Читать книгу Онколига - Алексей Шерстобитов - Страница 7

– Привет, сестричка!

– Здравствуйте, Иван Семенович, вы снова на «красную»? Странно вас здесь видеть, неужели приглянулся кто?

– Красотуля, тебя бы я давно заграбастал, да выгляжу пока не очень… Да и Илья запрет поставил…

– Дааа, он у нас только к пациентам добр…

– А где же он?

– А где самая большая очередь, там и он…

– Ааа… точно – забыл… И где ж у вас самая, самая?…

– Сейчас узнаю… – После первого сеанса «химии» в диспансере Иван и, правда, был не в восторге. Он привык к другому отношению, к лучшему комфорту, да и пациенты здесь были обычные люди, хотя эта мерзость, которую по имени стараются не называть болящие, равняет всех, почти, как сам переход в мир иной.

Сталин обернулся на внезапный шум у процедурной палаты, где вчера столкнулся с Хлыстом. Неприятное предчувствие кольнуло под «ложечкой»: «Андрюха же тоже сюда поехал!» – из двери показался еле стоящий на ногах мужик, держащий с руках систему с болтающей на ней капельницей, по цвету лица, полуоткрытому рту, как бывает у обезвоженных долгой лихорадкой больных, полуприкрытых глаз и повисшей на груди голове, было видно, что ему нужна помощь, но вместо просьбы помочь ему, он требовал ее для другого.

Иван, еще не накопил сил, распластанным валялся на диване, принимая на свое тело атаку за атакой мурашек, от одной только мысли, что после очередного сеанса ему будет еще хуже, чем сейчас, но не отпускающая мысль о своем новом-старом знакомом, оказалась сильнее. Он попытался встать из глубокого седалища, с трудом, наклоняясь телом вперед так, чтобы центр тяжести заставил его перевалиться и оторвать задницу, но где-то на полове пути повалился на бок. Вовремя подоспела знакомая медсестренка, ушедшая узнавать о местонахождении врача:

– Что-то вы совсем плохи! Гемоглобин то как?

– Был бы плох до «химии» не пустили….

– Ну да… Извините… Я нашла Фомина, Илья Александрович…., и в уборную зайти не успел, как его облепили…

– А меня вот влипили…, влип… Верочка посмотрите, кто там..

– Где?

– Да вот в той палате, кто там?

– А…, поняла… – Девушка еще не успела подойти к почти падающему у двери палаты, взывающему о помощи, больному, как из-за угла вылетели два санитара в сопровождении реаниматолога, ревущим, как серена. Бывшие в коридоре с пониманием вжимались в стены, ведь в следующим раз они сами вполне могут оказаться на месте того, к кому спешила команда. Медсестра схватила мужчину с системой и приложив невероятную для нее мощь, подняла, оставшегося вертикально относительно пола, и перенесла на диван к Ване:

– Пусть здесь постоит!… – Больной упал, как подкошенный, Сталин смог молча поймать только систему с капельницей, так и оставшись с ней в руках: «По ходу, до вечера в диване, придется быть стойкой для его капельницы вот этому пассажиру…».

Вероника, уже неслась в палату, готовая помочь чем угодно. Через минуту, она почти бегом вперед спиной, вылетела из нее, вслед за ней почти не касаясь пола, плыла каталка, не толкаемая, а несомая санитарами, врач, как казалось окружающим, летел рядом, совершая какие-то невероятные пассы обеими занятыми руками. Женщина успевала разворачиваться, открывать двери, поддерживать подаваемые реаниматологом, какие-то предметы, отвечала на вопросы и предупреждала о необходимости посторониться впереди стоящих.

Палата интенсивной терапии располагалась этажом выше, а время, кажется, поджимало: «Интересно, кто же это все таки?» – на вопрос Ивана самому себе, с каталки свалился и начал «дирижировать» в такт движению рукав знакомого старого пиджака – по всей видимости его кинул какой-то доброжелатель поверх тела Хлыста.

