Читать книгу Было и не было - Алексей Витальевич Вальчук - Страница 5

На следующее утро меня разбудил стук в дверь. Я приподнялся, протер глаза, буркнул себе под нос что-то вроде: «Какого, мать вашу, так рано?» – и крикнул:

– Входите!

На пороге появился Мика. Одетый в те же узенькие джинсы, распахнутый пуховик и шапочку-торчком, он зашел в комнату какой-то, как мне показалось, уж больно веселый и сел на стул рядом с кроватью.

– Ты как сюда… – начал было я, но Мика перебил:

– Главное не как, а зачем.

– И зачем?

– На огород тебя отвезти хочу, картошку копать.

– Какой на хрен огород, Мика? Сейчас февраль.

– Альберт, я шучу, – улыбнулся он и стянул шапку. – На дачу решил позвать, вот и приехал.

– Мог бы по телефону позвать.

– Ага, а ты бы сказал: «Извини, я не могу, у меня то-то и то-то». Уж лучше до общаги доехать, чем слушать твои идиотские отмазки.

Я вздохнул и присел на край кровати. Голова кружилась так, будто ее загнали в центрифугу и заставили отработать три, а то и четыре космонавтские нормы. Еще и колени, блин, гудели, как у старого гимнаста с артритом.

– Рожа у тебя, конечно…

Я посмотрел на Мику сонным, непонимающим взглядом, погладил щеки, заросшие белесыми колосками, и тут же, вспомнив вчерашнее, вскочил с постели. Стая голодных пиявок всосалась в мой мозг. Японец, коктейль, сны, визитка, чужое лицо… В одну секунду я добежал до ванной, распахнул дверь, щелкнул светом, и-и-и… фух, никакого пятнадцатилетнего японца не было. Был только я. Я и мое опухшее, с синяками под глазами лицо. Никогда бы не подумал, что настолько обрадуюсь своему отражению, но, видимо, этот день наконец-то настал. Сравнимо со вторым рождением, или нет, скорее, с найденными кошельком и документами. Вчера ты их потерял, а сегодня тебе их вернули. Да, точно, последнее подходит больше.

Минут пять я разглядывал потерянное и возвращенное лицо. То подходил поближе, то отходил подальше. Несколько раз даже спрятался за шторку душевой и выглянул снова, чтобы удостовериться, нет ли никакой ошибки. Но ошибки не было. Из зеркала глядел тот самый Альберт, которого я знал вот уже два десятилетия. С его девчачьими ресницами, вытянутым носом, и тонкими, похожими на дождевых червей губами. Красота! (Это я, конечно, не про себя, а так, про всю ситуацию в целом.)

Ну да ладно. Наглядевшись на отражение вдоволь, я умылся и вернулся в комнату к Мике. За то время, пока меня не было, он выбрался из пуховика и стащил с полки соседа тяжеловесную книгу. Настолько, зараза, втянулся в чтение, что даже и не заметил, как я вошел.

– Если сосед узнает, что кто-то трогал его учебники, – сказал я и сдернул полотенце с дверки шкафа, – то из сморчка-ботаника он превратится в зеленую глыбу мышц и начнет крушить всех подряд, поэтому будь осторожен.

– Так-то, блин, интересная книжка, – ответил Мика, не отрывая глаз от страниц. – Надо будет тоже себе такую купить.

Я взглянул на корешок, на котором значилось «Принципы Макроэкономики», и усмехнулся.

– Мы вообще-то проходили эту ерунду еще на первом курсе. Ты что, забыл?

– Да? – удивился Мика. – А я реально не помню. Наверное, плевать тогда было на учебники. Все-таки первый курс. Свобода, тусовки, девочки…

– И чудом сданная сессия, – добавил я.

– Ага, – протянул Мика и снова углубился в чтение. Судя по всему, минут пять или десять он еще точно не вспомнит про мое существование, поэтому можно спокойно помыться.

