строки.

Мой герой – рыбак. Но в самом деле

Он рыбалкой промышляет жизнь?

Нет. Сидит в промышленном отделе.

Под капотом. В назначеньи клизм.

Ах, не важно. Важно изначально,

Чтоб хороший был он человек…

Чтоб вздыхать умел и петь печально,

Чтоб любил свой сумасшедший век.

Гой ты, Русь! Сибирская сторонушка —

Тын, плетень, заборы из жердей —

Пялишься прообразом подсолнуха,

Обликом веснушчатых людей.

Девки, грудью подперев поленницу,

Семечки грызут и пироги…

Двор минует конный. Кузню. Мельницу.

Всё – музей. Всё не уберегли.

Девки, парни, люди синеокие,

Жители моей цивилизации!

Вам достались времена жестокие:

Жёсткие, как жёлтые акации.

Что же песней русскою, по-девичьи,

Скромною, вольготною – по-бабьи —

В залихватском удалом величии

Не турнуть транзисторной ламбады?

Что же пляской с матерной частушкой

Не разрушить храм угрюмых мыслей?

Свадьбой звонкой, бражной, словно пушкой,

Да не жахнуть – дымом с коромыслом?!

Гой ты, Русь, сибирская сторонка —

Тын, плетень, заборы из жердей —

Черный ворон гонит пацанёнка,

Воду пьёт с колодезных бадей.

* * *

На Тайменное – за тайменем.

И не столько за чудо-рыбой,

Сколько всё же за переменой,

За обновой среды обрыдлой.

На Тайменное – на «Прогрессах»,

По Табрату, по речке то есть.

Ход реки и быстр, и напорист —

Это в наших же интересах!

Ход реки – о-ей! – суматошен,

А «Прогресс», словно лошадь в стойле,

Застоявшаяся лошадь,

Запросившаяся вдруг в поле.

И – пожалуйста! И без жалости,

До отказа дроссели газа!

Риск хмельной на пороге шалости.

О, пьянящий восторг экстаза!

Когда в прорву идёшь, рискуя,

И потом, когда прорва пройдена —

Заблажишь, от души ликуя:

– Здравствуй, милая! Здравствуй, родина!

Затабанишь, зависнешь в вёслах,

И – ту-у-у-да, куда не положено,

Куда господом не проложено

Ни речное дно, ни колесное.

И – повторно!.. почти потопное

Заполошное цирк-к-качество!

Прохождение беспонтонное

На «Прогрессе», как на карачках…

Не туристские это будни

И, естественно, труд не каторжный.

Рыбаки – в душах – те же блудни.

И проветриться насквозь надо же.

………………………………………..

Шёл баркас по речке, по Табрату.

Снизу вверх – в режиме а-ля-клип.

Шёл пешком, шурша по перекату,

Чертыхаясь килем: влип, дак влип!

Бороздил подводные пороги,

Забодал в нескучный миг залом.

Шёл баркас не гладко, по дороге,

Отходя в цветной металлолом.

Река в перекаты ласкается нежно:

– Боитесь, ребята?

– Боимся, конечно…

Но снова и снова

Сквозь пенную плесень

Сердечко понтона мечтает о плёсе.

И снова, и снова ребячьи нервы

Звенят на полтона отчаянней меры.

А страхи затона? А скаты излучин?

И страстны, и томны скрипы уключин.

Река в перекаты ласкается нежно:

– Боитесь, ребята?

– Боимся, конечно…

…………………………………………………………..

Товарищ по страсти! Рыбак, рыбачок,

Раскручивай снасти, поплюй на крючок.

И – взмах богатырский, катушка скрипит,

Аж сыплются искры.. блесна ли блестит?

Блестит ли волна, отражаясь в лучах…

Рыбалка – она в самых разных вещах.

Товарищ по страсти! Рыбак… рыбачок…

Готовы ли снасти? Кукан? Червячок?

Рыбалка, поклевка, прохлада, река.

Не шатко, не валко бредут облака.

Уйдут, хороводя небесный простор —

Речного народа роскошный шатёр.

Косыми лучами библейский дракон

Пакует колчаны полуденных солнц.

Тальник в тишине камышовой шуршит.

Дела во траве кто-то вышний вершит.

И хрестоматийное чувство души

Звучит кансонтиной в таёжной глуши.

…………………………………………

Сядешь с удочкой у реки,

Обретаешь не крылья, кажется, —

Дар парения, вопреки

Притяжению центра тяжести.

Мы исходим из чувств шести,

Открывается здесь седьмое.

Кровь ликует! Она, учти,

Голубая сама собою…

Или барство у нас в крови,

Или чувство иных стихий.

Так и тянет: «Иди, твори!»

Так и манит писать стихи.

………………………………………………

Рыбалка, рыбалка… Река-молодчина.

Могуча и чинна, порою гневлива.

Характер мужской, но она не мужчина.

Она плодоносна, беременна, дивна.

Украсит личину плакучею ивой

И плачет стыдливо и беспричинно.

И образ ее – и святой, и наивный.

Он женственный, он обольщает мужчину.

Что нужно мужчине?

В чем видит он счастье?..

И образ любимой

И верное братство…

Но это «и… и»

Он не делит на части.

Влюбляться и верить —

Мужское богатство.

Рыбалка – не повод.

Рыбалка – причина.

Предчувствие. Чувство безмерного счастья.

Река – образ женский. Таков уж мужчина! —

Бросай же блесну!

Да не дергай так часто.

Ах, рыбацкое счастье мнимое.

Сядешь, удишь, надежду холя,

Бессловесною пантомимою

Дразнишь удочкой гладь покоя.

Мутишь, крутишь чертей залива,

Клева ждёшь простодушным волком.

