Читать книгу Другие вольеры. Волонтёрские записки - Алина Пожарская, Алина Евгеньевна Пожарская - Страница 6

– А правда, чего ты в тот раз расклеилась? – спрашивает Кристинка, пока мы едем в троллейбусе. Спрашивает точь-в-точь как Мирон, который и убедил меня поехать снова.

– Ну люблю я кошек, Крис. Даже слишком люблю. Тут казалось бы: они же не на улице, вон коврики лежат, обогреватель жарит, корма навалом…

Кристинка мотает головой.

– Нет, я как раз понимаю. Кошкам нужна любовь, просто скрывают они это лучше, чем собаки. Дурачки пушистые. А Львович как тебе?

– Да вроде нормальный.

– Нормальный?! Да он взяточник и двух жён колотил!..

– Как интересно. На вид обычный дядька. Вопросы только странные задавал. Мол, есть ли у меня парень.

– А-а… Ну да. Это он почву разрыхлял. Типа, насколько с тобой можно жёстко…

– Это ещё что за патриархат? – смеюсь. – Как будто мне, чтобы защититься, парень нужен!

– А про газету молодец, что не сказала, – говорит Кристинка. – Потом можешь написать про это, если хочешь. Но сейчас пусть думают, что ты безобидная режиссёрша со сдвигами.

Мы выходим из троллейбуса и перебегаем дорогу: почему-то у ворот промзоны не нарисовали пешеходного перехода. Перед нами совковая табличка: «Пункт передержки безнадзорных животных».

Петляем по извилистой тропе мимо каких-то строек, автомоек и других важных предприятий. Всё громче и громче слышен лай.

– Я своего Вадоса буквально из-под шприца вытащила, – рассказывает Кристинка. – Его должны были усыпить. Он просто оказался не в то время и не в том месте и всем мешал. А я оказалась, наоборот, в то время и в том месте. И случайно его спасла. Я тогда уже два года волонтёрила.

– Ничего не поняла, – говорю.

– Ладно. Потом как-нибудь расскажу, – отвечает она и смотрит прямо перед собой.

– Ты собак сильно любишь? – догадываюсь я.

– Ага.

Я вспоминаю свою реакцию на кошкин дом. Во мне зреет комплекс неполноценности.

– То есть ты любишь собак так, как я – кошек? И ходишь к собакам и не психуешь?

Кристинка отвечает не сразу. Мы как раз подошли к мощным бордовым воротам, она просовывает руку в дыру и ворочает тяжёлый замок. Собаки уже захлёбываются от лая: они учуяли нас.

Прежде чем толкнуть ворота, Кристинка кладёт мне руку на плечо и смотрит в глаза.

– Психую, – мягко говорит она. – Истерю, да. К психологу хожу. Но это не должно стать для тебя примером. Если ты будешь помогать мне с собаками, то так даже лучше. Собак надо выгуливать. Так что не бери в голову.

В прошлый раз все мои впечатления сосредоточились на кошках; на этот раз мне открылся вид на промзону. Собак здесь шестьсот – несоизмеримо больше, чем кошек: тех на один кошкин дом наберётся дай бог сорок. Мы переодеваемся, по очереди сторожа друг друга у туалета со сломанной щеколдой. В этот раз я взяла с собой сменку: старые джинсы и свитер. У Кристинки ярко-синий рабочий комбинезон, который она хранит здесь же, в шкафчике. Спецодежду, с её слов, ей поставляет с работы папа.

– О, Крис, свежую кровь привела! – так встречает нас в офисе пухленькая женщина с круглыми глазами. Она похожа на кобольда, персонажа из германской мифологии. Точнее, на кобольдиху: курчавые волосы неопределённого светлого цвета, круглое лицо и глаза выпуклые. И прошлое туриста-дикаря в одежде считывается.

– Это Майя, – представляет нас сине-рыжая Кристинка. – У неё муж, двое своих детей, двое приёмных и пёс. А это Аля.

Мы выходим на площадку, со всех сторон огороженную деревянными стенами. За стенами собаки. Собаки лают.

– Это полигон, – говорит Кристинка. – Тут будем их выгуливать.

Она достаёт из рюкзака пакет с собачьим печеньем – с утра мы зашли в зоомагазин, – рвёт его и высыпает себе полпакета в синий карман на животе. Ставит пакет куда-то на верхотуру и подходит к стене.

В щелях между досками появляются круглые глаза. Когда Кристинка приближается, глаза исчезают. Кристинка достаёт одну печеньку и кладёт на доску. Появляется чёрный нос, шевелится, тоже исчезает, и на смену ему приходят резиновые губы и язык. Счищают с доски печеньку и скрываются.

– Это их мы будем выгуливать? – спрашиваю.

– Не, – отвечает Кристинка, – это не наш отсек. Но дружбу никто не отменял.

На площадке к стене прислонена тележка с одним колесом, в ней ветки, щепки и прочая ерунда.

– Наш отсек, – поясняет Кристинка, – называется Малая гостиница. Малая – потому что крытая.

Я стараюсь не думать о логике и следую за Кристинкой в освещённую оранжевым комнатёнку, где сверху, с низких потолков, свисает паутина, а по бокам из вольеров на нас смотрят псы. Одни лают, другие пятятся к противоположной стене вольера, а одна чёрная кудлатая собака при виде нас закружилась вокруг своей оси.

– Это Поночка, – говорит Кристинка, – это она от смущения. А вот там, сверху, слышишь топот по крыше? Это крысы. Прямо над нами.

Я благодарю бога за то, что боюсь пауков, а крыс не боюсь.

