Читать книгу Она уходит со мной - Алиса Ковалевская - Страница 3

Вероника

Выжатая как лимон, я смотрела на спящего брата и думала, что делать дальше. Сколько я смогу блефовать? Срочно нужно найти работу, только вот в нашем городишке даже место за кассой было сродни восьмому чуду света.

Услышав в глубине квартиры шум воды, я посмотрела на пересечённой давнишней трещиной дисплей телефона. Три минуты седьмого.

– Псих грёбаный, – шепнула себе под нос.

Платон вздохнул во сне. В отличие от меня он крепко спал уже несколько часов. Весь остаток ночи я провела, надраивая полы и стоя у плиты, чтобы успеть вовремя.

– Если бы вы только были живы… – прошептала я, не сводя с брата взгляда.

Он был точной копией отца. Тот же разрез глаз, та же улыбка. Почему-то папу я помнила лучше, чем маму. Но какое это теперь имело значение? Родителей нет. Всё, что у меня осталось, – Платон. И я должна сделать так, чтобы с ним всё было в порядке.

Выйдя в коридор, я наткнулась на Германа.

– Ты что делаешь? – хотела выхватить у него шарф. Вся моя одежда валялась на полу рядом с мусорными пакетами.

Герман жёстко перехватил мою руку за локоть.

– Это мои вещи!

– От твоих вещей прёт бензином, – шарф полетел к остальному.

– И что? Других у меня нет!

– Это уже не мои проблемы. Выбирай: либо ты остаёшься со своими тряпками по ту сторону двери, либо без них тут.

Он понимал, что деваться мне некуда.

– У меня нет других вещей, – повторила в бессильной злости.

Ответом он меня не удостоил. Толкнул от себя к входной двери. Я запнулась о собственную куртку. Ударилась локтем и поморщилась. После моего фееричного падения на стол в клубе на руке выступил синяк размером с ладонь. Даже сгибать её было больно.

– Я всё постираю! – крикнула Герману в спину.

Его чёрные волосы были влажными, под бронзовой кожей перекатывались мышцы, на правом плече красовалась татуировка, разглядеть которую я не смогла. В воздухе остался запах свежести и мужского шампуня.

– Ты меня слышал?! – сбросив оцепенение, догнала его и схватила за руку.

Он остановился. Резко посмотрел на меня, и пальцы мои сами собой разжались. Инстинктивно сделала шаг назад.

– Я всё постираю, – выдавила снова.

Герман пренебрежительно скривил уголок губ и, ничего не ответив, прошёл в кухню. Включил кофемашину. Я плелась следом за ним, не зная, что говорить и делать.

– Я всё помыла, – нервно заговорила. Рядом с ним самообладание таяло льдинкой на солнце. – Почистила ванную и…

– Я не слепой, – грубо оборвал он меня.

Под его пригвождающим взглядом почувствовала себя жалкой. Жалкой стала даже моя злость. Грудь его покрывали колечки волос, вниз от пупка уходила тёмная шелковистая дорожка. Медленно подняла глаза обратно к его лицу. Он не усмехался. Ни малейшего намёка на усмешку, только чёрная пожирающая тьма в глазах.

– Если хочешь, можешь позавтракать со мной, – сдержанно сказал он.

Я кивнула. Беря из сушилки чашку, заметила, что у меня дрожат пальцы.

Неожиданно Герман подошёл совсем близко. Встал прямо позади. Чашка выскользнула из рук и, со звоном упав в раковину, разлетелась на осколки.

– И это ты тоже отработаешь, девочка, – его ладонь легла на моё бедро. Двумя пальцами он провёл к ягодице, потом обратно. Вжав в раковину, поднял руку выше. Я подалась было вбок и тут же оказалась в капкане.

– Ты на что рассчитывала? – его голос зазвучал прямо над ухом. Тихий, вкрадчивый. – Что будет, как ты себе придумала, Ника? Не будет. Будет так, как скажу я.

Я проглотила вставший в горле ком. Снова попыталась вывернуться. Он прижался, и его затвердевший член упёрся в меня. Коленки задрожали, воздуха перестало хватать. Склонившись, Герман провёл носом по ушной раковине и шумно втянул воздух. Ещё секунда, и его руки исчезли. Я вцепилась в край раковины, боясь, что, если отойду хоть на шаг, упаду.

– Накрывай на стол.

Он держал в руках чашку с кофе. Поднёс ко рту, сделал глоток.

Ни намёка на то, что было только что. Разве что выпирающий в районе паха бугор, не имеющий никакого отношения конкретно ко мне. Это было понятно по равнодушному, почти что скучающему выражению его лица.

Меня же потряхивало. На автомате вытащила две тарелки, взяла новую чашку. Взгляд наткнулся на осколки.

– Сколько ты отдал моему брату? – не узнала собственный голос.

– Это имеет значение?

– Имеет. Я всё тебе отдам.

Он зловеще усмехнулся.

– Попробуй.

– Я всё тебе отдам! – чуть повысила голос. – Сколько?

– Твоему брату – пятнадцать тысяч. Хотя… Шестнадцать, – усмешка осталась только на кончиках дьявольски изогнутых губ.

