Читать книгу Из Петербурга в Петербург. Неформальные воспоминания - Алексей Покровский - Страница 11

Тут в нашей жизни произошел еще один поворот. Мама перевелась на работу начальником метеостанции в Сейвясте (это точно сотый километр по нижнему шоссе за Терийоками). В то время въезд туда был только по пропускам.

Метеостанция располагалась на холме, метрах в пятистах от Финского залива и представляла собой два маленьких деревянных домика – один собственно метеостанция, другой для персонала. Рядом располагалась площадка с аппаратурой (анемометры Фукса, как мне запомнилось, и др.), показания с которой нужно было снимать каждые два часа и передавать по телефону в Ленинград.

Метрах в 200—300 за метеостанцией начинался густой лес с ягодами и грибами. В одном километре вдоль берега в сторону Ленинграда располагалась небольшая морская часть, в одном километре в сторону Выборга – пограничники и малюсенький поселок.

Мама работала там начальником станции с середины 1945 г. по октябрь 1946 г. Вначале у мамы была одна помощница – наблюдатель. Но потом случилась обычная, для бюрократии ситуация – «подпоручик Киже наоборот».

С одной стороны, с мамы требовали каждые два часа передавать метеосведения, с другой стороны, станцию ликвидировали и перестали платить зарплату. Помощница, естественно, сразу уехала.

У мамы же никто не принимал оборудование и требовали наблюдений. Мама настолько была сознательна и наивна, что почти год работала бесплатно, а потом еще некоторое время добивалась, чтобы ей оплатили ее работу, но, конечно, ничего не добилась. Ей говорили, что в нашей стране человек не может работать бесплатно и, несмотря на наличие документального подтверждения – записи ежедневно передаваемых метеонаблюдений, все было напрасно.

Надо было, конечно, все бросить и уехать, но мама не могла этого сделать.

Как мы жили, я не представляю. Летом, помню, мы питались грибами, поджаренными на «сковородном жиру», как говорила мама, т.е. без масла. После этого я лет 15 не мог брать грибы в рот. Собирали ягоды, мама варила суп из какой-то растительности. Что ели зимой, я не помню. В поселке была какая-то маленькая лавка, но ведь денег-то не было.

Хоть я был уже большой (9 лет), я не замечал всех этих трудностей – мне было раздолье. Мама не могла далеко отлучаться от станции, поэтому я был предоставлен сам себе. Я ходил в лес, на залив, к морякам, пограничникам и в «народ». У нас было с собой немного книг, и я ходил в поселок и по своему почину собирал там детей и читал им книги. Помню, зимой, в пургу я возвращался из поселка домой и потерял свою любимую книгу – стихи обэриута Александра Введенского. Несколько раз я прошел один километр туда и обратно и, конечно, книгу не нашел. Сейчас я удивляюсь, как я не заблудился – сильный снег сразу же заметал следы.

Поскольку бесплатно работать мама больше не могла, осенью 1946 г. она закрыла метеостанцию, и мы поехали «за правдой» в Таллинн (кажется, мама заняла денег на эту поездку), где тогда находилось управление ГМС КБФ, к которому относилась метеостанция Сейвясте. Забегая вперед, скажу, что все попытки добиться справедливости в течение 1946—47 г., естественно, ни к чему не привели.

Зато я поездку в Таллинн запомнил очень хорошо. Мы остановились у пожилой интеллигентной эстонки (не знаю, кто маме ее порекомендовал), она отнеслась к нам очень хорошо. Поскольку она не знала ни единого слова по-русски, общались мы с ней при помощи словаря. Жила она в центре города в старинном доме на первом этаже. На прощанье она подарила единственную у нее книгу, напечатанную по-русски. Это был сборник рассказов беллетриста начала ХХ века Лугового «Добей его» с прекрасными иллюстрациями А.В.Маковского. Эта книга с дарственной надписью на эстонском языке сохранилась у меня до сих пор. Поскольку посещение управления занимало не все время, мы с удовольствием гуляли по Таллинну.

Я сейчас с ужасом вспоминаю, как мама купила эстонское масло, и я ел его без хлеба ложками.

На этом закончилась у мамы работа метеорологом, работа, которая ей очень нравилась.

Вернувшись в Ленинград, мама продолжала добиваться «правды», и временно работала на разных работах. Я помню только одну такую работу – токарем и затем табельщицей в цеху какого-то завода.

Мы продолжали жить на кухне у Ливеровских, а в апреле 1947 г. мама перешла работать в Военно-Медицинскую Академию лаборантом-гистологом, где она и проработала вплоть до 1958 г.

Надо было устраивать меня в школу. Пошли в ближайшую (№55), но директор ни в какую не хотел брать меня в 3-й класс, поскольку до этого я не учился. Тогда мама пошла прямо к учительнице Зое Михайловне Митрофановой, которая убедившись, что я и читаю, и считаю, взяла меня безо всяких документов и просто написала мою фамилию в журнал. После этого в школе сменилось множество директоров, и, естественно, забылось, как я попал в эту школу. Я проучился там до 10 класса, и в характеристике было написано, что я учился в этой школе 10 лет.

Шли 50-е годы, Сталин был еще жив. Я знал про репрессии. При мне шла борьба с космополитизмом, вейсманизмом-морганизмом. Некоторые ученые биологи-генетики, жившие в кооперативе на Геслеровском были высланы в Петрозаводск. Но у меня тогда были свои проблемы, и я на этом не заострял своего внимания.

Помню, что на строительстве и восстановлении домов работало много пленных немцев, мы – мальчишки – бегали смотреть на них. Глядя на них, я никак не мог представить их в виде жестоких врагов. Внешне это были обычные люди, которые молча работали, поглядывая на нас. К этим конкретным людям я не испытывал никакой вражды, хотя я, конечно, не понимал, что это было просто «пушечное мясо».

Сразу после войны распространился слух, что на Дворцовой площади публично будут вешать немцев. Не знаю, правда это была или нет. Мальчишки звали меня пойти посмотреть, но я отказался.

Помню и ленинградскую ярмарку, которую припомнили руководителям города, когда разгорелось «ленинградское дело». Тогда мне нравилось находиться в толпе, смотреть концерты на открытых эстрадах.

Очень любил я ходить на народные гулянья в ЦПК и О, которые происходили летом в выходные дни. То ли это детское восприятие, но мне казалось, что народ и организаторы искренне веселились, не было пьянства и разборок, как это происходит сейчас во время праздников ВДВ и тому подобных.

Пора было вступать в пионеры, я этого искренне хотел (прозрел я позже). Нужна была белая рубашка, а ее у меня не было. Тогда М. В. Ливеровская достала из своих закромов случайно сохранившийся белый китель писателя-инженера Гарина-Михайловского («Детство Темы», «Инженеры»), и мама перешила его на меня. Этот китель и заменил мне белую рубашку.

И еще об одежде. Недавно я прочел воспоминания одного профессора (моего ровесника), который писал о своей ненависти к коротким штанишкам. Это было и у меня. Моя мама почему-то не любила брюки и одевала меня либо в короткие штанишки на лямочках, либо в шаровары. Я был сравнительно высок для своего возраста, и на улицах меня мальчишки дразнили за короткие штаны.

А что я мог сделать!?

Именно поэтому я не любил шорты, и свои первые шорты я одел, когда мне перевалило за 60 лет.