Читать книгу Нельсон. Морские рассказы - Алексей Владимирович Макаров - Страница 4

***

Но тут же вспомнился случай, который у меня был на «Бурханове». Судно было поставлено на линию из Владивостока в Сиэтл. В Сиэтл мы уже сходили два раза. Ходили с погрузкой и выгрузкой в Магадане. Продолжительность рейса была полтора месяца. В Сиэтле я познакомился с одним мужичком, бывшим стармехом из Приморского пароходства по фамилии Зайцев. Он жил там с молодой женой и пятилетней дочкой Машей. И он как-то обратился ко мне:

– Ты не будешь против, если на стоянке во Владивостоке к тебе на «Бурханов» придёт мой сын? Я с молодой женой уехал впопыхах, убегая от прежней жены, и все свои вещи оставил в Находке. Он привезёт тебе несколько ящиков с моими личными вещами. Возьми их с собой, а я у тебя их тут, в Сиэтле, заберу. Если, конечно, тебя это не затруднит, – неуверенно попросил он меня.

– Не затруднит, если там бомбы не будет, – полушутя пообещал я ему.

– Хорошо. Значит, я звоню сыну? – обрадовался Юра.

И когда мы пришли во Владивосток, в один из вечеров на борт судна приходит парень и говорит:

– Я – сын Зайцева, и я вам привёз ящики для папы.

– Хорошо, а что же ты предварительно не позвонил мне и не сказал ничего? – было уже поздно, и я с семьей уже собирался ехать домой.

Но он, несмотря на то, что в каюте были жена и дети, напомнил мне:

– Папа мне сказал, что я могу здесь отдать вам его вещи.

Деваться было некуда, ведь мы находились уже в порту под выгрузкой и на завтра был назначен отход.

– Хорошо, – нехотя согласился я, – давай, тащи сюда свои ящики.

Так он притащил не несколько, а пятнадцать штук огромных ящиков из-под яблок. Наверное, там было по двадцать четыре килограмма в каждом ящике. Здоровенные и тяжеленные оказались эти ящики. Он, со своим другом, под моим руководством забил ими всю ванную комнату. И плюс к тому же было ещё два свёрнутых ковра.

Господи, думаю, вот это да, вот это я влетел. Что мне теперь с этими вещами делать? Потом думаю: да ладно, может быть, пронесёт.

Во время того отхода таможня во Владивостоке особо нас не трясла. Семён Иваныч умер, и никто такими ловкими пальцами не лез в карманы пиджаков, чтобы оттуда достать один рубль или лотерейный билет за тридцать копеек, которые могли бы серьёзно подорвать экономику СССР. А после обнаружения этого преступления несчастного морячка, который по пьяни забыл вынуть из кармана советское достояние, лишали визы и возможности совершать заграничные рейсы.

Мы же стояли на линии. Возить ни в Америку, ни из Америки было особенно нечего. Это же не японская линия, когда оттуда сейчас прут всяческое барахло, машины и всё остальное к ним в придачу.

Так оно и вышло. Никто особо нас не досматривал. По каютам таможенники не ходили. Мы заполнили декларации, принесли их в столовую, где, как обычно, их собирали при отходах. Этим дело и закончилось. Всё. Так и отошли из Владивостока.

Ну, отошли и отошли. Обычно я с утра ухожу в машинное отделение на работу, возвращаюсь в обед, после обеда опять пропадаю в машине. Вечером смотрю какой-нибудь фильм по видику и ложусь спать. Такой был режим работы и отдыха в течение рейса.

Но где-то дня через четыре просыпаюсь ночью от того, что кто-то кукарекает. Странно, интересно, думаю: «Вот это да! Что у меня, крыша едет, или я дурак какой-то?»

Я обошёл и осмотрел всё в каюте. Кукареканье раздавалось откуда-то из туалета. Там не было видно, откуда это нечто кукарекает. Потому что уложенные ящики стопками стояли чуть ли не до подволока. Думаю – мне это кажется. Положил голову на подушку, заснул – и всё. Больше не слышал кукареканья.

На следующую ночь произошло то же самое. А каждый день, приближаясь к Америке, мы переводили часы – один час через два дня. Получается, что первый раз оно закукарекало в пять утра, потом в шесть утра, потом в семь утра.

А из Владивостока в Сиэтл с нами решил проехаться корреспондент одной из американских газет. То ли сан-францисской газеты, то ли сиэтловской. Он неплохо говорил по-русски.

