Читать книгу Легкая корона - Алиса Бяльская - Страница 14

Дембельсктй китель Глеба висел на спинке стула и весело сверкал всеми своими блестящими пуговицами, значками и рандолевыми буквами на погонах.

– У нас просто Новый год настоящий. Даже глазам больно, – Марина махнула рукой в направлении парадки.

– Не понял. При чем здесь Новый год?

– Да при том, что этот твой китель увешан побрякушками и блестит, как новогодняя елка.

– Это, между прочим, не побрякушки, а знаки – стандартный набор: Погранцы, Старший пограннаряда, «Слава советскому пограничнику», ОСА и бегунок. Но тут даже не сами знаки важны, а подложка. Ты посмотри, какая у меня подложка крутейшая…

– Глеб, ради бога, не начинай! Я этого не вынесу!

Марина не любила вспоминать армейскую службу Глеба и особенно его дембельский период.

– А я не тебе, а Алисе рассказываю. Алисочка, правда, тебе интересно?

– Ага, очень. Что такое эта подложка? Звучит как-то подозрительно похоже на женское гигиеническое приспособление. Знаешь, которое используют во время месячных…

– Дура ты. Подложка – это подкладка под значки. Под знаки изготавливается по шаблону подложка на внутреннюю часть кителя. А погоны? Буквы видишь? Эти буквы давленые, сделаны из фольги от тюбика зубной пасты – внутренняя сторона тюбика желтая. А некоторые дембеля вручную вытачивали буквы из металла рандоль.

– Что такое рандоль? В первый раз слышу.

– Рандоль – металл, по цвету и блеску напоминающий золото, но в отличие от золота он очень быстро темнеет. Фиксы у зэков видела? Так вот, все фиксы на зоне делаются из рандоля, если это не настоящие блатные, конечно. У тех золотые.

Пока он грузил меня подробностями изготовления дембельских шевронов, нашивок и лычек, я вспомнила, как прошлой зимой Марина позвонила мне чуть не в слезах.

– Алиса, ты можешь сейчас прийти?

– А что случилось? – испуганно спросила я.

– Выходи прямо сейчас. В дверь не звони, Игорек спит. Я тебя буду ждать.

Я знала, что Глеба отпустили в увольнительную на несколько дней повидаться с сыном, поэтому удивилась, что Марина меня позвала. Она ждала встречи с мужем как манны небесной, тут не до посторонних.

Когда я вышла из лифта на ее третьем этаже, она уже ждала меня на лестничной площадке.

– Алиса, я не знаю, что делать. Это ужасно! Это не тот человек, за которого я вышла замуж. Это какой-то чужой толстый пьяный мужик, который совсем не похож на моего Глеба.

– Да что он сделал-то?

– Он притащил с собой кореша, ты бы его видела. Они целыми днями жрут и пьют, шлифуют свои бляхи и пуговицы на кителе, говорят только о дембельском альбоме и парадке. Все, и больше ни о чем. Он даже Игорька на руки не берет, потому что тот плачет, когда видит папу, а Глеб обижается.

Мы пошли на кухню. За столом сидел Глеб, на самом деле поправившийся вдвое по сравнению с последним разом, когда я его видела, и какой-то огромный детина с красным грубым лицом, который держал в одной руке армейскую бляху, а в другой швейную иголку. Этой иголкой он старательно, высунув от напряжения язык, гравировал лучи внутри звезды на бляхе. Глеб внимательно наблюдал за его действиями.

Увидев меня, Глеб вскочил и сжал в медвежьих объятиях. Потом он обнял Марину.

– Марина, как я соскучился!

Он опять сел и посмотрел на бляху в руках детины.

– Сейчас, только осталось суконкой с пастой Гоя все отшлифовать – и получится просто чудо заморское, а не бляха.

Марина бросила на меня многозначительный взгляд. Глеб взял гитару, перебрал струны и в полный голос запел, не отрывая взгляда от Марины.

Тут к нему присоединился мордатый, и они оба, закрыв глаза, проникновенно, в унисон, затянули:

Увесистый толчок вернул меня в действительность.

– Фуражка, говорю, это святое. Сам подшивал изнутри зеленым бархатом. Бялая, ты спишь, что ли? Марина вон тоже засыпает. Ладно, пойдем я тебя провожу, два часа ночи уже.

Я нацепила на себя фуражку, а заодно и дембельский китель.

– Только не застегивай. Ты мне его своими сиськами растянешь.

– Сиськи у доярок, а у меня – грудь.

– Грудь – это когда маленькая, а у тебя – как раз сиськи.

С тем и вышли. Когда мы повернули из двора на улицу, то наткнулись на группу байкеров. Их было человек пятнадцать, не меньше, на огромных мотоциклах, все в коже и металле. Стоя на тротуаре, я прямо перед собой видела дверь своего подъезда, от которой нас отделяла только проезжая часть. Но попасть туда казалось совершенно нереальным. Байкеры молчали и разглядывали нас с холодной невозмутимостью, оглашая окрестности диким ревом своих мотоциклов. Первой моей мыслью было развернуться и убежать назад во двор, спрятаться где-нибудь на детской площадке, тихонечко пересидеть – ведь не попрутся же они на мотоциклах искать нас в избушках и грибочках, – а потом осторожно вернуться к Марине. Я могу и у нее переночевать. Но Глеб железной хваткой держал меня за руку. Я с ужасом поняла, что он никуда убегать не собирается.