Я накинул полотенце на плечо, взял косметичку и пошел в ванную. Перед раковиной разложил все необходимые принадлежности: бритву, гель, зубную щетку, – разделся и хотел было ступить под горячий душ, но тут меня резанула одна мыслишка. А каким, спрашивается, образом я проснулся в своей кровати? И почему все мои мыльно-рыльные оказались в косметичке, если, вернувшись вчера из ванной, я их даже не тронул? Интересный вопрос… Получается, либо кто-то помог мне, ведь я точно вырубился на полу, либо я сам спросонья заполз на кровать и благополучно об этом забыл. Ага, ага. И кто же мне все-таки помог? Неужели сосед?

Я представил себе этого глиста, который, надувшись и покраснев от натуги, пытается поднять меня аж на сорок сантиметров от пола, и мигом отбросил эту идею. Нет, просто невозможно. Он никогда в жизни не сможет меня сдвинуть. Во-первых, у него не хватит силенок (на учебники-то никто пока не посягал), а во-вторых, – сочувствия к людям. Нет, это был точно не он. Тогда кто?

Несколько минут, застыв в неглиже у раковины, я перебирал всевозможные варианты. Самые безумные из них касались Мики, Ила и Крота, мол, они пронюхали, что я попал в беду, и кинулись меня спасать (фантазия – второе счастье), ну а первенство по идиотизму досталось версии с Японцем. Вот он пришел, такой красивенький, аккуратненький, в пиджачке, в джинсиках, героически водрузил меня на мое ложе (как спящую красавицу), прибрался тут быстренько, забрал свою визитку и смылся, не замеченный ни охраной, ни курящими круглыми сутками студентами. Супер-мысль, ничего не скажешь. Где там премию Шнобеля выдают?

Впрочем, ладно. Как несложно догадаться, я понятия не имел, каким образом очутился в собственной постели. То ли действительно ничего не запомнил и перелез сам, то ли от доброты душевной меня закинула чья-то доблестная рука извне. Кто знает? Может, мне вообще приснились все эти Японцы и чужие лица, а на самом деле ничего и не было. Жизнь ведь странная штука, и чудес в ней хватает, уж поверьте. С каждым днем она удивляет меня все больше и больше…

Наконец согнав грязь и цветущую рожь с не очень-то цветущих щек, я снова вернулся в комнату. Мика, как ни странно, все еще теребил учебник и даже пролистал на нем несколько страниц. К знаниям стремился парень, в чем его винить?

– Ты в порядке, изба-читальня? – обратился я к нему. – Мне минуту, и я готов.

– Да-да, – пробормотал он. – Собирайся пока, тогда и пойдем.

– Как скажете.

Я натянул трусы, свежую футболку (почти единственную без дырок и пятен от пота), подштанники, джинсы, раскопал старый волосатый свитер (бабушка, мое почтение), надел носки, причесался (рука – лучший гребешок) и на всякий случай надушился (да-а-амы). После всех описанных приготовлений, которые, кстати, заняли меньше минуты (спичка-спичка), собрал рюкзак со сменным бельем и в ожидании сел перед Микой.

– Альберт, только не говори, что ты все.

– Я все.

– Ну, блин, мне еще пару страниц.

Пока шли его «пару страниц», я вычистил ботинки, что потеплее да потяжелее, забрался в них, помечтал о светлых далях и ванильных небесах, прочитал три строчки из Паустовского и вздремнул.

– Ладно, Альберт, пойдем.

Ура! Мы вышли.

Погода, как я и предполагал, стояла отвратительная – отвратительная настолько, что мне даже понравилось. Солнце, повисшее высоко-высоко, светило ярко и озлобленно. Стены, окна, крыши и люди покрылись белой присыпкой, как кексики в магазине. И даже машины – да-да, те самые, на которые люди тратят свои последние копейки, чтобы добраться из пункта А в никуда, – зарылись поглубже в снег и казались теперь изобретением уже не великим, а безликим. Признаюсь, в какую-то секунду мое сердечко екнуло, и я ощутил жалость к их заледеневшим капотам. Но жалость продлилась недолго. Секунды ведь быстро проходят. Почти так же быстро, как и года.

– А на чем мы поедем? – поинтересовался я, когда мы пересекли парковку перед общагой и двинули к дорожке, где приезжие оставляли машины. – Надо было пораньше такси вызывать, сейчас мерзнуть будем.

– Да не надо, – ответил Мика, решив, как всегда, всё и за всех. – У меня сегодня свои колеса.

«Ага, – подумал я, – может, еще и самолет свой?»

Но Мика (читает мысли) достал ключи, нажал кнопочку, и в метре от нас пискнул черный «Мерседес», будто бы насмехаясь: «Ну что, Альберт, съел?» Такой большой, такой строгий, такой неприступный, похожий скорее на катафалк, нежели на обычные «колеса» обычных, еще живых людей.

– Только, пожалуйста, не говори, что ты купил его на деньги своих малолетних подписчиц, иначе мне станет плохо.

– Нет-нет, – успокоил Мика. – Я у бати взял. Стоит на даче, пылится, почему бы не попользоваться?

Действительно, бери – не хочу, почему нет? Ведь все так просто.

Я уселся на переднее сиденье (естественно, не на водительское), и тут же почувствовал, как кожа «Мерседеса» обесценила мою собственную. Салон был настолько элегантным и неброским, что вполне мог сравниться с королем, облачившимся в робу пажа и вышедшим ради удовольствия в люди. Хоть и не видно его короны и королевских перстней, глаз-то поди не обманешь: вот оно, ваше величество, здеся.

– Монстр, да? – хвастнул Мика и завел мотор-р-р. – Сейчас прокатимся и увидишь, в какие игрушки играют настоящие мальчики.

Я взглянул на Мику и еле сдержал смех.

– Ты сейчас сказал, точь-в-точь как из тупого американского фильма. «Где моя пушка, Джонни? Сейчас покажем этим крошкам, на что способен их папочка. Туф-туф-туф».

– Серьезно? – Мика улыбнулся и погладил щетину. – Ну ладно. Может, моя жизнь и есть тупой американский фильм, кто знает?

Не дожидаясь ответа, он нажал на сцепление (или куда там жмут), и мы поехали, – нет, мы поплыли по мерзлой каше дорог. «Мерседес», надо отдать ему должное, справлялся на отлично. Не буксовал, не фыркал, не стонал, а ехал размеренно, будто вместо грязи, снега и льда под ним пролегало мелодичное шоссе. С высоты его подвески я даже представил себя Ноем, оставляющим Потопу еще множество пар разных тварей. Поглядывал за борт, как некогда наверняка поглядывал известный спаситель: хоть и с печалью, но с пониманием – не всем, господа, далеко не всем, найдется билет на наш ковчег, такова судьба…

– Слушай, Альберт, – заговорил Мика, когда мы выехали на кольцевую, – давно хотел у тебя спросить.

– Ну?

– Ты веришь в настоящую любовь?

Я решил, что ослышался, но Мика отвлекся от дороги и посмотрел на меня серьезно, без тени иронии в уголках карих глаз, после чего повторил:

– Альберт, ты веришь в настоящую любовь?

– А почему ты спрашиваешь? – вывалил я первое, что пришло в голову.

– Не знаю, задумался как-то… Вот смотри, есть, например, девчонка, да? Со своим характером, своими заскоками, своими желаниями и амбициями. А есть я. Тоже, в общем-то, не пальцем деланый и к чему-то стремящийся. Мы с ней, по сути, похожи на два железных прутика, которые просто так не согнешь. Витаем в отдельных плоскостях, пытаемся куда-нибудь приткнуться, живем своим чередом. И вот случается момент, когда некая сила сталкивает нас вместе и та же сила начинает сгибать наши кончики по направлению друг к другу. Она сгибает, сгибает, пока в итоге эти прутики не сливаются в один закругленный ободок. И слившийся ободок становится цельным, как будто и был таким с самого начала, без швов и срезов. Поэтому я и хочу у тебя узнать, веришь ли ты, что на самом деле существует такая сила, способная согнуть прутики?

– Я… я не знаю…

– А ты подумай.

– Мне кажется, что есть, – подумал я.

