Читать книгу Дремеры. Изгнанники Зеннона - Алина Брюс - Страница 5

Воздух, налитый весенней теплотой, пьянил как зеннонское красное старого урожая. От крыши Храма празднично отсвечивало солнце. На цветной брусчатке перед входом в Храм уже стояли первые гости, но основная часть должна была прибыть только через полчаса. Старшие Бернелы легко угадывались по насыщенно-бордовым цветам одежды, на их фоне выделялся синий, с отливом, костюм Хейрона.

– Душенька, ты выглядишь потрясающе! Что за тиара! А что за платье! Даже издали видно, что сейчас нет ни таких красок, ни ткани.

Втайне я была рада, что официальность обстановки не позволяла Нии Бернел заключить меня в объятья, что она несомненно бы сделала, – чтобы поближе посмотреть на мамино голубое платье, которое ушили для свадьбы, на вышитый кошелек, полный денежных камней, и на свадебную тиару, подвески которой серебристыми ручейками сбегали мне на плечи и спину. Моей будущей свекрови пришлось ограничиться восхищенным взглядом, который не пропустил ни одну жемчужину в тиаре и подвесках и задержался на крупных голубоватых жемчужинах в серьгах.

Огаст Бернел преподнес свои комплименты самым теплым тоном, которым до сих пор ко мне обращался, и меня кольнуло подозрение, что после свадебного обеда он мог оттаять и до «душечки».

Когда ко мне приблизился Хейрон, я почувствовала в толпе движение, словно все взгляды невольно обратились к нему. И было понятно, почему. На солнце светлые волосы Хейрона отливали золотом, свадебный костюм сидел как влитой, а его насыщенный синий цвет подчеркивал голубые глаза Хейрона, делая их еще выразительнее. Мой жених был по-настоящему красив.

Хейрон поклонился мне и улыбнулся, не сводя с меня пристального взгляда. В отличие от матери, и платье, и тиара ему были мало интересны, – он смотрел на меня, на мои подкрашенные карминовой помадой губы, на открытую шею.

Мои щеки начал заливать румянец, и я была как никогда рада, когда к нам стали подходить с приветствием гости. Когда к нам приблизился Утешитель Йенар, бросающийся в глаза в своей небесно-голубой форме, я заставила себя смотреть чуть в сторону, чтобы не встречаться взглядом с Кинном, который подошел со своим опекуном.

Наконец, к нам вышла Мать-Служительница в жемчужно-серой мантии. С седыми, убранными в тугую прическу волосами, с добрыми морщинками вокруг глаз, главная Служительница отдаленно напоминала саму Серру, по крайней мере, как ту изображали. Я еще раз порадовалась, что сегодня был день Сестер, а, значит, очередь служить принадлежала Служительницам. Большая часть дней была посвящена Братьям, и службы велись Служителями, а Отец-Служитель всегда казался мне чересчур суровым и строгим.

Мать-Служительница поприветствовала нас и сообщила, что всё было готово. Теперь была наша с Хейроном очередь. По традиции, до начала церемонии бракосочетания жених и невеста, каждый по одиночке, приносили молитвы: жених – Зеннону, невеста – Дее. Хейрон улыбнулся мне и поднялся вслед за Матерью-Служительницей в верхний храм, где располагался алтарь Зеннону. За ним потянулись уже прибывшие гости. Дядя вместе с Неллой остался встречать у входа остальных гостей. Я же, в сопровождении одной-единственной немолодой Служительницы, сестры Аннеки, спустилась вниз.

Храм был вытянут, как корабль, на котором Серра и Иалон пересекли Штормовые моря, и по синему широкому ковру, который скрадывал наши шаги, мы прошли мимо закрытых дверей, за которыми находились разные храмовые помещения – трапезная, учебные кабинеты, ризница, книжницкая, кабинеты главных Служителей. По левую руку, между двумя учебными кабинетами, мы оставили лестницу на второй этаж, по которой мне предстояло потом подняться.

Сестра Аннека довела меня до двустворчатых деревянных дверей, ведущих в придел Деи, и, улыбнувшись, оставила меня одну.

Я открыла дверь, и на меня пахнуло запахом благовоний – древесным, теплым, чуть горьковатым – после сегодняшней недавней службы. Я закрыла за собой дверь, и сердце сразу же забилось спокойнее. В приделе было тихо, мерцали свечи. Я прошла по сине-голубому ковру к алтарю Дее, где сквозь круглые витражные окна лился цветной свет.