– Хлыст, твою… Ты что, гандила, бросить меня вздумал?!… – В голове пронеслось: «Когда шпана ментов боялась?!», следом последовала другая, совсем не присущая ему мысль: «Да какая разница, мент или шпана, Андрюха, держись!». Решив остаться с позвавшим на помощь, при этом еле державшемся на своих ногах, мужчиной, «Полторабатька», как-то разгорелся к нему благодарностью за такую услугу, и уже было хотел заговорив, поблагодарить, но посмотрев, понял, тот сам, чуть ли не при смерти:

– Да что же это… Вот что значит за бабки в гордом одиночестве «химичиться», там тебе и сестричка, и врач, и друг детства и телевизор, и…, а здесь… – Ваня вспомнил, как проходя мимо одной из палат, увидел не молодую женщину, проходящую терапию сидя на обычном стуле, впрочем, это только сейчас до него дошло, зачем она там сидела:

– Господи! Даже не в кресле! Даже у меня, мужика от этого кровь в жилах стынет!… – Неожиданно его привлек голос почти из преисподней, звучащий у самого уха, Сталин вздрогнул:

– Что?!

– К исповеди готовились?

– Какой наааа исповеди… Е моё! Ты?! Бррр…, вы, батюшка… – вот уж не признал, век свободным будешь, нууу…, в смысле проживешь… Так это вы Хлыста то спасли? А вы же не ходячий!

– А я и не хо… – На этом силы священника снова иссякли и он привалившись головой к соседу, впал в полуспячку – полузадумчивость. «Если Илюха не придет, я здесь с этим протоиереем Олегом окочурюсь… А что – неплохо, он меня и отмолит…, если, конечно, на том свете вспомнит, кто ему эту капельницу держит» – почему-то сразу склонило в сон, последним видением из настоящего могло стать приближение, почти ангела – милой невысокой девушки, совсем худенькой, с большими, нет, огромными глазами, полными переживаний, надежды, удивления, но первые, произнесенные ее слова, вернули к бодрствованию с другой мыслью: «Никогда не слышал голоса ангела…»:

– Папочка, а почему ты здесь…, ну да…, здесь же поудобнее… – Она посмотрела на отца, следом на еле открываемые веки его соседа, так и не дождавшись, конечно, дочь протоиерея, бережно переняла капельницу из рук просыпающегося, благодарно погладив их.

– Спасибо вам, давно не видела его сидящим…

– Здравствуйте… Я тоже думал, что он ходить не может…

– Что вы…, меня Алей зовут, Алевтина значит, он лежачий…, сосем… – «Хм…, как и мою дочь…, когда-то…, знак, что ли, какой-то?!». Она опустила головку и исподлобья, взглянула на родителя, тот почувствовал и встрепенулся, приоткрыв глаза, а увидев ее, улыбнулся из последних сил:

– Лежи, лежи, то есть сиди, папочка! Я подержу, вот и мужчина…

– Иван…

– Иван держал, а я уж тем более справлюсь… – Иваном овладели смешанные, как буря с ураганом, чувства. С одной стороны он не мог оторвать взгляд от появившегося существа, сравнивая ее с возможными чертами лица своей дочку, которую видел последний раз еще ребенком, с другой распереживался, что было для не характерно, об Михалыче, с третьей – он совсем уже опаздывал на свою химиотерапию и к Фомину, и главное – с появлением дочери священника ему страстно захотелось жить, давно не испытываемое с такой остротой чувство! Решив застыть рядом с самой, так внезапно, посетившей его жизнью в девичьем обличии, он с трудом забравшись в глубокий карман пиджака, вынул телефон и осторожно начал набирать смс:

– «Илюх, я на втором этаже, даже не могу подняться с дивана…, и даже не хочу… пока не на процедуре… обнял»… – Нажатие на кнопку посыла сообщения показалось ему целым подвигом, и как поощрением за него будет, сколько-то времени поведенное с этой девушкой…

Илья Александрович этого не знал, и при первой возможности рванул к другу… Застав картину полного отсутствия своего бывшего одноклассника в этом мире, он отметил, давно не видимый в его глазах блеск жизни. Не совсем понимая причину, вслух сказал:

– Ну вот, здоровяк, я же говорил – ешь свеклу вместо своей этой красной икры, будет тебе гемоглобиновое счастье! Ты че застыл то?… – Иван глазами показал на застывшую, стоявшую на коленях пред отцом, Алевтину.

– Алевтина Олеговна, вот от вас-то не ожидал такого! А ну ка быстро в палату, вы что забыли, что таким иммунитетом, как у наших пациентов, любой сквозняк опасен! Быстро в палату…

– Я его одна не подниму…

– А…, ну да… Вставай, старикашка, чего расселся! Вдвоем справимся…

– Илюш, я не могу…

– Что с тобой?

– Сил нет совсем, вчера еще более – менее, а сегодня…

– Гемоглобин сколько?

– Дааа…

– Так всем сидеть на месте…

– Да мыыы…

Через две минуты протоиерея занесли в палату, а Ивана Семеновича с помпой вез на каталке сам главврач диспансера. Эспресс-анализ показал ужасно низкий уровень гемоглобина, врач потребовал бумажку с предыдущим анализом, посмотрев, убедился в правоте заявляемого другом, почесал в затылке и собрался было пойти в лабораторию, как отрыв дверь, увидел огромную очередь:

– Да это же не мой кабинет! От куда они здесь?!

– Да ты что не знаешь?

– Где мой кабинет я прекрасно знаю… – Чуть ли не со злостью изрыгнул Илья, но быстро осекся, вспомнив, что тем, кто за дверью, хуже, чем ему в тысячу раз…

– Так кАпаться будешь здесь, пойдет?

– Дааа…

– Ну «да», так «да»! … – Дав медсестре необходимое указание в отношении друга, уселся за стол и начал прием, как это часто у него бывало, без записи… С каждым появляющимся своими ли усилиями, родственников, с больными прибывали и облака, ощущаемых буквально физически, пережитого вчера, чувствуемого сейчас, опасения ожидаемого завтра. Глаза входящих, редко полные жизни, однозначно выражали глубину понимания ее бесценности, с надеждой, что этой самой бесценностью их жизни проникнется и сам доктор.

Бездонная глубина – вот мера всякого здесь побывавшего за три часа процедуры. Все сто восемьдесят минут не закрывался от удивления рот больного, его накапливаемые впечатления от увиденного и услышанного, ввергли его с состояние бесконечного отчаяния и безграничного бессилия. Ему, человеку, ничего не стоящему убить другого, захотелось помочь каждому из входящих. Не зная их, ему было все равно плохи они или хороши, каждого сплачивала с ним общая беда, пришедшая ни от куда, без причины, какая-то чуждая нашему понимаю о жизни, ни дать – ни взять, существо, словно обладающее интеллектом, своим у каждого, индивидуальным характером, психологией, планами.

Этот паразит, не желал жить сам и не давал это делать организму, захватываемому им по долям малым, этой твари нет возможности сопротивляться, иммунитет не знает средств противления, а потому сдается, даже не пробуя спасти человека, которого врачи вынуждены искусственно лишать его же собственного иммунитета, иначе химиотерапия не сможет помочь!

Это был непрестанный поток, излияния речей которого настолько засорил сознание Ивана, затемненное еще вливаемой в него химией, что он перестал через пару часов реагировать не только на истории, просьбы, вопросы, плачь, стенания, но и на самих входящих.

Будто очухиваясь раз от раз, первое на что он направлял свой взгляд – глаза Фомина. Первый раз взгляд этот заставил вспомнить Сталина уверения Хлыста в прожитой почти бесполезной, вне созидания, жизни. Теперь он понял, что вовсе не жил и сам, и все знакомые им люди вместе взятые, совершенно не важно, чем они занимались. Этот строил! Точнее восстанавливал, что много сложнее строительства заново, с нуля, без плана и чертежа, из того, что есть, хотя и выбор не велик.

