Читать книгу Такая простая и такая сложная жизнь - Алла Черкасевич - Страница 4

А земля-то наша какая! Лучше нет. С севера – густые леса, где водится дичь, ягоды, грибы. На юге – болото и множество речек и озёр с изобилием рыбы. И земля плодородная, лёгкая в обработке. Рассказывают, что с незапамятных времён в окрестностях поселились племена бужан (славян, расселившихся вдоль реки Буг), родственников волынян (жителей гористой Волыни). Несмотря на владения литовских князей, народ был православным и трудолюбивым: пахали, сеяли, выращивали рожь, пшеницу и лён. В каждом хозяйстве были коровы, волы, лошади, козы, а в лесу – борти с мёдом. Рядом пролегала древняя дорога Кобрин-Каменец-Высокое-Брест. По этой-то дороге и пришло примерно двести или триста лет назад племя с чужестранной (арабской) внешностью, называемое иудеями (евреями). Народ мастеровой, умеющий приспосабливаться к любым жизненным обстоятельствам, освоил ремёсла и наладил торговлю! Выходец из еврейской общины, торговец по имени Теваль, оказался наиболее удачливым и быстро разбогател. Если случались неурожаи или у православных была другая острая нужда, шли «до Тевля», который с радостью одалживал зерно до нового урожая или ссуживал деньги, конечно «в рост»… Так еврей с французской фамилией Теваль ознаменовал в окрестностях новую деревню Тевли. Потомки Теваля, лавочники близлежащей деревни Залесье, стали носить фамилию, на местный лад, Тевелевичи.

Где-то в 1890-ых годах по Тевлям прошла первая ветка железной дороги и была построена железнодорожная станция. В Тевельском православном приходе тогда насчитывалось более 1500 прихожан. Напротив Свято-Успенской церкви стояла начальная школа. В селе была корчма, рядом хутор, хозяином которого был некто Деконский, владевший 390 десятинами земли. Столько же земли было и во владении крестьян, что составляло примерно 10 десятин на семью. В 1900 году в селе было уже 42 двора, хлебозапасный магазин, две ветряные мельницы, постоялый двор (гостиница рядом с корчмой), железнодорожная станция, две церкви, почтовая станция, народное училище и почти 500 жителей. Так к началу девяностых годов девятнадцатого века к названию близлежащего села Девятки присоединилось местное уточнение Девятки Тэвельские.

Наше село, нынешние Девятки, ещё более древнее. Известно оно с 1563 года и называлось встарь Дашковичи, по имени русских дворянских родов литовского происхождения. Церковь находилась на местном кладбище, носила имя Трисвятительская. А когда в Тевлях и по окрестным деревням расселились евреи, то деревню стали называть Девятки по имени Лазаря Девятича из села Залесье. Ещё в Дашковичах появилось среди крестьян прозвище Басюк. Произносилось оно на южном говоре мягко и тепло Бася. Так на Житомирщине или Полтавщине уменьшительно-ласкательно называли Василия. «Басом» в древности обозначался старинный музыкальный инструмент – струнный бас. Можно предположить, что первые носители фамилии могли быть связаны с музыкальной сферой или игрой на этом инструменте. Вероятней всего фамилия произошла от старинного имени Баса, которое имели даже купцы и вельможи во времена Киевской Руси. Младшие наследники Баса именовались Басюками, а в наших, относительно северных землях, фамилия зазвучала как Байсюк. Дашковичи можно было переименовать не в Девятки, а в Байсюки, настолько часто встречается эта фамилия в метрических книгах Тевельской Успенской церкви (Тевельский православный приход Успения Пресвятой Богородицы, Пружанское благочиние). (НИАБГр, Фонд 1039, опись 2, дело 25). В этих старинных книгах оживают давние страницы истории, судьбы людей далёких и незнакомых, но родных.