– А мне кажется, что нет, – ответил Мика. – Если говорить в терминах моей теории, то прутики уже должны быть согнутыми, чтобы хоть как-то скрепиться. А если они прямые, то что ж, тут уже ничего не поделаешь, такими и останутся.

– А ты какой?

– Что?

– Какой ты прутик, если говорить в терминах твоей теории?

Мика усмехнулся и потер подбородок – ширк-ширк, – как будто искал в нем ответ.

– Думаю, – наконец-то сказал он, – что с одного края все-таки закругленный, а с другого – прямой. И баран упертый, и вроде как влюбиться хочу… В общем, что-то похожее на кочергу.

– Кочерга? – повторил я. – Это сильно.

– А что, не так?

– Нет, все так.

Мика надавил на газ и обогнал красно-белую фуру с продуктами, а я задумался над его словами. Люди – железные прутики, а любовь – сила, которая сгибает и сплавляет их воедино. Хоть и грубо, слишком, я бы сказал, «по Мике», но что-то в этом есть, что-то даже поэтичное…

– Альберт?

– Да?

По его тону, на последнем слоге уходящем в горную пещеру, я понял, что сейчас будет ошеломительное откровение, вроде: «Я убил родителей, отдал младшего брата в рабство, а на вырученные деньги набил на заднице Бенито Муссолини со свастикой вместо лица».

Почти так и получилось.

– У меня ведь никогда не было девушки, – сказал Мика.

– В смысле отношений?

– Во всех смыслах.

– То есть ты хочешь сказать…

– Да, я девственник.

– О, господи, – вырвалось у меня.

– Что-то не так? – Мика стиснул зубы и настолько пристально уставился на дорогу, что казалось, машины не выдержат и вот-вот начнут лопать, как воздушные шарики. Мне повезло, что в те секунды он не посмотрел на меня, иначе я бы выпрыгнул из катафалка ко всем чертям.

– Нет, Мика, все так, но…

– Но?

– Но если бы это сказал какой-нибудь Крот или Ил, я бы поверил, но ты… Блин, Мика, да у тебя же есть все! Деньги, крутая отцовская тачка, щетина, мышцы. Ты даже учишься лучше нас всех, хоть и не прилагаешь к этому никаких усилий!

– Но у меня нет девушки, – добавил он.

– У нас ни у кого ее нет, но секс был у каждого!

– Да ерунда ваш секс.

Я чуть было не рассмеялся, но вовремя взял себя в руки. Секс – ерунда, сказал девственник. Жизнь – дерьмо, сказал младенец. Деньги – не главное, сказал нищий. Мне продолжать?

– Понимаешь, Альберт, возможностей у меня было куча, только вот желания никакого. Не хочу я так просто, по пьяни, без любви, переспать, мол, всунул-вынул, и забыл. Мне этого не нужно. Может, звучит, конечно, и дико, что парень в свои двадцать не хочет завалить какую-нибудь девчонку, но это так.

– Подожди-подожди, а как же клубы? Почти после каждой тусовки ты выходил не один, я прекрасно помню. Разве ни с кем из них ты не спал?

– Ни с одной.

– А что тогда делал?

– Кого-то провожал до дома, кого-то просто сажал в такси. Однажды меня все-таки заволокли в квартиру, но я не поддался. Целовались, пока она не вырубилась. На следующее утро назвала меня святым и сказала, что слепнет от моего нимба.

– И что дальше?

– Ничего. Поболтали, разъехались и больше не встречались.

– Ну ты даешь…

– А что, по-твоему, нормально спать с кем попало лишь бы потом похвастаться перед друзьями?

– Нет, Мика, не в этом дело. Дело в самом человеке, в его природе, понимаешь? Когда ты наготове, когда перед тобой стоит голая девица, свежая и упругая, как спелый виноград, то ты уже ничего не можешь с собой поделать. Будь ты хоть самым святым из всех святых, все равно не устоишь перед ней. Только если ты не импотент или не…

– Нет, Альберт, даже не думай.

– Ладно, все. Закрыли тему.

Мика достал сигарету и, не отрываясь от дороги, закурил. Я же, чтобы не дышать табаком и развеять возникшее напряжение (если выражаться заготовками из писательского погреба), приоткрыл окно. В щелку тотчас ворвалась бойкая струя воздуха, отчего в салоне стало прохладно, как в рыбной лавке. Мысли прояснились. Будто в той же самой лавке убрали тухлятину и выложили на прилавок свежий товар. Свежий и качественный. Вот здесь, например, на этом стеллаже, можно увидеть окуня Святого Мику, а вот здесь – вонючую корюшку Воспоминания Грязного Альберта о Первом Сексе По Пьяни. Что вас больше интересует? Воспоминания? Ладно, как хотите. Сейчас мы вспорем брюхо этой рыбешке и поглядим, что у нее внутри. Ага, смотрите. Вот клуб – один из множества самых паршивых в городе. На входе его – Лысая Голова; далее ультрафиолетовый лабиринт гардероба, сортир и танцплощадка с барной стойкой и выходом на балкон покурить. Все еще интересно? Хорошо, продолжаем. В клубе полно народу. В основном – пьяные малолетки, две-три настоящие шалавы и студенты с синдромом «синих яиц», готовые продать зачетку ректору, чтобы кого-нибудь закадрить. Как исключение, Альберт со своими друзьями, которые пришли «оттянуться в конце очередной тяжелой недели». Выпускной класс как-никак, впереди экзамены, а сейчас только харкающий свободой и влюбленностью март. Поэтому неудивительно, что друзья были немного пьяные и немного веселые. Но это не суть.

Суть – их поведение. От алкогольной развязности каждому буквально снесло крышу. Вокруг – танцующие девицы, в голове – танцующие мысли: почему бы не поразвлечься?

Первым об этом задумался Крот. Потихоньку он начал прижиматься к потным маечкам и, к своему удивлению, не заметил никакого сопротивления. Они льнули к нему, как первоклашки льнут к мамам первого сентября. Боязливо, стеснительно, но с пониманием – с ней будет хорошо, хоть и ненадолго. Ужасное сравнение, ну да ладно.

После Крота в бой пустился Ил. От его поэтичности и возвышенного восприятия женщин как «сосудов любви» (которое я сам только что приплел, опираясь на его вездесущую «поэтичность») не осталось и следа. То одну, то другую он опылял так, будто та была последней потаскухой на планете. Страстно прижимал к себе, лелеял, кружил, целовал, а потом так же страстно, только «без», отталкивал. Одному лишь богу известно, какие словечки скатывались в ушко очередной пассии в перерывах между громкой и очень громкой музыкой. Может, несколько строчек из Есенина, а может, и просто поцелуйчик с намеком на более укромные места. Этого уже не узнает никто. Даже сам Ил.

Ну а затем вступили и мы с Микой. Наглядевшись, как ловеласят наши друзья, мы больше не могли довольствоваться пресными танцами. Организм требовал свершений, организм требовал хлеба и зрелищ. Пришлось ему подчиниться. Я напал на худенькую брюнетку в латексных брючках, но вскоре заметил, что та уж больно некрасива, и отпрянул. Мика тоже вырулил было к одной и быстро увильнул, ослепленный конской ухмылкой. Неудача. Тогда мы, мысленно отправив друг другу сигнал, решили действовать сообща: тихонько выслеживаем дичь и так же тихонько ее охмуряем. Все просто.

Через несколько минут слежки в наши сети попались-таки две лани. Одна – высокая и подтянутая, как хрустальная ваза, другая – чуть потолще и посочнее, как сладкая булочка. Обе танцевали, отстранившись ото всех, рядом с колонками. Этакие типичные недотроги, смекнули мы. Одно нажатие – и весенний лед тронется. Именно то, что нам и нужно. Пора действовать.

Первым подошел Мика. Он пристал сначала к Вазочке, потом к Булочке и опытным путем выяснил, что больше импонирует Булочке. Хоть она и не тянула на Мисс Мира и была ниже его головы на полторы, это не помешало им сблизиться и пиявками присосаться друг к другу. После их поцелуя я, кажется, не видел лица Мики в тот вечер. Впрочем, неважно, теперь мой черед.

Я подплыл к Вазочке и тотчас прилип к ней. Мое появление не сильно ее обрадовало. Она отступила на шаг и повернулась боком – так, чтобы я не мог разглядеть ни лица, ни всего остального. Ага, случай, видимо, не из простых, – мелькнуло у меня в голове. Придется попотеть.

Я начал обхаживать ее со всех сторон. И спереди, и сзади тянул ручонки, ритмичными движениями показывая: «Давай! Давай!» – но мои пьяные конвульсии (хорошо хоть со стороны себя не видно) вызывали только жалость. Уловки, вроде «слушать слова песни и подстраиваться под них», не работали совершенно. Как только я подходил поближе, чтобы прикоснуться к бедрам или хотя бы к руке, Вазочка аккуратно отступала, словно и не замечала моих попыток. Я психовал. Мика уже давно мусолит Булочку, а мне не досталось и крошки. Обидно!

Но на помощь пришла музыка. Заиграла песня, от которой у каждой девчонки сводило скулы и не только. Честно, слов и названия я уже не вспомню, да и в принципе, они не так важны, как важен сам результат: Вазочка поддалась. Я притянул ее и поцеловал. Мой язык соприкоснулся с ее, и тут нас окончательно унесло. Вазочка растаяла; я же только и ждал возможности слиться с ней. За несколько минут танца мы приросли друг к другу, как за много лет дерево прирастает к стоящему рядом забору. Мой шаг – ее шаг, мой вздох – ее вздох. Два человека стали одним пьяным безумием. Мокрые футболки превратились в общую материю, сцепленные пальцы – в общую плоть, горячие губы – в общий жар. И это было красиво.

Не знаю, долго ли мы упивались нашим единством, знаю лишь, что сам его нарушил. Когда все идет хорошо, на определенном этапе начинаешь слепнуть и желать большего. Сегодня ты богат, – значит, завтра должен быть еще богаче. Сегодня ты счастлив, – значит, завтра должен быть еще счастливее. И так без конца. Продолжаешь повышать и повышать планку, пока эта планка не скрывается высоко в облаках. И вот ты стоишь, весь такой непритязательно успешный, вглядываешься в небо, щуришься на солнце, как вдруг на лоб тебе падает та самая планка. Да-да, именно она, ведь рано или поздно все, что поднялось, обязательно и опустится. Самолеты не могут кружить вечно, как люди не могут вечно радоваться или жить. А я и забыл. Забыл, потому что действительно ослеп. Со мной танцевала девушка, о которой я раньше и мечтать не мог. Она (хоть и благодаря музыке) увидела во мне мужчину. Она (хоть и благодаря алкоголю) наверняка влюбилась в меня. Но этого мне показалось мало.

Я прикоснулся губами к ее уху и прокричал:

– Давай уйдем отсюда?

Она тихонько кивнула. Я взял ее за руку и потащил к гардеробу. Среди потных подростков Мики и Булочки уже не было. Крота и Ила я тоже не заметил. Мы набросили куртки и уселись в одно из такси, что стаями дежурят рядом со всеми «злачными» заведениями. Вазочка – да, я так и не узнал ее имени, – назвала адрес: машина поехала. Мы прижались друг к другу, словно сонные сурки, и промолчали всю дорогу. А к чему слова? О чем вообще разговаривают два незнакомых человека, случайно разбавив свое одиночество на одну ночь? О жизни? О себе? О погоде? Не смешите.

Когда машина затормозила, я расплатился, и мы поднялись к ней. Не успела дверь за спиной хлопнуть, как я снова поцеловал Вазочку: она не сопротивлялась. Скинув по пути обувь и куртки, мы просеменили в спальню и, не зажигая свет, повалились на кровать. Я начал стягивать с Вазочки футболку и прилипшие к ногам лосины. Она расстегивала мне джинсы и в то же время кусала за шею. Наконец я добрался до ее лифчика. Настал момент «Икс». Впервые в своей жизни я увижу девичью грудь! Настоящую, молодую, горячую от бурлящей в ней крови. Да, это особенный случай, надо обязательно его посмаковать.