В отличие от Садов, здесь статую Деи украшали одежды благородной дамы, а в сложенных лодочкой руках голубоватым куском льда переливался нефрилл – один из камней, которые пробудила сама Дея, и который до сих пор избавлял даже от сильной головной боли, стоило к нему прикоснуться.

Прежде чем встать на колени и произнести положенную молитву, я сняла с руки кошелек. На свадьбу было всегда принято приносить пожертвования, но, когда я назвала сумму Нелле, та в изумлении подняла ухоженные брови, однако, спорить не стала. Не колеблясь, я высыпала все йармины в ящик для пожертвований, где в основном лежали мелкие серебряные монеты и фиолетовые рандии в серебряных оправах.

Я надеялась, что после такого щедрого пожертвования мне станет легче, что воспоминания о рыжеволосом Тэне и его матери перестанут так остро колоть меня. Я много раз думала о том, чтобы обратиться к Служительницам, которые бывали в рабочих кварталах, описать семью Тэна и передать деньги, но всякий раз останавливалась. Как я объясню, откуда узнала об этой семье? Как объясню, почему не помогла им лично? Меня обозвали бессердечной, но всё было куда хуже, – я была трусихой. И теперь, глядя на йармины в золотых оправах, которые алели сверху ящика, напоминая пролитую кровь, я была не уверена, что так легко смогу купить свое спокойствие.

Стараясь не помять платье, я опустилась перед статуей Деи на колени и склонила голову. Цепочки тиары соскользнули с плеч и легким холодком коснулись щек. Невеста просила благословения у Деи на добрый брак и здоровых детей. Я знала слова молитвы наизусть, но теперь, когда пришло время ее озвучить, я не смогла заставить себя их произнести. Где-то наверху Хейрон произносил свою молитву Зеннону, гости вместе с Матерью-Служительницей молились Серре и Иалону, а я тонула в тишине, которую едва нарушало потрескивание свечей.

Несколько раз я пыталась начать молитву, но все звуки словно рассыпались в труху, стоило открыть рот.

Я могла солгать окружающим, но не могла солгать Дее.

После долгого, глубокого молчания я начала шептать, чувствуя, как по щекам потекли горячие ручейки слез:

– Прошу тебя, Дея, услышь меня. Я знаю, что недостойна твоего милосердия. Но мне больше некого просить. Я не знаю, что делать. Я не хочу этой свадьбы, но другого пути нет. Сейчас я должна буду выйти и перед всеми, перед Зенноном отдать свою жизнь нелюбимому человеку. Если только есть хоть какая-то возможность избежать этого, прошу, покажи мне ее.

Вытерев слезы, я встала, глубоко поклонилась Дее и на нетвердых ногах вышла из придела. Меня уже, наверное, заждались, но я решила зайти в уборную в дальнем конце храма, чтобы смыть следы слез.

Сверху, с лестницы, донесся гул голосов. Видимо, гости во главе с Матерью-Служительницей заканчивали молитву. Чутко прислушиваясь, я заторопилась дальше по коридору. И так сосредоточилась на том, чтобы не наступить на подол, что не сразу почувствовала, что что-то не так.

Запах дыма.

Замерев, я попыталась понять, не показалось ли мне. Может, это просто свечи… Нет, пахло жженой бумагой и чем-то копченым. Меня бросило в жар, потом – в холод. Я начала лихорадочно осматриваться в поисках источника и заметила чуть приоткрытую дверь книжницкой, где хранились книги Закона и Толкований.

Я не стала никого ждать, а, подхватив подол платья одной рукой, бросилась к двери. Рывком открыв ее, я замерла на пороге.

Все стены помещения были покрыты стеллажами с книгами – от пола до потолка, в середине стоял стол с бумагами и поминальными записками, а перед ним на треножнике – чаша для сожжения записок. Именно из чаши поднимался противный беловатый дым, а рядом стоял Кинн в серо-синей праздничной форме с серебряными пуговицами.

И сжигал в чаше книгу Закона.

Увиденное было настолько абсурдно, что я просто уставилась на ошеломленное лицо Кинна и оторванные страницы в его руке.

Кинн сжигает книгу Закона.

Сердце замерло, словно его сжала железная рука. Кинн в замешательстве смял страницы.

– Разве ты не ушла? Где Служительницы?

Я была настолько потрясена, что даже не попыталась ответить.

«Всякое неуважение к символам Закона, коими в первую очередь являются книги Закона, должно быть наказано по всей строгости», – так гласил Закон, оставленный нам Первыми. С наказанием каждый город определялся сам. Раньше в Зенноне за это пожизненно сажали в тюрьму. Теперь это означало изгнание.