Чу! Поклёвка… Волна игриво

Забавляется твоим оком.

Лов окончен. Удов не важен.

«Рыбаки наловили раков», —

Похохочешь в ажиотаже.

А процесс лишь меняет ракурс.

…………………………………….

У костра – час ночных стихий.

Притулился бочком к колоде.

Приглушив для иных мелодий

Свой, священный хорал тоски.

Трескучие сучья (смольё листвяка)

Сжирает, сжирает Горыныч стоглавый.

Лицо озаряется лет сорока.

О, сколько же здесь обывательской славы!

«…Сальце, колбаска, редиски пучок,

Вароные яйца и сыр «Пошехонский…» —

Зам, пом., или нач. – заводной мужичок! —

«И бог, извините за дерзость, японский…

…Я всё это видел, пусть вытечет глаз,

Простой, понимаешь, крючок, червячок,

А плюнет со смаком и – хариус враз…

Такой ненавязчивый, знаешь ли чё…»

Байка, побаска, молва, анекдот…

Рассказы!.. Крутые бывальские страсти

Летят с языков в позевающий рот

Алчущей алой драконовой пасти.

«…Сорвётся, бывало… Да мало ли чё?

Не спортлото: уж скорей, ноу-хау.

Труд – понимаешь? Рука и плечо…

Крючок, червячок… И – уха…

Я всё это знаю. Но мало ли чё…

«Одно только небо и видел Болконский…»

Вода как вода. Червячок – червячок.

И бог, извините за дерзость, японский…

Он шёл на удачу и молча бросал

Тайменную мышь, обречённую свыше.

Так – камень за камнем – он то воскресал,

То канул в себя с погружением мыши…»

* * *

Наш Борисюк – символ самосожжения.

Откуда-то вышел, куда-то стремится.

Чем рассчитается за уважение?

Самосожжением в кресле министра?

Саблей, саблюкой, шашкой казацкою

Грезливым отроком тешился, цацкался.

Бранным наследством (чеканностью лезвия)

По огородам подсолнухи срезывал.

Позже в «войсках брандербургского герцога»

Честно служил. И имел повышения.

К чести мундира (уже командирского),

К долгу и чести имел отношение.

Пел. Попивал. Не бургундское – герцога,

И не шампанское той же провинции.

Традиционно – под символом перца —

От сорока трех болезней… лечился.

Но – завязал… узелок на… сознании.

Стал фосфоритовою силою полниться.

Нет ничего, что мы знаем заранее.

Чем Борисюк наш нам завтра запомнится?

Словно меха у гармошки распорот

Занавес между прошедшим и будущим…

Нам, мужикам, не блудящим, а удящим,

Зябко дождинки стекают за ворот.

* * *

Пал сумрак. Серверуются светила.

Звезда моя сочувственно-нежна. Луна

Как курица, цыпушек вводит, в свет.

Им несть числа.

Магическая сила гармонии вселенской ойкумены —

От восхищенья и до выпученных глаз! —

Сведет с ума… Остыла тьма. А с тыла

Стоит река, и женственна, и зла:

Ей, возбужденной лаской от весла,

Томлений вряд ли хватит до утра.

У тла кострища лагерь наш дремал.

Дракон захлопнул пасть. Ещё дымило…

Я в жертвенник полено должен класть,

Но неба власть язычество во мне

Переменило на манихейство:

Жрец улегся спать.

Звезда мне снилась. На сырой матрац

Сережки золотистые сронила,

И жгла, и жгла, и под бочек ложилась,

И меч – меж нами – острием ребра…

Переполошило истошным визгом спящего жреца.

Горела вата ватника!

Светила звезда моя, сочувственно-нема. Луна

Глумилась.

…лодка гаже дна. И холодна, и сира.

По ватнику тоска моя текла.

Глаз свыкся с геометрией полы.

Но полыхали гармоничные миры —

Сквозь дыры.

Светало… ало… ало…

Комары.

* * *

Располагают к сочувствию слёзы.

А генератор таинственных мыслей —

Мрак – излучает случайные звёзды.

Выси небесные!

Тёмные выси.

* * *

                                                                    А. Емельянову

Сядем, покурим не спеша.

Ельничек сгорает по-бенгальски.

Ночь на удивленье хороша.

Звёзды искр и звёздные фугаски.

Ночь на удивление тепла.

Хочешь, искупаемся в заливе?

И душа до самого дотла

Освежится в ледяном заплыве.

Хочешь, выпьем? По сто… за тебя.

Хорошо, давай на брудершафт.

Дай нам, боже, ближнего любя,

Пережить крушение держав,

Пересилить судорожный смех,

Перемочь случайную слезу.

И седой невероятно снег

Вновь протаять в утреннем лесу.

Ой, разлюли-малина Базыбая!

Сюда мы дотащились, прозябая

На послепаводковом буруне Казыра,

На черемшу и черемошник зыря.

Ой, пацаны, а шкалик разлю-лили!

А под уху? А если случай-кризис?

А есть Казыр! Его мы не допили.

Под омуля! За трезвый образ жизни!

Едва мы дотащились, прозябая,

До шумного, как Терек, Базыбая.

Обратно? Не вернемся, бог избави,

Нас Щеки ещё ждут. Не огибая.

* * *

О, Базыбай, гневливый князек,

Ты устрашающе буен в кипенье.

Сена стожки ли вражина пожог?

Вышел ли сын твой из повиновенья?

О, Базыбай, а кичливый твой род

Был, верно, долго удачливым родом?

Желтый же их, алтынханов, народ

Кровосмесил с твоим гордым народом.

О, Базыбай. имя гор, имя рек…

Стал имярек Базыбайским порогом.

Гнев обратил в буйнопенный поток.

Был человек. Стал же горным отрогом.