Но я не стал заморачиваться. Быстренько скинул бретельки и расцепил застежки. Чашечки мигом свалились набок и утонули в волнах измятого одеяла. На меня глядели две бледные груди, без труда помещавшиеся в ладони. Я припал к ним, пытаясь понять, почему такая ерунда способна управлять миллионами мужчин, и понял. От одного прикосновения к их нежной, матовой коже во мне проснулось даже не возбуждение, а некая звериная похоть. Захотелось не просто взять Вазочку, но уже и никогда ее не отпускать. Прибить к себе гвоздями и заставить всю жизнь лежать здесь, полуголую, слабую и стонущую. Чтобы она была моей и со мной. Всегда.

Я опускался по ее животу, пока губами не коснулся трусиков. Мои руки, хоть и подрагивающие от нетерпения, аккуратно проехали по бедрам и стянули этот последний островок одежды. Теперь Вазочка лежала совсем голая. Я безо всяких церемоний сорвал с себя приспущенные джинсы и повалился сверху. Она притянула меня, и я почувствовал что-то горячее и склизкое в паху. Я вошел в нее. Сначала Вазочка помогала мне руками, но потом, когда мое тело приноровилось, я решил действовать сам. Постепенно медленный темп сменился более настойчивым. Мы уже не боялись разбудить соседей и кричали во всю глотку. Незачем думать о других, когда вот-вот окажешься в раю. Первое правило эгоизма, и, пожалуй, единственное.

Я двигался все быстрее и быстрее. На моей спине выступали и змейкой скатывались к ягодицам капельки пота. Вазочка кричала так, будто ее прошили раскаленной кочергой. Я наклонился к ней и поцеловал в приоткрытые губы. На кончике языка осталась соленая влага. Господи, как же мы вспотели! – подумал я, но тут же заметил, что глаза Вазочки почернели от расплывшейся туши. Что это? Неужели она заплакала?

– Что случилось? – шепнул я ей на ухо, замедлив темп. – Тебе больно?

– Нет… продолжай.

Я послушался. Мои бедра вновь втянулись в прежний ритм, но Вазочка уже не стонала как прежде: она всхлипывала. Ее щеки блестели, и я понял, что она действительно плачет. Я понял, что она не в силах больше терпеть эту пакость, но я не мог остановиться. Я продолжал трахать ее. Да, теперь наша «игра в любовь» называлась именно так. Мы трахались, а точнее, трахался я. Я трахался с девчонкой, которую знал от силы часа два и которая от мысли, что ею овладел незнакомый парень из клуба, начала реветь. Она вдруг осознала, – догадался я потом, – насколько жалки мы были в своей похоти, она увидела нас со стороны и поняла, что мы похожи скорее на животных, чем на людей, что наши чувства, те секундные чувства, возникшие в клубе, были лишь всплеском гормонов, а не любовью. Но в отличие от нее, тогда я этого не разглядел, вернее, не хотел разглядеть. Наоборот, ее слезы только подначивали меня. Давай, Альберт, давай! – кричал внутренний голос. – Трахай ее, Альберт! Давай! Трахай!

И я трахал. Трахал, как исступленный, трахал, как кобель трахает сучку, трахал, как моряк трахает портовую шлюху, трахал, трахал и трахал, пока мое возбуждение не выплеснулось бедной, ослабевшей Вазочке на живот. Я упал на кровать и уставился в потолок. Вазочка же, почувствовав, что все наконец закончилось, поднялась с кровати и убежала в ванную. Вода зашумела. Мне стало стыдно. Неужели это я? Неужели это сделал я? Я? Альберт? Тот самый Альберт?..

Я закрыл глаза. На меня нахлынула толпа воспоминаний. Мамины руки, одиннадцать лет в школе, первый секс по пьяни, смерть отца… Интересно, если папочка видит меня, то о чем думает? О том, что его сын олух? Или о том, что не уделял мне должного внимания?

А, папочка, о чем ты думаешь?..

Да, охота на ланей явно удалась, только вот кто в ней оказался добычей до сих пор неясно.

До сих пор.