Мне показалось, что за спиной послышались тихие шаги, и, не раздумывая, я бросилась к чаше, зашипев Кинну:

– Туши! Давай же!

Ни воды, ни песка – ничего в книжницкой не было. Видимо, записки обычно прогорали сами собой. Я была готова затушить огонь своим подолом, когда Кинн наконец скинул свой френч и набросил на чашу.

Кто-то вошел в книжницкую и тихонько охнул.

– Что случилось?

Сестра Аннека. На пару сердцебиений я примерзла к месту. Видимо, она спустилась за мной и почувствовала запах дыма. В тот же миг я осознала: если я выдам Кинна, никто, даже Утешитель, не сможет ничего поделать. Каратели тут же вынесут приговор. Метнув в Кинна предупреждающий взгляд, я сделала испуганное лицо и стремительно обернулась:

– Книга Закона горит! Мы пытаемся ее потушить.

Сестра Аннека испуганно посмотрела на чашу, на Кинна, потом на меня. Спиной я почувствовала, как напрягся Кинн. Не хватало еще, чтобы он сейчас чего-нибудь наговорил. С преувеличенным отчаянием я воскликнула:

– Скорее, позовите кого-нибудь!

Сестра Аннека кивнула и, взметнув подол бледно-серой мантии, стремительно вышла.

– Что ты делаешь? – медленно, с ноткой угрозы спросил Кинн. Я повернулась к нему, и меня пронзил взгляд серых, словно затянутых тучами, глаз. От обычно холодного и отстраненного выражения лица не осталось и следа, – Кинн был в ярости. Внутри у меня всё затрепетало, но я спросила, с негодованием и вызовом:

– Это ты что делаешь?

Когда Кинн не ответил, продолжая сверлить меня взглядом, я не выдержала и заговорила, стараясь сдержать накативший на меня ужас:

– Мне всё равно, что ты задумал, но сейчас перед всеми ты скажешь, что спустился в уборную, а на обратном пути почувствовал запах дыма. Ты бросился в книжницкую. В это время я выходила из придела, увидела тебя, и последовала за тобой. Мы стали тушить книгу. Точка.

Кинн покачал головой, темно-русые пряди упали на лоб, и хрипло сказал:

– Нет. Когда они придут, я во всем сознаюсь. Скажу, что ты ошиблась.

– Нет!

Во мне вдруг горячим ключом забила злость, и неожиданно для самой себя я сказала:

– Если ты признаешься, тогда у всех на глазах я порву еще одну книгу Закона.

Глаза Кинна потрясенно расширились, и он спросил севшим голосом:

– Что?

Чувствуя безрассудную уверенность, я повторила:

– Если ты признаешься, я подойду к этому столу, возьму книгу Закона и порву ее у всех на глазах.

И сделала шаг вперед.

Кинн попытался что-то сказать, но в коридоре послышались голоса. Во взгляде Кинна мелькнуло отчаяние.

В книжницкую зашла Мать-Служительница в сопровождении сестры Аннеки. Последним зашел Утешитель Йенар.

При виде френча, накинутого на чашу, Мать-Служительница зашептала молитву, но не успел никто и с места двинуться, как Утешитель подошел к чаше и осторожно поднял френч Кинна.

К счастью, плотная ткань перекрыла доступ к воздуху, и огонь погас. От книги остались полу сгоревшие листы и почерневшая кожаная обложка. Утешитель внимательно осмотрел чашу, книгу и стол. Сердце у меня бешено застучало. Можно ли было списать произошедшее на случайность?

Утешитель проговорил, словно в ответ на мой вопрос:

– Это не случайность. Кто-то хотел сжечь книгу Закона.

В книжницкой с остатками едкого дыма повисла тишина.

Я заставила себя расширить глаза и приоткрыть рот в немом ужасе. Утешитель задержал взгляд на Кинне, потом – на мне.

– Не может быть, – только и сказала Мать-Служительница.

– Боюсь, что в этом нет сомнений.

Голос Утешителя был холоден и спокоен, но в этом спокойствии угадывалось какое-то трудно сдерживаемое чувство, и я вздрогнула.

Утешитель обратился к Матери-Служительнице:

– Нам надо выслушать свидетельские показания. Можем ли мы воспользоваться вашим кабинетом?

Она медленно кивнула и повела нас за собой.

По просьбе Утешителя, сестра Аннека ушла за Карателями, которые дежурили снаружи.

Когда мы проходили мимо лестницы, до нас донесся гул голосов – их стало больше и звучали они встревоженно, неровно. Когда Мать-Служительница открыла свой кабинет, Утешитель неожиданно обратился к ней: