Читать книгу Было и не было - Алексей Витальевич Вальчук - Страница 4

Мир Бриоса Ненцена

Декорации сменили. Старую дырявую ширму, изъеденную молью и временем, унесли на свалку. Пыль со сцены смели, но часть ее поднялась в воздух и вскоре осела на зал.

Театр гудел.

Люди толпились у входа, пытались протиснуться без билета или втридорога забрать его у перекупщиков, а те, кто имел счастье занять заветные места, неважно – на галерке или в портере, – лишний раз боялись пошевелиться: а вдруг что? Такой постановки не видели давно. Новая труппа, во главе с харизматичным алкоголиком, производила фурор на каждом выступлении. Лучшие сцены лучших городов для пивной отрыжки и пьяных выходок. Вы такое припоминаете?

Не припоминал и аспирант Николай Чагин. Каким-то чудом он оказался здесь, среди бизнесменов и бизнесвуменов, чиновников и мелких политиков, папенькиных дочек и маменькиных сынков. Удача, не иначе.

Но, несмотря на завидное положение, волновался он ужасно. Его ладони, не успев прокатиться по брючинам, вновь покрывались по̀том. На спине уже давно образовалось озеро, не дававшее из стеснения отлепиться от спинки кресла. Боязнь общества, боязнь себя в этом обществе. Люди вокруг казались демонами, готовыми в любую секунду сожрать его, точно креветку на званом ужине, а потом промычать от показного удовольствия. Главная из них как раз и сидела справа. Уже старенькая и порядком подуставшая от жизни, она вела себя с таким достоинством (спинка, подбородочек, губки), что если бы выкрикнула: «Воды!», – то Чагин первым бы кинулся преподнести ей стакан. Слева же, напротив, таилась тихая семейка из двух полулюдей, способных в порыве беспричинной отваги перейти с тихого шепота на шепот обычный и очень собой возгордиться. Ну а сзади… а сзади Чагин и не смотрел. Ему хватало и этих двух эпицентров комплекса и снобизма. К тому же третий звонок только что прозвенел. Скоро начнут.

Ровно через пять минут, как того требует обычай, подняли занавес. Пока зрители разглядывали незамысловатые декорации – две чопорные табуретки и складские ворота, – из-за кулис появился моложавый солдат в советской гимнастерке и принялся козырять по сцене, таращась на публику. Три или четыре раза он усмехнулся, щелкнул глазом, как фотовспышкой, подбил рукой фуражку, затем достал из кармана цигарку и, закурив, присел на одну из табуреток. Зрители в волнении ожидали продолжения действия, но не дождались, пока молодчик не докурил и не прилег вздремнуть. В это время к публике вышел новый актер – мальчик лет двенадцати. Одетый в широкую холщовую рубашку и такие же, как у солдата, галифе с сапогами, он прошмыгнул мимо спящего в склад. Спустя минуту звуковых эффектов лязгающего металла и тяжелых ударов по деревянному полу мальчик вышел из двери, держа в руках молоток и гранату. После звонкого «ХА!» он уселся на пол и принялся долбить инструментом по оружию. Кто-то в зале испуганно вскрикнул, но мальчик не унимался. Занося руку за плечо, он лупил по гранате что есть сил до тех пор, пока не добился своего: вспышка света, громкий хлопок, и все тот же звонкий выкрик «ОЙЙЙОО», только теперь без всякого хвастовства. По сцене пустили дым и включили невнятную музыку на ударных (символ пробегающего времени, если создатели постановки заморачивались над символикой), чтобы быстренько сменить декорации. Когда дым рассеялся, зрители увидели трап, уходящий за кулисы, а рядом с ним – картонные шасси. С другой стороны сцены выбежали журналисты, и под звуки щелкающих затворов с самих небес спустился Бриос Ненцен. Сияющий сединой, обрюзгший и хмельной, он на последних ступеньках помахал правой рукой в сторону зала и спрятал три пальца в карман.

– Здоро́во! – крикнул он. – Жизнь не сахар, но и мы не карамельки!

Публика взорвалась диким хохотом. Сейсмометр с соседней метеостанции сошел с ума. Поговаривают, что нескольких человек вывели с истерическим припадком, но это, конечно же, вранье.