По записям тем известно, что в 1813 году у некого крестьянина-собственника Григория Байсюка родилась дочь, которая в метрических книгах записана как Елисавета, позже упомянута уже как Елисавета Григориева Байсюкова. Конечно, у Григория были ещё дети. Так, в 1845 году родился сын – Диомид Григориев Байсюк. В том же 1845 году записано рождение дочери Пелагеи у крестьянина Власия Кузьмичова. И как же им было не встретиться! О том знаменательном в жизни их событии вещает следующая запись в книге «Браком сочетавшихся» – венчание 24 октября 1865 года. Фамилия жениха – Диомид Григориев Байсюк, 20-ти лет; невесты – Пелагея Власовна Кузьмичова, 20 лет. Оба православные, первым браком. А дальше – всё, как у людей: запись о рождении 5 октября 1867 года Фомы Байсюка, 1 октября 1869 года – Романа Байсюка. «Дiомидъ Григогiевъ Байсюкъ и законная жена его Пелагiя Власiя дочь, православные. Восприемники: Самсон Власов Кузьмич… и Ксения Ивана жена Петра Ясинского; Таинство крещения совершал Тевлевской Церкви Священник Иосиф Арсениев Сакович и дьячок Антоноий Лаврентиев Скабалланович». Далее записано, что 20 сентября 1872 года у молодых родителей крестили дочь Софию. Даты рождения прерываются датами смерти. София умерла 7 февраля 1874 года в возрасте двух лет. У Диомида и Пелагеи родились: сын Митрофан (5 июня 1875 года), дочь Анна (1 сентября 1877 года), сын Конон (4 марта 1880 года, умер 22 декабря 1882 года в возрасте трёх лет), сын Григорий (19 ноября 1882 года). В каждом доме, в каждой семье было много детей. Жизнь кипела! Кипела, когда в 1569 году королевство Польское объединилось с Великим княжеством Литовским, и теперь крестьяне жили в I Речи Посполитой. Жили! И практически никто ничего не знали о Северной войне (1700-1721 г.г.) между Российской империй и Швецией, в результате которой в начале XVIII века Речь Посполитая пережила процесс распада на два государства. Жили! Ничего не знали о разделах, о том, что в период между 1772 и 1795 годами Россия вместе с Пруссией и Австрией участвовала в разделах Речи Посполитой.

Немного истории

Первый раздел Речи Посполитой произошёл в 1772 году, второй – в 1793. В 1795 году монархи трёх стран собрались в Вене с решением нового раздела, в результате которого польского государства не стало. Его поделили между собой Пруссия, Австрия и Россия. Для Росии одним из основных поводов стал религиозный вопрос. Россия хотела, чтобы православным дали больше прав. В Польше были и сторонники, и противники требований русской императрицы Екатерины, что привело даже к гражданской войне. Ещё одна причина, почему Россия согласилась на раздел, был возможный союз Турции и Австрии против неё. Забрав себе большую часть польских земель, Россия после раздела стала самой большой и влиятельной страной в Европе.

Жили! Знали, что живут в самой большой стране – России! Вера единая: христианская православная, язык родной – русский. Жили! Знали, что была у власти в Росси великая царица Екатерина, потом цари менялись… Знали, что француз Напалеон с армией напал войной, что недалеко от их деревень рядом с Кобрином было большое сражение, а на окраине Тевель целое поле превратилось в кладбище. Знали, что русский император Александр I победил французов. Жили, работали. Работящие крестьяне с наделами земли были сами себе хозяевами и назывались в документах как крестьянине-собственники.

Осенью 1888 года старшего сына Фому Байсюка призвали в армию. Повезло ему, что накануне летом изменили сроки службы. На 3 года только ушёл он в пехоту, отслужил, в 1892 году вернулся в родные Девятки и, недолго думая, женился. Уж в следующем году стал Фома отцом дочери Агрипины. Младший брат Фомы – Роман не отставал: 1894 год, 22 мая, бракомсочетался «крестьянин-собственник деревни Девяток Роман Диомидов Байсюк первым браком, 24 года, и села Тевли Мария Гавриловна Мороз первым браком, 26 лет. Поручители от жениха – Игнатий Онуфриев Мороз и Фома Диомидов Байсюк, от невесты – Иван Лаврентиев Мороз и Парфений Емельянов Голуб». Первой у них была дочь – Акулина. Бабушка Акулина… О ней-то и главный рассказ. А при крещении: «7/11 апреля 1896 года, Акилина, родители: крестьянин д. Девяток Роман Деомидов Байсюк и законная жена его Мария Гаврилова, восприемники: Карп Романов Горошко и Евдокия Филипова Ясинская».

Так и жил, как все, Роман Байсюк: середняк, хозяйство не бедное, и жена трудолюбивая, младший сын подрастал, ему почти 12 лет, дочерей полон дом. Старшенькая Акулька, Акулина – красавица, на выданье, замуж пора. И надо же такому случиться, заболела и скоропостижно умерла жена и хозяйка в семье. Как водится у крестьян, пока живёшь, должен работать: ни земля, ни хозяйство, ни хозяин не должны простаивать. Согласилась быть женой Роману и хозяйкой в доме молодая женщина, которая по истечению нужного срока родила девочку. Дети работали с отцом, старшую, Акульку, решено было отправить на заработки, работать к чужим людям. (Бывало, там и накормят). Подрастала и младшая сестра, дочь мачехи.