Шестнадцать тысяч. Для меня это были большие деньги. После смерти родителей на нас с Платоном платилось пособие, но ни копейки из него я не видела. Всё как опекун забирал Лёня.

– Я отдам тебе эти шестнадцать тысяч, – немного пришла я в себя. Решительно взяла блюдо с оладьями и, поставив на стол, прямо посмотрела на Германа. – Не думай, что меня можно купить. Твои шестнадцать тысяч…

– Тридцать две.

Я осеклась. Он снова поднёс чашку к губам.

– За ночь набежали проценты, Ника.

– Какие ещё проценты?! – ощущение было, что меня швырнули в бассейн с колотым льдом.

– Каждый день сумма будет увеличиваться вдвое. Завтра твои тридцать две тысячи превратятся в шестьдесят четыре. Послезавтра в сто двадцать восемь.

Я схватила ртом воздух. В голове зашумело. Герман снял с блюда крышку и, сложив верхний оладушек пополам, обмакнул в пиалу со сгущённым молоком. Присел на подоконник.

– Ты думала, поймала меня на крючок? Нет, Вероника.

Жмурясь, он откусил оладушек. У меня земля уходила из-под ног. Доев, он вернулся к столу и взял ещё один. Опять макнул в сгущёнку.

– Но пока у тебя есть выбор, – провёл по моим губам сладким, ещё тёплым тестом. Я сразу же почувствовала вкус сгущённого молока. Невольно облизнула губы. В чёрных глазах сверкнула молния. – Ты отдаёшь мне бумажник – я снижаю ставку. – опять по моим губам. – Это твой единственный выход.

Огромным усилием заставила себя отвернуться. Поставила одну тарелку напротив дивана, вторую – с другой стороны стола. Герман стоял рядом, и это нервировало. Единственный выход… Только выходом это не было. Нет у меня выбора. И выхода нет, даже единственного.

– Приятного аппетита, – положила на его тарелку несколько оладий. Три – на свою. Он хмыкнул и, больше ничего не сказав, сел за стол, а я подошла к кофемашине. Глоток чёрного горького, чтобы прогнать дрожь. Только поможет ли? Скорее всего, нет. Тем более пока он смотрит на меня.

– Почему ты сидишь на полу?

Голос брата заставил меня отвлечься от наблюдения за болтающейся в барабане стиральной машины куртки. И от мрачных мыслей тоже. Не ответив на вопрос, я подозвала Платона. Хмурый со сна, он посмотрел на меня с подозрительностью.

– Да иди, – улыбнулась я. – Или что, боишься покусаю?

Он замялся. Буркнул что-то себе под нос. Пришлось встать с мягкого коврика и подойти самой.

– Мне в туалет нужно, – признался брат.

Если уж мне в этой похожей на хоромы квартире было не по себе, что говорить про него. Квадратный метр тут стоил, наверное, дороже, чем вся наша двушка.

Подбадривающе улыбнувшись мелкому, я развернула его за плечи и подтолкнула к выходу.

– Сам дальше справишься? – спросила, включив в туалете свет.

Платон утвердительно кивнул.

Когда родителей не стало, ему было чуть больше года, мне – тринадцать. С раннего детства он привык быть самостоятельным, так что сомневаться в нём не приходилось.

Поставив греться чайник, я сунулась в холодильник.

– Тут как в магазине, – подошедший Платон задрал голову. – Ника, разве так дома бывает?

Достав лоток с клубникой, я вручила его Платону. Достала молоко и варёную колбасу.

– Бывает, – ответила со вздохом.

Хлопнула дверцей и, забрав у брата ягоды, отправила его в ванную чистить зубы. Сама тем временем по второму разу накрыла на стол, собираясь позавтракать и сама. Уже нормально, потому что вместе с Германом сделать этого у меня не вышло. Заставила себя только кофе выпить, к еде даже не притронулась.

Куда спозаранку уехал Герман я не знала. Наш город живостью не отличался, а в воскресное утро так и вовсе был похож на мертвеца. Более или менее приличные магазины и те работали с десяти. Хотя я глубоко сомневалась, что наш торговый центр устроил бы мужчину, на пиджаке которого красуется бирка знаменитого модного дома. И вряд ли это сшитый в подвале левак.

Обгрызая клубничину, я с содроганием и непонятным волнением вспоминала прикосновения больших ладоней. В голову против воли закралась предательская мысль «а что, если». Перспектива стать любовницей Вишневского только сперва показалась отвратительной. Чем больше я об этом думала, тем горше становилось осознание, что так брат хотя бы на какое-то время будет в безопасности.

– Это всё мне? – умывшийся и расчесавшийся без напоминания, Платошка таращился на стол.

Я кивнула. Подвинула к нему пиалу с клубникой и сама взяла ещё несколько ягод. Налила ему чай, себе – кофе. Добавила капельку кокосовых сливок. Подумала и долила до самых краёв.

– Хочешь сыр, – снова открыла холодильник. – Или, – достала странный на вид окорок. Обсыпка у него была чёрная, с семенами. – Такую штуку хочешь? – показала брату. – А ещё знаешь, что есть… – вытащила сыр с голубой плесенью и отрезала кусочек. – Дорблю. Ты такой никогда не ел.