Врач – первая буква заглавная благодаря не первенству слова в предложении, а величине содеянного ежедневно. Он внимал в себя боль, выведовал из чего можно выстроить новую надежду, окутывал в нее выбранное лечение, наставлял, успокаивал, одинаково для каждого, не важно от имеющихся средств, запущенности болезни, состояния здоровья, черт характера, обреченности. Каждый! выходил обнадеженным, даже, если понимал, что жить осталось месяц – два. На что была его надежда? На будущее – у вечно живущей души будущее – это Вечность! Такой знал, что сделал все, что смог не только для своего тела, но и души.

Сам верующий, он заставлял поверить и атеиста, и разуверившегося в справедливость, и отчаявшегося сопротивляться, и отказывающегося принимать неизбежность собственного ухода сейчас. Для последних этого существования становилось, чуть ли не необходимостью, стоит ли говорить о других.

«От куда берет он силы, где конец его терпению, когда же он попросит, хоть что-то для себя? Он ни разу не оправдался, не проронил ни слова о себе, своих нуждах, а их не может не быть, не заявил о своей усталости, не оскорбился на ругань, обвинения, издевательства, не попросил хоть минуту отдыха. Он принял всех! А я?! А я думал все это время только о себе, о том, как все они надоели, о том, как хочется окончания мучений, о тающей надежде, о зле всего мира, из которого выключил себя, видя проявление этого демона только в свою сторону, хотя сам был его исчадием… Я, я, я и более никто, кроме меня!

Как может думать только о них и нисколько о себе?! Вот так рождаются кумиры, полубоги, легенды, хотя он только человек – был, есть и будет. Если бы все были, как он, то он смог бы быть более свободным, менее занятым, а главное мы более здоровыми, и чаще ремиссирующими – якобы временно выздоравливающими. Но не мы выздоравливаем, а «он» – это подлое, коварное, паразитирующее на людях существо, затаивается почему-то в организме, по ему одному известным причинам, хотя бывает так, что затаившись, не находит в себе более сил, что бы выползти снова!

Что пугает его, или гонит прочь? Почему он так не исчезает у меня…, пока не исчезает?! Я хочу, что бы произошло и у меня, я хочу выздороветь, даже не знаю зачем и не важно на сколько времени! Мне всегда будет мало времени и мало жизни! Господи, как же я слаб! Только о себе! Как же он, этот внешне тщедушный человек, Илья, может только о них…, о нас?! Я ничтожество, а он…, он Твоя милость и милосердие в одном лице, но и на него обижаются, но и его ругают, и его поджидают опасности, и он когда-нибудь заболеет чем-то и когда-нибудь покинет этот мир. Наверняка таких, как он Ты встречаешь Сам! Господи помилуй!» – и ни одна другая мысль не посмела перебить эти размышления, переворачивающие глыбу за глыбой в сознании этого несчастного человека, совершенно по-иному выстраивая и его собственное мировоззрение под воздействием происходящего, и разве это не чудо?!…

Прием окончился вместе или одновременно с «процедуркой», хотя по ее тяжести и самой причине ее проведения, подобный уменьшительно-ласкательный тон сам по себе не уместен!…

Если узнать этих, прошедших только что перед глазами врача и пациента, людей поближе, начать с ними, хотя бы переписываться, сколько же можно познать о душе человеческой, обычно скрытой для постороннего, даже пристального взгляда, а если аккуратно вклиниться в их общение с другими страдальцами, которым многие живут, умирая, но поддерживая других, то осветится ваше сердце, светом и теплом не виданным, дарованным душам только прохождением мучений, осознанием близости Боженьки, собственной бесстрастной конечности, причем не такой, как хотелось бы самому, но спасительной, единственно нужной, ведь, что бы исправить что-то, приходится и потрудиться, и сил потратить, и себя в чем-то перебороть. А ведь целая жизнь человеческая, ложащаяся своими событиями, ежедневным выбором, ошибками, поступками в основание будущего, так же и обоснование его при честном подходе…

– Уффф…, ну что Ваня, отстрелялся, дорогой мой?…

– Да я то что…, вот ты – эээт даааа! Никогда такого не видел, как же ты все это способен выдерживать?!