Бриос тем временем, насытившись успехом, сошел с трапа и принялся козырять по сцене. После нескольких минут фееричной прогулки (зрители были в восторге) он так же феерично отошел к шасси, чтобы завершить приветствие не менее фееричным мочеиспусканием. Овации, репортеры вне себя. Заснята каждая капля, ничего не пролилось мимо журналистского энтузиазма. Впрочем, когда Ненцен подошел поздороваться с делегатами за руку, не каждый испытал прежнее удовольствие. Но это можно опустить, фабула не нарушится.

Следующая сцена переносит зрителя из аэропорта в дачный поселок, куда герой, видимо, и прилетел. Актеры сидят за длинным столом, во главе его – никто иной. Обычный праздник обычных богачей государственной верхушки. Виноград, паштет, копченое мясо, десяток куриных крылышек, импортное вино и прочая закуска. Разговор о наболевшем.

– У нас на районе все просто, – вещал толстяк-чинуша с бородавкой на носу, – не хочешь работать – не будешь есть. Это я к чему: если человек тунеядец и не работает так, как работают нормальные люди, на заводе или еще где, то и хлеба он не получит, нечего и просить.

– А что же творческие люди? – осведомилась дама лет пятидесяти с осанкой балерины. – Если у них кризис идей, творческий застой?

– Ну, – промычал первый, – раз застой творческий, значит, застой рабочий, а значит, и застой гастрономический. Тут уж ничего не попишешь. Как сказал один античный поэт, эквилибриум эст матер студиорум.

– Там, кажется, было репетициум… – вмешался интеллигентный мужичок в очках, но тут же приник.

– Репетициум, так репетициум, – снизошел все же первый и вгрызся в золотистое крылышко. – Вообще, – продолжил он, продолжая жевать, – язык – дело второстепенное. Не важно, что человек говорит, важно, что он делает. Я вот писак совсем не понимаю: сидят, кропят, зрение портят, а что толку? Ты выйди на улицу и подмети грязь, раз она тебе так мешает, зачем ты про нее пишешь? Не нравится – исправь, переделай, к чему только лишние деревья рубать на бумагу?

– Я вас, Силич (Сергей Ильич незаметно слиплось), полностью поддерживаю, – отозвался еще один госаппаратуправленец. – Вот великая, говорят, литература, а прочитаешь – сплошное диссидентство. Ладно, пускай, но деньги-то огромные хапают! Сколько заводов можно было бы построить на гонорар того же Плотского, Бодлатого? А ведь уехали, гады, и поди теперь найди их – не наша юрисдикция.

– Да что говорить-то об этом, тоже слова ведь…

– Да-да, – вмешался Бриос Ненцен (аплодисменты). – Вы лучше на водочку да на шампанское налегайте, а не на словарный запас.

– Бриос Николыч, уважаемый, да для вас я хоть целый вечер молчать буду!

Далее разговор перешел на государство: на его прошлое, будущее, настоящее, – затем плавно съехал на женщин без оглядки в сторону списанной балерины, и под конец, когда количество пустых бутылок исчислялось сугубо на калькуляторе, а не в уме, увяз в склонениях любви: кто, кого, зачем и как. И продолжалась бы болтовня до самого занавеса, на радость неприхотливому зрителю, если бы не придирчивость драматических канонов к наличию сюжета.

– Вот оно что, господа! – Бриос Николыч поднялся. – Праздник, он, конечно, праздник, но надо и честь знать.

– Что ж это, все уже? – удивился Силич. Остальные недовольно закряхтели.

– Да. Кабачок закрывается.

Бриос сделал неуверенный шаг от стола (бутафорское вино в труппе презирали), но, к счастью гостей, на этом остановился.

– А давайте поиграем? – вдруг предложил он.

Гости от радости захлопали в ладоши.

– Фома! – крикнул Бриос. – Тащись сюда!

На сцену выбежал один из охранников достопочтенного хозяина. По виду, очень образованный и интеллигентный юноша – из тех, кто на фоне своих начальников выглядит явно в выигрыше. Он подошел к Ненцену, обвел взглядом представителей местной фауны и вновь уставился на Бриоса.

– Доставай пистолет, – приказал тот.

– Может, не стоит? – попытался Фома.

– Доставай, кому говорят!

– Бриос, может, правда не надо? – переходя на фальцет, мурлыкнула балерина и после грозного «я сказал надо!» истратила весь свой запас женской обаятельности.

– Итак, игра такая: я задаю вопрос – вы на него отвечаете. Если кто-то говорит неправду, получает предупредительный выстрел. Если кто-то говорит неправду второй раз, получает выстрел в голову. Правила понятны?