Кристинка отпирает один вольер и выпускает жёлтых пугливых псов. Точнее, она жестом показывает им, что можно выходить. Псы ещё сильнее вжались в стенку и возмущённо на нас глядят. Мол, издеваетесь?..

– Пошли выйдем, – говорю. – Тем более я сейчас задохнусь тут.

– Ничего, привыкнешь. Сюда, кстати, можно греться заходить.

Мы выходим на мороз и поворачиваемся к Малой гостинице спиной. Краем глаза я вижу, как мимо нас боком проскальзывают жёлтые тени.

Так мы гуляем до вечера, каждый вольер выгуливая минут по пятнадцать. Меняем воду – пьют собаки из гремучих вёдер, а воду им надо наливать из шланга в каморке под названием «душевая». Чуть-чуть убираем, играем с собаками и чешем им за ушами. К концу дня мои штаны и свитер весят вдвое больше из-за шерсти и грязи в форме лапок: большинство собак отличаются радушием и гостеприимством. Зато как будто ещё один слой одежды, и я почти не замёрзла.

– Так, со всеми погуляли, печеньки всем раздали, вода у всех есть… – перечисляет Кристинка с видом бывалого матроса. Не хватает только подзорной трубы в руке. – Всё, пошли переодеваться.

– …Мы не берём некастрированных, – доносится из офиса голос Якова Львовича. Мы заходим: он разговаривает с худенькой старушкой в платке. – Я кому это говорил?

– Но их подкинули, – отвечает ему худенькая старушка. – Что было делать? А кастрировать можно, Полину попросить…

– Я сказал, что мы не-бе-рём!! – рявкает Яков Львович, и в следующую секунду я оказываюсь рядом с ними.

– Вы что делаете?! – ору я. Тонкая цепочка – с иконкой, кажется, – висящая на шее у старушки, сейчас зажата у Якова Львовича в руке.

– Аль! – Кристинка подбегает ко мне и оттаскивает меня за локоть. Она оказывается очень сильной. – Яков Львович, тётя Глаша, мы всё сделаем, мы отдадим котят ветеринару, всё нормально! – скороговоркой выдаёт она.

Конфликт медленно оседает на пол, как пыль в тесном офисном закоулке.

– Давай договоримся, Аль, – твёрдо говорит Кристинка, когда мы уже стоим на улице, а бордовые ворота у нас за спиной. – Давай договоримся: ты тут ни во что не встреваешь. Он вполне мог нас обеих послать отсюда подальше.

Я чувствую, что воздух снова накалился.

– То есть ты считаешь, что он вот так может хватать старушек за цепочки? Может, он им ещё шеи перереза́ть будет?

– Это тётя Глаша, завхоз. Ладно. Просто разруливать нужно очень аккуратно. А ты ужастики любишь? – вдруг спрашивает Кристинка. Она так быстро переключается на другую тему, что мне сначала кажется, будто «ужастик» – это и есть Яков Львович и его сложные воспитательные методы.

– Ну, смотрю иногда, чисто поржать. А что?

– А я не поржать, я правда пугаюсь. В кино хочу пойти. Отвлекусь как раз… вот от этого. – Она щедро рисует рукой круг, умещая в него всю промзону.

– Ну так пойдем!

Общение у нас уверенно выходит за рамки приюта.

* * *

– А ты Львовичу всё о себе рассказала? – спрашивает Кристинка в торговом центре. Перед нами «Крошка- картошка» и два билета на какое-то мракобесие.

– В смысле?

– Ну, ты ничего не скрыла? Драму там какую-то в биографии или что тебе твоя работа не нравится?

Эти слова получились у Кристинки очень смешно, как у ребёнка, который подслушал у взрослого и теперь повторяет.

– Да вроде не жалуюсь. В газете я редактирую, в театре творю. Чего ещё надо?

Кристинка отставляет стакан с чаем.

– Просто у нас с Таней Дэйзи… Ты её пока не видела и увидишь, надеюсь, не скоро, – так вот у нас с ней был спор. Она говорила, что в приют приходят те, у кого какая-то драма… Или им просто скучно жить.

– Да нет, – говорю. – Ну какая драма? Как мне панки в наушниках спели, что надо что-то полезное делать, так я и пришла. Творчество я, честно говоря, к полезным делам не отношу. Но это между нами, а то меня за такие слова театральная тусовка побьёт.

Кристинка продолжает на меня смотреть. У неё красивая кожа на щеках и обманчиво наивные чёрные глаза.

– Наконец-то, – говорит она. – Наконец-то я вижу нормальную реакцию. Вот если бы ты ещё нормально реагировала на конфликты – цены бы тебе не было. И с Дэйзи бы познакомилась.

Я давно заметила, что Кристинка иногда скатывается в казённый язык. Наверное, это у всех будущих аппаратчиков такой перекос.

– Да что это за Дэйзи? И почему ты боишься меня с ней знакомить? И откуда у неё такая диснеевская кликуха?

– Да потому что вы переругаетесь. Это замдиректорша. Хамка и алкоголичка. Кликуха – да просто есть другая Таня, и чтоб не путались.

– А-а-а… Понятно.

– Дэйзи, – продолжает Кристинка, – ненавидит девчонок, у которых есть парни. От неё муж ушёл…

– …И она думает, что любой, кто приходит в приют, должен быть таким же побитым жизнью, как она. Да?

– Нет, – качает Кристинка головой. – Не думает. Надеется. Ты в любом случае с ней столкнёшься, просто мне хочется, чтобы это произошло не сейчас.

– А сейчас что?

– Сейчас пойдём в зал, там реклама уже идёт, скоро кино начнётся.