– А ты ела? – он придвинул к себе доску с кусочком.

– Да, но очень давно.

– Воняет, – принюхавшись, скривился Платон.

– Сам ты воняешь, – забрала у него из-под носа сыр. – Жуй свои оладьи.

Усевшись напротив брата, я отхлебнула кофе. Из ванной донёсся писк закончившей стирку машинки. Даже этот писк был дорогим. Мягким, приятным. В этом доме и вещи-то боятся лишний раз побеспокоить хозяина. Мало ли…

Разделавшись с оладушком, брат облизал пальцы. Пару минут назад сгущёнки в пиалке было чуть ли не до половины – теперь осталось на самом донышке. Он принялся собирать её ложкой. Спасибо хоть, что не языком.

– У тебя попа не слипнется?

Брат замотал головой. Волосы у него были тёмно-каштановые, как у отца, которого он не помнил. Мне досталось хотя бы что-то, ему – ничего. Разрезав кусок сыра на кубики, я дотронулась пальцами до самого большого и опять посмотрела на брата.

– Ты грустная, – поймав мой взгляд, выдал он. – Ник… Ты грустная, потому что боишься, что Лёня придёт?

– Лёня не придёт, – решительно заявила я. – Да и если придёт… Почему я должна быть грустная из-за Лёни?

Пытаясь скрыть от него настоящие эмоции, я включила телевизор. Огромную плазму, занимавшую добрую часть стены над столом. Кухня-гостиная, где мы сидели, была метров тридцать, из большого окна открывался вид на единственную часть города, смотреть на которую можно было без слёз. Мой старший брат не посмеет сунуться сюда.

Несколько раз я щёлкнула, переключая каналы.

– Я слышал, как он кричал на тебя. И как обзывал, тоже слышал. Он тебя дурой назвал. А ещё потаску…

– Хватит, Платон! – швырнула пульт на стол.

Канал переключился сам собой, из невидимых, встроенных по углам динамиков донеслась музыка. Брат притих. Я тоже взяла себя в руки.

– Не надо повторять то, что говорит Лёня. Если ты будешь это повторять, станешь таким же, как он. Ты этого хочешь?

Платон насупился. Мотнул головой.

– Ну вот и всё. Ешь давай, – подала ему кусочек сыра. – Попробуй. И не кривись.

– Я не хочу, – запротестовал он.

Я всё-таки положила сыр на край его тарелки.

По телевизору шёл повтор чемпионата мира по фигурному катанию. Выступали мужчины, и я засмотрелась на экран. Вздохнула и выключила звук.

– Папа очень любил этот сыр, – зачем-то сказала. – Когда он первый раз дал мне его попробовать, мне не понравилось. А потом…

Брат слушал меня, не понимая, чего от него хочу. Да я и сама не понимала. Но к горлу подступили слёзы. Вчерашнее унижение, страх, усталость сплелись в одно. К тому же, меня немного знобило.

– Ты на папу очень похож, – просто сказала я. – Очень похож, Платон. Жалко, что ты его не помнишь.

Чтобы понять меня, он был ещё слишком маленьким. И всё-таки знала, что он пытается. Когда он с опаской понюхал кубик сыра, улыбнулась.

– Невкусно, – откусил немного и отложил.

– Ты просто ещё слишком мелкий, – забрав остатки, доела сама. – Сопля она и в Африке сопля.

– Я не сопля!

– Ещё какая сопля, – его искреннее возмущение опять вызвало у меня улыбку. Тоже искреннюю. Вернув звук, я убавила его так, что он стал просто фоном. Под красивую, сплетённую из переливов клавиш, скрипки и почти незаметных ударных музыку, показывал свою программу спортсмен из Китая. Если бы жизнь сложилась по-другому, я, может быть, тоже каталась бы на этом чемпионате. Ладно, не на чемпионате – просто на каких-нибудь незначительных внутрироссийских соревнованиях.

– Я когда-нибудь говорила тебе, что папа был тренером по фигурному катанию?

– Нет.

– Наш папа был хорошим тренером. Он… он вообще был хорошим.

– А мама?

– И мама была хорошая, – глухо отозвалась. – Самая лучшая, – встала и обняла брата. Прижала к себе, прикрыла глаза, а, открыв, устремила взгляд на экран.

Из коридора раздался шум. Пришлось разжать руки.

Только успела сделать это, дверь хлопнула. Не прошло и нескольких секунд, как в кухне появился Герман. Посмотрел на плазму, на стол и остановил взгляд на мне. То ли он был зол, то ли раздосадован, то ли, как всегда, не в настроении.

Я, было, хотела съязвить по этому поводу. Но вспомнила то, о чём думала недавно. За спиной у меня пил чай и ел оладьи Платон. По телевизору напоминанием об отце шёл чемпионат мира.

– Сделать тебе кофе? – примирительно спросила Германа.

Он мой единственный шанс. Наш единственный шанс. И что бы ни случилось, я не должна об этом забывать.