– Да этоооо… – сегодня легкий день, никто ведь не знал, что я выйду…

– Легкий?!… Стыдно мне вот так на таком то фоне, развалившись тошноту эту переваривать в себе, сколько ж ты в себя вобрал то!

– Ладно, бабка старая, распричитался, сейчас платочек повяжу… Господь оценит… Ты что-то хотел сказать о ком-то, я подзабыл…

– А! Точно! Нашел я тут «несписанную торбу», мусорок один…

– Кто?

– Да следак…, следователь, который меня в свое время прессовал…

– Да прости ты ему – Господь нам всем Судия!

– Да неее – не то! Здесь он, это его в реанимацию отправили…

– Иии?…

– Да скорефанились мы…

– Ваня…, с тобой все нормально? Ну-ка дайка, я раскладку по фарму посмотрю, может тебе не то прописали?

– Да неее… Все пучиком, просто проникся я к нему. Бедолага он, так-то порядочный мент.., тьфу ты! Человек он порядочный, да только бросили все…

– И что же ты хочешь?…

– Ну…, помочь – может зачтется, как ты говоришь…

– Да ну! Ты, да о Боге задумался?! Зачтется, Ваня, зачтется обязательно… А я то чем могу?

– Пойдем, хоть посмотрим…

– Да у меня дел невпроворот! А…, будь по-твоему…

Врач катил кресло – каталку впереди себя с задумчивостью всматриваясь в оголенный затылок друга детства: «Что там в этой буйной головушке происходит?! Зачем ему это нужно, ведь ни о ком никогда не заботился – ни семьи, ни детей, ни родителей не помнит…, ах, сирота-сиротушка, и что вышло с него, а ведь сердце то доброе, да только от других добра никогда и не видевшее…» – Сталин и сам понять не мог, что им движет. Бывали моменты, когда он сам хотел вызвать в себе прежнюю неприязнь к Андрею, но получалось, как-то мягко, скорее, с оправданием, с апломбом извинения самого себя: «Виноват же я, а не он, ведь я преступник, а он слуга закона! И почему мне показалось, что жизнь свою он не прожил, а профукал – он пользу принес, от таких, как я защищал…, кого только не понятно! Это я проср. л свою жизнь, с чем я пришел к ее концу, что я могу передать, да и ведь некому! Даже сердцем своим не поделился ни с кем! И я еще его осуждаю, да он ангел, по сравнению со мной…, хотя, если и ангел, то Илюха…».

По пути встретилась женщина, тоже катящая кресло – каталку, по правую руку с ней шла Алевтина: «Батюшка» – подумалось об одном и том же обоим.

Поравнявшись, остановились, как по приказу. Сидевший, совершенно исхудавший, с тяжелыми вымотанными веками, прикрывавшими живые, глубокие, полные духовной мощи глаза, только и говорившие о том, что он еще жив, священник в своей неизменной черной скуфейке с крестиком на лбу, оторвал подбородок от костлявой груди, торчащей из под видавшей виды, вылинявшей майки. Илья повернул каталку с Ваней навстречу второй, сам встал сбоку, взял совершенно высохшую руку отца Олега, пощупал пульс, сжал зубы, затем губы, поиграл скулами, выдохнул с силой через нос, и резко поднявшись, скомандовал:

– Аля бегом за Верочкой, пусть определит до вечера в палату, капельницу с гепатопротектором * (защищающие печень) и…, а! скоро сам буду, поторопитесь…

– Нет, не нужно, Илья, я…, лучше другим…, кому хуже, кому нужно…

– Ну хуже вас то, тут больше никому нет…, без разговоров! В храме будете командовать!

В тишине разъехались, в тишине, удалились, в тишине мысли разбивались об эмоции, унять, которые сил никаких не было!…

– Ааа!… Понял, наконец, о ком ты говоришь – Андрей Михайлович Хлыст… Звонили мне по его поводу… Странный такой звоночек…

– Кто звонил?

– Да, я не запомнил, с работы кажется…

– Чем странный…

– Предупредили быть с ним осторожным, но помочь, чем возможно…

– И что это значит?

– Вот и не знаю, ни осторожничать причин нет, ни помочь особенно в его случае нечем!… – Буквально перед ними открылась дверь, из нее выкатили каталку, как раз с Михалычем, сзади послышались спешные шаги нескольких человек, сопровождаемые тяжелым дыханием и криком: «Посторонись!». Хлыста поставили к стене, какое-то тело затащили в реанимационный бокс и дверь закрылась. Высокий мужчина, буквально взмокший, с красный лицом, дышащий ртом, оказался тем самым врачом-реаниматологом, примчавшимся за бывшим следователем:

– Так, Андреич…, этого «завел», прокапал, стабилен… С этим не знаю, покарауль пока пяток минут здесь… – Ивану показалось, что он на хоккейной площадке, в самой гуще разыгрывающейся комбинации:

– Постоим?

– Угу – отдохнем… Это ты о нем?… – Показывая легким, чуть заметным движением на почти бездыханно лежащего на каталке Хлыста, поинтересовался Фомин.

– Он самый…

– Не долго ему осталось, на финише, хотя Господь милостив…

– А что батюшка?

– Батюшка…, батюшка на себя чужой крест взвалил и, как ни странно, вполне счастлив…

– Это как это?…

– Может не повериться, но факт… В общем обследовалась у меня одна его прихожанка…, добрая, еще достаточно молодая женщина…, мама четырех деток, после четвертых родов обнаружили уплотнение в правой грудной железе, опухоль злокачественная третья стадия, метастазированная, быстро прогрессирующая, сделали МРТ * (магнитно —резонансная томография – способ получения томографических медицинских изображений для исследования внутренних органов и тканей с использованием явления ядерного магнитного резонанса), в общем ни одного места в ее теле не нашли, где бы не было метастаз, ну голова только чистая… С ней, как раз отец Олег был, такой очень деятельный…, дааа…, пока обследовали, болезнь до четвертой стадии скакнула. Так вот, поговорили мы и с ней, и с ним…, он и говорит после, мол, я Бога молить буду, что бы снизошла милость Его, а на ушко шепнул: «даст Бог – увидим чудо». Ну я и не придал значения – чего уже только не видел здесь, Господь действительно много чудес являл, и я тому свидетель…

– Например?

– Да ты и сам, наверное, слышал – недавно у нас объявился мужик, я сам ему давал пару месяцев жизни от силы, он от жены в деревню уехал, все бросил, «на последок хоть рыбки половить»…

– Да ну? Что-то я пропустил…

– Вот тебе и «ну». А тут через два года явился, рассказывает, что как надоело рыбу то ловить, познакомился с деревенской молодухой, с ним приезжала, кстати, такая доброжелательная хлопотунья – хохотушка, жена то все гнобила и давила, а эта прямо сама жизнь… Обследовали – ни одной метостазки, ничего! чист, яки девственная плевра! Вот куда все делось?!

– Обалдеть!

– Так вот, проходит пару месяцев, Алевтина…, ну видел дочка отче, привозит отца на каталке, вот точь-в-точь, как ты сейчас видел, исхудал, почти черен, обессилен, но глаза горят!

– Я к нему, а тут в дверь эта мама многодетная, прямо к нему, в ноги бах! Я даже опешил, и причитает, тот только крестится и улыбается, на Небо глядя. В общем, у нее ничего, а священника диагностировалась онкология желудка, слава Богу операбельная, но все равно поздно… «Вымолил» говорит, спрашиваю: «Ради чего?» – а он мне: «Ради Бога и предков грешных! Господь обещал спасти и его грешного». Я не сразу понял…, да и как понять, когда в такое поверить сложно. Это, кстати, некоторым образом, тайна – мне открыл, что бы я мог рассказать о чуде, тем, кто в этом нуждается – чудеса случаются с теми, кто в них верит!