По-английски я тоже тренировался, особенно сейчас, потому что в рейс с нами пошла Галина Степановна – преподаватель английского языка.

Как она нас всех дрючила, бедных и несчастных!

Она вычисляла, где только мы можем находиться, ловила нас, и минимум два часа мы проводили в её твёрдых, жёстких объятиях преподавателя английского языка. Из этих тисков уже невозможно было никуда вывернуться. Галина Степановна скручивала из нас верёвки и вбивала в нас этот английский язык со страшной силой «П» нулевое, невзирая на ранги и должности.

А тут ещё и американец был. Так что те знания, которые вбила в нас Галина Степановна, мы понемножку применяли к этому американцу. С носителем языка велись различные разговоры на всевозможные темы. Ох и любопытный был этот корреспондентик. Иногда использовались слова и выражения, которые Галина Степановна вбивала в нас кувалдой. После этого они залегали в памяти глубоко и надолго.

И вот как-то утром, когда я проснулся от очередного кукареканья, я поднялся на мостик. Увидев на мостике американца, тупо уставившегося в лобовое стекло, я подошёл к нему.

Судно было основательное, ледового класса, мощное. Моряки эти суда между собой называли «морковками». Оно имело два мощнейших дизеля. Но мы пока шли только на одном, чтобы было экономичнее.

Приближались к Алеутам. Штормило, было пять-шесть баллов, но качки практически не ощущалось из-за солидных размеров нашего судна. Длиной оно было около 180 метров.

Не выдержав тишины мостика, я обратился к корреспонденту:

– Майкл, вы живете в каюте прямо надо мной. Я – старший механик, если вы помните.

Тот утвердительно кивнул головой. Мы уже с ним неоднократно вели различные беседы на различные темы, в которых то он поправлял мой английский, то я – его русский.

Поэтому, убедившись, что он меня понимает и слушает, я продолжал:

– Вас по ночам ничего не тревожит?

Он с удивлением приподнял брови.

– Потому что расположение вашей каюты примерно такое же, как и моей, – продолжал я. – И туалет, и ванная комната у вас находятся там же, где и у меня.

– Правда? А я и не знал об этом. Значит, мы по-настоящему соседи? – он изобразил искусственную улыбку на лице.

– Конечно соседи, – не обращая внимания на его эмоции, продолжал я, – даже и вентиляция из туалета и ванной у нас с вами одна. Так я вот о чём хочу спросить тебя, – мялся я: как бы корректнее задать свой вопрос? – Из вентиляции у тебя кукареканья не слышно?

Корреспондент широко открыл глаза, и они у него округлились до состояния бейсбольного мяча. Он посмотрел на меня с удивлением:

– Нет, ты знаешь, у меня в туалете ничего не кукарекает, может быть, тебе это послышалось?

– Да нет, – пожал я плечами, – ночью, то ли в четыре, то ли в пять часов, там что-то начинает кукарекать.

– Нет, – решительно, по-русски отмел он все мои сомнения, – у меня в туалете ничего не кукарекает.

Когда я узнал, что у него ничего в каюте не кукарекает, я вернулся к себе. Через полчаса забегает ко мне капитан:

– Дед, ты что, совсем сдурел, что ли! Ты что к этому американцу пристал? Он вообще думает, что у тебя крыша поехала, потому что у тебя там где-то ночью что-то кукарекает.

– Ты знаешь, Владимир Иванович, а оно и в самом деле кукарекает, – попытался я объяснить ситуацию возбуждённому капитану.

– Да не может быть, чтобы кукарекало, – напирал он на меня.

– Хорошо, – я поднял перед собой ладонь, чтобы успокоить возбуждённость капитана, – тогда я приглашаю тебя на концерт этого кукареканья, – а потом уже спокойнее добавил, – давай, приходи, посидим, послушаем. Ну, часика через полтора и приходи, – я посмотрел на часы. – Придёшь? – я вновь вопросительно глянул в его возмущённые глаза.

Капитан, немного успокоившись от моих заверений, развернулся и вышел из каюты.

Он и точно пришёл в назначенное время.

Я заварил свежий чай, разлил его по фарфоровым чашкам, и мы сели, чтобы расслабиться.

Сидим, пьём чай, курим и ждём. Я искоса всё время поглядывал на безмятежного капитана.

Но вдруг на самом деле послышалось: «Кукареку!»

После первого «кукареку» капитан подозрительно посмотрел на меня, но ничего не сказал.

