Читать книгу Найди меня в лесу - Алиса Бастиан - Страница 9

Нора не всегда была одинока. Когда-то она была замужем. Никто, кроме её матери, ныне дряхлеющей в доме престарелых на углу улиц Мянни и Таллинна, об этом не знал. Но она была не в счёт, как и те, кто регистрировал брак.

Луукаса Нора не любила – по крайней мере, была в этом уверена, пока не потеряла его, – но он был ей симпатичен, и этого оказалось достаточно, чтобы выйти за него замуж и начать лепить под себя. Луукас оказался очень податливым, почти гуттаперчевым, и вскоре Норе наскучило исправлять в нём недостатки, которые ей не удавалось исправить в себе, и она начала кампанию по проявлению заботы. День за днём, неделю за неделей, месяц за месяцем Нора старательно смешивала заботу с контролем в большом блестящем сосуде с надписью «любовь», пока не получилось нечто маниакальное, а затем стала поливать Луукаса этой красивой, золотой, но липкой и сковывающей движения смолой. В конце концов не проходило и получаса, чтобы Луукас не получил заботливый выговор за то, что неправильно сидит за столом (выпрями спину), неправильно ест (нельзя так торопиться; не ешь такое горячее, пусть немного остынет), неправильно чистит зубы (не так быстро!), неправильно читает (слишком тусклый свет!), неправильно спит, дышит, существует. Пристегни ремни в автобусе в Таллинн, дождись зелёного света на светофоре в столице, встань в очередь, где меньше людей, возьми кефир подальше на полке – там свежее, приди на пять минут пораньше – это лучше, чем опоздать, поздоровайся с кассиром, сходи на залив, ходьба полезна для здоровья, выпей зелёный чай, меня не интересует, что он тебе не нравится, я же о тебе забочусь. Норе было всего тридцать, но пилила она не хуже сорокалетних. Гуттаперчевый Луукас протянул полтора года, прежде чем лампочка в его патроне жизни вспыхнула последней искрой и перегорела. В сотый раз слыша от жены да пристегнись же ты, дубина, Луукас понял, что больше так продолжаться не может. Половина автобуса не пристёгивалась, а жена при каждой поездке в Таллинн прилюдно отчитывала его как ребёнка. Луукас был вполне упитан, и ремень неудобно пережимал ему туловище, создавая дискомфорт. В тот день Луукас впервые решил, что дискомфорт от неповиновения жене, возможно, стоит свеч.

Категорический, демонстративный отказ Луукаса пристёгиваться не поверг Нору в шок. Она и сама устала от постоянного контроля за непутёвым мужем, но остановиться уже не могла. Нора выдохнула и отвернулась к окну. Луукас, довольный, но слегка недоумённый (он ожидал более бурной реакции, возможно, даже ссоры, которая встряхнула бы их затухший брак), уставился в тканевую обивку спинки кресла впереди него. Обычно в дороге он читал газету, которую ему давала Нора, – ведь надо быть в курсе всех событий, – но жена лишь бросила да и чёрт с тобой, живи как хочешь, это твоя жизнь. И ведь чертовски верные слова, но тон, каким они были сказаны, всё испортил. Поэтому – обивка и угрюмое молчание.

Косули часто искали пропитание парами и даже группками по три, и в поисках пищи перебегали лесное шоссе в другую половину леса по несколько раз в день. Ни для водителей, ни для пассажиров это не было новостью, но всякий раз все выгибали шеи, любуясь грациозными животными. Водитель, конечно, не выгибал, лишь притормаживал, и косули проносились перед автобусом, каждый раз заставляя его вздрогнуть и порадоваться, что все остались целы и невредимы. Некоторые косули рвались на шоссе настолько резко и в неподходящий момент, почти самоубийственно, что пару раз действительно происходили неприятные случаи.

Катрина Капп, которой в Локса бабушка вручила пять банок с различным вареньем, ехала домой к родителям в Таллинн и пыталась заигрывать с сидящим напротив парнем, всячески ему улыбаясь. Парень, однако, неловко поулыбавшись в ответ, пересел в конец почти пустого автобуса, и Катрина уныло констатировала своё очередное фиаско. В семнадцать лет у неё всё ещё не было парня, и этот факт она считала самым ужасающим в своей биографии. Пока Катрина раздумывала о своих любовных неудачах и о том, в какой цвет ей стоит перекраситься, когда она приедет домой, пакет с банками варенья, который она легкомысленно и довольно небрежно закинула на полку для багажа, подъехал к краю.

Хватило одного поворота, чтобы одна банка перевесила все остальные, и пакет рухнул вниз.

Хватило одного ребра ступеньки, чтобы все пять банок громко и вдребезги взорвались, забрызгав пакет, пол и саму Катрину разноцветным вареньем.

Хватило двух секунд визга Катрины, чтобы водитель обернулся в салон.

Ещё трёх секунд – чтобы он осознал, что все живы.

Но тех же трёх секунд не хватило, чтобы он успел увидеть нескольких косуль, стремглав летевших через дорогу. Визг тормозов оказался гораздо громче визга Катрины, но было уже поздно. Лёгкая осенняя наледь на дороге использовала свой шанс, и автобус, перевернувшись, приземлился прямо в ближайшие сосны. Один из стволов пробил лобовое стекло – водитель чудом остался в живых. Остальные пассажиры с разной степенью ушибов и шока медленно осознавали случившееся.

Не осознавал только Луукас. Не удерживаемый ремнём безопасности, он вылетел с сиденья и приземлился в другом конце автобуса виском прямо на упавший огнетушитель. Черепно-мозговая травма мгновенно стёрла из его жизни и Нору, и всё, что было до неё, на несколько секунд оставив лишь отпечатавшийся на сетчатке узор обивки спинки кресла. Потом потух и он.

Луукас был единственным погибшим в той аварии. Нора не знала, пристёгивались ли другие пассажиры, но зато точно знала одно: если бы она всё-таки настояла на ремне, как делала десятки раз до этого, Луукас, скорее всего, был бы жив. Нора была виновна вдвойне: не заставила мужа пристегнуться и довела его до такого состояния, когда ему в удовольствие было поступить ей наперекор. Эту двойную вину Нора несла в себе уже пятнадцать лет, хотя и сняла её с себя на первую годовщину его смерти. Она была причиной того, что Нора ни с кем больше не пыталась завязать отношения, не пыталась куда-то выезжать и вообще что-то делать со своей жизнью. Нора словно застыла в том автобусе с руками на ремне безопасности. Только иногда она не знала, на чьём ремне были руки – Луукаса, чтобы его спасти, или своём, чтобы расстегнуть его и избавить себя от мучений.

Ведь вина – не то, что можно просто так с себя снять.