Народ в деревне жил от урожая до урожая своими радостями и горестями, не интересуясь особо происходящим в мире вокруг них. Слухами пополнялись на ярмарках в соседних городах и, конечно, в Кобрине. Вот только в 1895 и в 1896 великие пожары сожгли почти весь город. Про надвигающуюся войну с германцами разговоров и вовсе не было. Известие о всеобщей мобилизации застало жителей врасплох: разгар сезона, что будет с урожаем? Поутихли волнения мобилизации – новые страхи понеслись по дворам. Именно еврейские торговцы принесли осенью 1914 года в Тевли и Девятки страшное известие о эвакуации. Рассказывали, что 14 октября 1914 года еврейскому населению гмины Гродзиск было приказано покинуть город в течение трёх часов, без указания пунктов назначения и маршрутов следования. А дальше – страшнее. Приезжие торговцы рассказывали о злодеяниях немецких и австро-венгерских войск на занятых территориях: в Галиции, на Буковине, в Карпатской Руси. Особо жестоко убивали местных русин, что погибло уж более 150 тысяч простых людей. От красивого, зажиточного многолюдного села Юрова осталась улица пепелищ с чёрными трубами.

Власти пытались как-то организовать эвакуацию, но во многом она напоминала бегство. С началом 1-й мировой войны власти по соответствующему указу составили планы, куда эвакуировать больницы, предприятия и школы. Тогда же отменили черту оседлости для евреев. Так как евреи составляли почти четверть числа всех беженцев, им впервые за 120 лет разрешили переезжать в центральную Россию. Отступая, русские войска жгли всё за собой. Жители целых деревень вынуждены были покидать свои дома. Из-за огромного числа перемещающихся семей было приказано ставить вдоль дорог пункты питания. Там обездоленные люди могли получить хлеб, горячий чай, медицинскую помощь и корм для скота.

К концу 1914 года еврейские общины приграничных мест активно пополнялись новыми семьями – беженцами с запада. Вскоре все они «поднимались» и уходили на Восток. С одним из таких кланов двинулся в эвакуацию Роман со своей многочисленной, от мала до велика, семьёй. Продал всю живность. Решение «бежать» подогревал, разносящийся в сухом морозном воздухе стук колёс с ближайшей железной дороги. Три километра до полустанка Тевли прошли пешком. Стрелочнику объявили, что они беженцы, как и другие люди. Со стороны Бреста подошёл паровоз, тянущий вагоны. Один вагон был почти пустой.

Железнодорожнику ничего не оставалось делать, как пустить в этот вагон весь «кагал», евреи непрестанно и на станции, и в вагоне собирались вокруг раввина и читали Устную Тору (Талмуд) или Теилим (Псалмы царя Давида). Верна поговорка: «Шляхтич на своем огороде равен воеводе, любой раввин сам царствует и всем владеет в своей общине». За Тевлями много часов тянулся лес. Тянулось и время: «Всё ничего, больше всего хлопот с малыми детьми». Задолго до подъезда к городу Берёзе молодой еврей нашёл в лице дочерей Романа благодарных слушателей. Слушал и Роман с сыном. Оказывается, Берёза – старинный город, уже в 1477 году основан костёл Святой Троицы, в конце XV века Берёза стала торговым городом, получив городскую хартию и право на проведение еженедельной ярмарки. В 1617 году Берёза была объявлена собственностью канцлера Великого княжества Литовского Льва Сапеги. С гордостью еврейчик отметил, что в 1629 году Сапега также разрешил местным евреям открыть школу и синагогу. В это время в городе уже существовала униатская церковь и основан монастырь картезианского (картузианского) монашеского ордена. А строительство монастыря осуществлялось неизвестным итальянцем, и было закончено в 1689 году. В связи с появлением монастыря город получил своё второе название – Берёза-Картузская. В 1680 году евреям разрешили построить молитвенный дом и беспрепятственно отправлять свои богослужения. «Да, Берёза не русский город», – подумал Роман сквозь дрёму. А рассказчик словно услышал его и продолжил рассказ русской истории города. После третьего раздела Речи Посполитой город вместе с монастырём перешёл к Российской империи. В наказание за активное участие в польском восстании 1863 года монахов-картезианцев российские власти закрыли монастырь, и он был частично разрушен, а кирпичи с него были использованы для строительства «красных казарм» и православной церкви в Берёзе. Город вошёл в так называемую «черту оседлости» и был заселён евреями, переселёнными из других районов Российской империи. В городе действовали: католический костёл, православная церковь и несколько синагог. Православных и евреев было почти поровну, а католиков совсем мало, только около десятой доли. «Я выду на станции, – завершил рассказчик, – а завтра с родственниками из Берёзы поедем дальше». «Скорей бы Берёза», – наверное подумали все Байсюки. Потом была остановка в Ивацевичах, долго стояли в Барановичах. Теперь железная дорога бежала среди заснеженных полей с редкими перелесками. Прибыли в Минск. Переночевали на вокзале. Семью, как и других беженцев, зарегистрировали и накормили (дали похлебать горячего чая). Чиновник направил семью Байсюков в Могилёв.