– И чего та мама то многодетная, где ж она?

– Так каталку и везла… А что это ты так задумался, будто приведение увидел?

– Да отче…, отец Олег…, так случилось, что в одной палате «химию» проходили, так вот он сказал, настоятельно так – исповедуйтесь… Сон мне потом приснился, до сих пор не пойму, вот ему, кстати, мусорку то, тоже привиделось…

– Господь людей и стези их никогда просто так не сводит… А батюшка что говорит всегда сбывается – все заметили… Так, Вань у меня всего пять минуток осталось, дел невпроворот! Ты чего хотел то по поводу Михалыча то своего?

– Да организовать бы ему достойное лечение… – Илья посмотрел на друга детства, не было подобной заботы о ком-то в его привычках:

– Зацепило тебя что-то… Я то не многим помочь могу…, за деньги если только, но это не ко мне… Честно, даже не знаю, чем ему можно сейчас, на этой стадии только своевременные наркотические анальгетики в нужном количестве – самая нужна помощь… Не жилец он совсем. Но с ними я помочь ничем не могу, и вряд ли кто из врачей, ты же знаешь сейчас положение – и вы, и мы заложники этих законов – кому изо всех сих хочется представить сектор лечения онкологии источником наркоты, а на деле, людей мучают! Мне и самому… – Зазвонил телефон, Илья Александрович вынул из кармана дешевенький смартфон:

– Да-да, мамульчик… Что такое, дорогая? Как!? Снова?!… А анальгетик…, а! совсем не в терпеж… Уже четыре часа! Что же ты молчала, я то думал еще есть… Вот то ж! и мне взять негде… Мамочка, дорогая, ты пожалуйста держись, я скоро буду… – Скоро не получилось – у кабинета главврача снова выстроилась, очередь, график намеченного изменить или что-то отменить тоже не представлялось возможным, лечащий врач матери Ильи Александровича, тоже страдающей тем же недугом, вызывающим уже нестерпимые боли, кстати, тот же, что и у Хлыста, был в отпуске, да и помочь он уже ничем не мог, поскольку максимально определенные, каким-то гениальным чиновником здравоохранения на месяц 50 ампул морфина, действующие всего два часа каждая, при постоянных непереносимых болях, кончаются ровно через сто часов, а в месяце их…

Сын был не в состоянии, что либо предпринять, ему, врачу онкодиспансера, приходилось каждую неделю нести не ходящую родительницу к другому своему коллеге, что бы выписать рецепт! Кто-то из страдальцев, не в состоянии вынести болей кончает жизнь самоубийством, как адмирал флота Вячеслав Апанасенко, застрелившийся из своего наградного пистолета, кто-то терпит, а кто совсем отчаявшись, ради облегчения участи своему родственнику, прибегает к невероятному, для законопослушного человека, средству, но это будет, со стороны главврача, чуть позже…

Два дюжих санитара, помогли дойти Хлысту до машины, Ваня дотопал сам. Получив пару инъекции, будто вливших море сил, стоявших Сталину кругленькой суммы, он решил во чтобы то ни стало, облегчить жизнь своего старого оппонента, а сейчас собрату по испытанию:

– Андрюх, ну ты как, очухался?

– Пойдет, Вань… Спасибо тебе… Гораздо лучше, чем вчера, хотя, конечно, трудновато… ну слава Богу сегодня крайняя процедура этой «химии», надо теперь анализы сдавать…

– Не имей волнений, завтра все устрою в лучшем виде, хватит тебе экстрим проходить.

– Болит только…

– Я знаю, что делать, потерпи часок… – Назвав таксисту не свой и Хлыста адрес, начал рассказывать об отце Олеге, чем не на шутку заинтриговал. А впереди было много неожиданного.