– Глеб, давай вернемся, – на всякий случай попросила я.

– Заткнись и слушай меня, – сквозь зубы, очень тихо и серьезно сказал Глеб. – Сделай нормальное лицо и не смотри им в глаза. Ты поняла? Не смотри в глаза. Иди. И все.

– У меня ноги не идут. Серьезно.

– Обопрись на меня сильнее, но старайся идти.

Я навалилась на него всей тяжестью, он подхватил меня рукой за талию, и так мы медленно шли, глядя прямо перед собой. Он мне, кажется, что-то говорил, но я ничего не слышала – в ушах словно была вата. Я видела, как байкеры провожают нас взглядами. Глеб меня встряхнул.

– Я открою дверь подъезда, заходи спокойно, не беги и не поворачивайся к ним спиной.

Когда мы наконец, целые и невредимые, оказались у меня в подъезде, от пережитого ужаса я расплакалась.

– Да ты, мать, слаба, – снисходительно сказал мне Глеб. – Что ты так пересрала? Повисла на мне так, что я еле тебя допер. А я-то думал, ты смелая.

– Это Марина смелая, а я нормальная. Любая бы испугалась.

– Да это ж байкеры. Они бы нам ничего не сделали. Только так, попугать хотели, думали, я фраер какой. Но я бы просто так не дался – смотри, что у меня есть.

Он мне показал кастет и нож.

– Глеб, давай ты ко мне поднимешься, переждешь, пока они уедут. А то ты будешь геройствовать, а меня Марина потом на куски порежет.

– Вот еще! Они что здесь, хозяева и я не могу по своей улице ходить?

Я вцепилась в него мертвой хваткой.

– Я тебя не пущу, мне Марина не простит. Пожалуйста, пойдем ко мне.

Он еще поупрямился немного, но здравый смысл возобладал, и он согласился подняться ко мне в квартиру. Я позвонила Марине и рассказала, почему Глеб задерживается.

– Да знаю я этих байкеров, у них Сеня Малый главный, мы с ним в один садик ходили. Скажи Глебу, чтобы шел домой, я его выйду встречать.

Вот ведь сумасшедшая!

Отец Марины ушел от ее матери к другой женщине, когда дочке было четыре года. У этой женщины было двое детей: дочь и сын Глеб, который был старше Марины на два года. Отец усыновил детей жены, и таким образом они официально стали братьями-сестрами, все с одной общей фамилией – Воиновы. Марина с Глебом полюбили друг друга. Они довольно долго, несколько лет, боролись с собой, особенно Глеб, но время шло, гормоны захлестывали, и становилось все сложнее не поддаваться страсти.

Марина переехала жить к отцу под предлогом, что ее новая школа была рядом с его домом. По утрам делала вид, что уходит в школу, а на самом деле проскальзывала в комнату к Глебу. Довольно длительное время им удавалось всех обманывать; они занимались любовью, катались на Глебовом мотоцикле, и все было прекрасно. В школу ни он, ни она не ходили, и их это совершенно не волновало. Однажды, решив, что дома никого нет, влюбленные пошли вместе принять душ. Там их и застукал, голых и целующихся, отец.

Может быть, потому, что Марина и Глеб были всего лишь сводными братом и сестрой, он их не убил. Хотя грозился, требовал и умолял прекратить. Потому что был все же в этой ситуации какой-то налет инцеста. Они ему объяснили, что это – любовь. Отец смирился, но просил держать происходящее в секрете от обеих матерей. И вроде бы все шло гладко, никто ничего не знал, но как-то раз, за общим столом во время семейного обеда, Марина потеряла сознание. Она была беременна. Что здесь началось: истерики, скандалы, слезы, просьбы. Марине и Глебу пришлось уйти от родителей и, поскольку другого выхода не было, переехать к Марининой мамаше, которая тоже была возмущена происходящим и не разговаривала с ними.

Глеб вернул себе фамилию своего биологического отца, видного советского ученого, академика, члена партии и дворянина по происхождению. Отец ушел из семьи, когда Глебу было два года, и с тех пор ни с бывшей женой, ни с детьми ни разу не виделся и не разговаривал. Алиментов тоже не платил, а поскольку он был ужасным, мстительным человеком и обладал большой властью, мать Глеба боялась чего-либо требовать. Понятно, что чувствовал Глеб по поводу своего папаши и его фамилии; но что делать: если бы Глеб остался Воиновым, их с Мариной не расписали бы.

Эти двое были потрясающей парой. Все у них было «больше, чем жизнь», страсть, бурлившая в них, прорывалась наружу вспышками неземной любви, бешеными ссорами, неистовыми примирениями. Они оба как будто вышли из романов Достоевского. Я же любовалась обоими, но в особенности – Мариной.

Мне нравилось, как она опережает время, как живет на полной скорости. У нее была взрослая жизнь: страсти, любовь, секс, ревность, страдания, беременность и роды, материнство и ответственность, в то время как я жила по схеме: школа – учеба – дом – чтение – воспитанные хорошие мальчики – кино.