Но кукареканье продолжалось с назойливой настойчивостью.

А я, поглядывая на него с ехидцей, спрашиваю:

– Ну и что? Кукарекает? Слышишь?

– Точно! Кукарекает, – озадаченно говорит он, почесав в ухе пальцем. – Думал сначала, что показалось. А оно и в самом деле кукарекает. А где оно у тебя кукарекает? – он уже с любопытством посмотрел на меня.

Хмыкнув, я указал ему на спальню:

– Да вон там – за спальней.

А из спальни дверь идет в ванную комнату. Сейчас дверь туда была открыта. Ванная комната была огромной. Там находились ванна, туалет, и ещё там можно было бы и в футбол поиграть. Места было достаточно.

Капитан зашёл в ванную и остолбенел – там ведь всё было забито ящиками.

– Откуда ящики?!

– Зайцев попросил.

– Ты что, дурак, что ли?! Если бы ты влетел с этими ящиками во Владивостоке, когда таможня нас проверяла, пароход был бы арестован! Ты что натворил?!

– Но ничего же не случилось… – попытался оправдаться я.

– Это тебе просто повезло. Да! Вот это ты учудил, – его возмущению не было предела.

Он сел в кресло, немного передохнул, чтобы сбросить эмоции, и продолжал:

– Ну и дурак же ты, дед! Ёлки-палки, вот это же надо!.. Как это можно! Ты же всё судно подставил бы из-за этого Зайцева!

Потом он немного успокоился и, поглядев на пирамиду ящиков, предположил:

– Может быть, в каком-то из этих ящиков что-то и кукарекает?

– Да я вроде бы перебирал их – и ничего не нашёл, – оправдывался я.

Но кукареканье неслось именно откуда-то с той стороны. Из ванной комнаты.

Капитан быстро поднялся с кресла и чуть ли не бегом проследовал в ванную комнату. А там начал простукивать и переворачивать эти злосчастные ящики.

«Бац, бац, бац – ниже-ниже…» – стучал он по ящикам.

– Да! Вот он, – радостно вытащил он из кучи один из них, – вот из этого ящика у тебя и кукарекает.

И в самом деле! Я прислушался к этому ящику. Точно! Этот ящик и кукарекал.

– Да. Там, наверное, находится сингапурский будильник. Кто-то нажал кнопку на нём при погрузке – и он поэтому и кукарекает, – предположил капитан.

– Да ты что?! – я был ошарашен простотой такого решения.

Вытащили мы этот ящик, отнесли его в дальнюю кладовку и оставили там. До конца рейса я так его больше и не трогал. Не заходил в ту кладовку, но кукареканье в каюте прекратилось.

А когда Зайцев пришел в Сиэтле к нам на борт, я его с интересом спросил:

– Что это у тебя в ящике там кукарекает?

– Да, ёлки-палки, это моя жена, наверное, будильник положила туда, клавишу на нём нажала – вот он и кукарекает.

Он долго смеялся над моим рассказом и изумлением американского журналиста.

Капитан, слегка успокоившись после моего рассказа, немного охолонил нас:

– Одно только нормально, что у тебя с башкой всё в порядке и крыша у тебя не съехала. Это доказывает, что ты ещё не чокнулся, хоть и в рейсе находишься больше полугода, и перед любым судом можешь находиться в полном здравии.

И потом рассказал нам, что этот корреспондент пришёл к нему очень озабоченный:

– «С вашим стармехом проблемы – у него кукареканье в голове слышно», – со смехом рассказывал нам капитан. – «А по нашим законам, если моряк находится в море больше четырёх месяцев, то этому человеку нужно отдыхать. А вы уже больше полугода в рейсе. Обратитесь в компанию, чтобы ему срочно предоставили отдых. А то его ни один суд не возьмёт свидетелем в случае любого инцидента».

Капитан тогда успокоил журналиста: «Всё нормально, не переживай. Мы уже нашли, где у него в каюте кукарекает, и устранили причину. Теперь у него в каюте нет проблем, и он ночами спит спокойно».

Но корреспондент не успокоился и перед подходом к Сиэтлу, застав меня вновь на мостике, спросил:

– У вас больше ничего не кукарекает в каюте?

– Да нет, мы нашли этот ящик, из которого неслось кукареканье, там был будильник.

Тогда корреспондент посмеялся и говорит:

– Да, это был один из морских анекдотов. Я, может быть, опишу его в своей хронике.