– Бриос, не слишком ли ты…

«… пьяный», что хотел сказать Силич, громыхнуло по сцене выстрелом в воздух. Женщины вскрикнули, мужчины схватились за стопки.

– Нет, не слишком. Ну что, начинаем?

Никто не ответил, – значит, игра принята.

– Первый вопрос: вы помните, что произошло здесь ровно месяц назад?

Гости неуверенно пробормотали, что помнят.

– Тогда ты, – Бриос указал трехпалой рукой на мужчину в очках, – начинай рассказывать.

– Сначала мы, то есть вы и ваши гости, – запинаясь, принялся рассказывать испуганный гость, все ниже и ниже пригибаясь к тарелке подальше от пистолета, – потом Лидия Львовна, то есть наша достопочтенная дама балета, предложила…

– Дальше.

– …Предложила выйти в сад, и вы, то есть драгоценный хозяин этого дома, с удовольствием согласились.

– Ну.

– Вы нарвали букет гортензий, а потом сказали, что вам следует ненадолго отлучиться.

– Дальше.

– Дальше вы пошли по дороге в сторону соседнего поселка. Мы вам кричали: «Бриос Николыч! Бриос Николыч! Куда же вы?», но вы так и не услышали нас. Тогда мы позвали Фому. – Гость взглянул на охранника с сожалением, что ему приходится втягивать в эту бессмыслицу и его. – Он побежал вслед за вами и минут через десять вернулся, сказав, что на вас напали…

– Кто напал?

– Я не знаю…

Бриос вперил бижутерию глаз на стол, решая, стоит ли верить рассказу или нет, и все-таки решив, что стоит, опустил пистолет. Почти уже лежавший в закусках гость выдохнул и выпрямился настолько, насколько ему позволило достоинство.

– Николыч, миленький, ну прекрати ты этот фарс, – вмешался Силич. – Сядь, выпей вместе с нами…

– Давай, Силич, свою версию выкладывай. – Бриос покачнулся, сохранил равновесие и приподнял пистолет почему-то в сторону балерины.

– Николыч, может, не надо? – попытался умаслить Силич. – Сядь, выпей…

– Давай-давай, – перебил Бриос.

– В общем, все, что рассказал Сергей Гаврилыч, правда, кроме одного: ты сам поскользнулся на том мосту, – ответил Силич и даже приподнялся, уверенный в своей правоте, и тут же услышал выстрел в воздух. Бриос надулся и выкрикнул:

– Последняя попытка!

– Бриос, ну что ты…

Бриос наставил на Силича пистолет.

– Я… я… – заикал Силич, но вовремя вмешался охранник, стоявший рядом с Ненценым. Он накинулся на начальника, однако накинулся слишком неловко, отчего Бриос Николыч увернулся.

Завязалась погоня. Под визг гостей хозяин рванул от Фомы вокруг стола. Очумевшая от страха балерина опрокинулась со стула, сделала кувырок через голову и встала в покачивающуюся позицию. Пробегавший рядом с ней Ненцен опрокинул ее и упал сам. Он перебарахтался на спину и, чтобы Фома не успел отобрать пистолет, приставил дуло к своей голове. Набравший слишком высокую скорость охранник не успел вовремя затормозить и подбежал смертельно близко. Прозвучал выстрел. Зал замер.

– Ааааа, – крикнул кто-то из гостей и зарыдал.

Фома припал на грудь Ненцену, пытаясь услышать дыхание. После он судорожно принялся трясти начальника за плечи, но все оказалось тщетно.

– Ты что наделал, кретин! – вспыхнул Силич, уже стоявший, как и все, на ногах.

Тягостное молчание охватило публику. Около минуты зрители боялись дышать, ожидая развязки, пока не послышался истерический смех Фомы.

– Да ты… Да ты!.. – задыхаясь, начал Силич. – Да ты, знаешь что!..

Сквозь слезы смеха Фома поднял пистолет и приставил к виску. Громыхнул выстрел, но ничего не случилось.

– Он холостой, – сказал Фома, все еще разрываясь от веселья. – Он холостой!

– А как же?.. А как же Бриос Николыч?!

– Спит! Спит как убитый!

На этом занавес опустили. Зрители неистово зааплодировали, явно довольные разыгравшейся сценой. Чагин же, почувствовав, как его горло стянуло, закашлялся и чуть не вырвал на старушку-соседку. Впрочем, таинственная ли кость застряла в его горле, или подобный образом он отреагировал на пьесу – неизвестно. Первое действие подошло к концу. Антракт.