Общая беда объединяет. Помогали раненым всем миром. Могилёвцы не могли оставаться в стороне. На платформе товарной станции всегда стояли санитарные дружины из местных семинаристов, гимназистов, добровольцев покрепче. Санитарные поезда были разные: и с хорошими вагонами, и с товарными, еле приспособленными. Выгрузка раненых была довольно неприглядным зрелищем. Солома, забинтованные головы, руки, разорванные шинели, кровь, очень много горя и страха.

После увиденного на вокзале в Могилёве, вынужденные путешественники впервые остро почувствовали дыхание войны. Роман Байсюк очередного чиновника заверил, что семья согласна ехать, куда прикажут: «Тяжёлой работы не боимся». Чиновник оглядел статного молодого человека, крепких деревенских девушек и направил всех в Тамбов. Из Тамбова семью Байсюк привезли в Рассказово.

К началу войны экономика страны начала давать сбои, особенно быстро росли цены на продукты. Когда началась мобилизация, рассказовцы, как могли, помогали своим землякам, ушедшим на фронт, посылали им деньги, одежду, вещи, табак, лекарства и медицинские материалы. Жизнь в центральных губерниях зашевелилась: фабрики получили военные заказы, открылись госпитали, в городах формировали военные части. В Рассказово формировались военные части. На фабрику Асеева и в имение Булгакова были направлены на работы несколько сот пленных. Прибывали для работы на местных предприятиях и беженцы.

Разместили всех в одной комнате в доме для рабочих суконной фабрики. Огляделись. Ох, и богатый же город. Ан, нет, Рассказово было деревней, а сейчас село. Таких больших посёлков в окресностях их родных Тевлей и близко не было. В Рассказове действовали мануфактурные, кожевенные, хлебные, железоскобяные, вино-гастрономические и ренсковые магазины, пекарни, пивной склад, скотобойня, магазин швейных и вязальных машин, кузницы, столярные мастерские и многое другое. В лесу близ села добывали торф и занимались заготовкой и переработкой дерева. Во многих дворах выращивали скотину, занимались садоводством и огородничеством. В начале 20-го века рассказовские купцы провели в село узкоколейную железную дорогу, по которой на арженскую фабрику двигались узкоколейные паровозы, а для пассажиров работала конка. Фабриканты тратили немалые средства на благотворительность и пожертвования церкви. Детский приют с парком, больница, аптека, ясли, школы, театр, дома, церкви (в Рассказово построена Екатерининская церковь, освященная в 1893 г.), магазины.

Каждому беженцу назначили пособие, и все взрослые должны работать на суконной фабрике. Решено было остаться на домашнем хозяйстве только жене Романа с младшими детьми. (Кто из крестьян жалуется на свою тяжёлую долю, не знает какого это, вкалывать на фабрике или заводе по 12 или 16 часов в день. Не завидуйте). Отец и старшие дочери «стояли» на выделке шерсти. Днями – в пару (сырости), грязи; дышать из-за пара и шерсти нечем, руки красные, опухшие от горячей воды.

Хозяева-фабриканты недавно провели модернизацию производства. За рубежом закупили передовые станки, машины и завезли в цеха фабрики. К тому же провели на фабрике электроосвещение. К старому зданию были пристроены новые каменные многоэтажные корпуса, улучшены санитарно-бытовые условия. Скоро Акулину с сёстрами перевели работать на станки. Тоже тяжёлая работа, но не сравниться с цехом по выделке шерсти; надо быть внимательным, ловким. Но когда приноровишься к станку, понимаешь, что он тебя слушается или вы слушаетесь друг друга. Можешь с гордостью называть себя рабочим, и платили больше. На фабрике работало около двух тысяч человек. Суконная фабрика Асеевых – в ту пору крупнейшее суконное предприятие Тамбовской губернии, имеющее общероссийское значение, а также, имеющее постоянных поставщиков сырья и покупателей по всему миру, с очень большим ассортиментом выпускаемой продукции: бобрик, шинельное и мундирное сукно, тонкое сукно, драп и даже царское сукно.

Немного истории

Тамбовская губерния в числе прочих массово принимала беженцев. К ноябрю 1915 года их было уже 124 тысячи, а к январю 1916-го – 127 тысяч. Обустройством быта беженцев занималось Тамбовское губернское совещание и губернский комитет по устройству беженцев. Немалую роль играли и национальные комитеты: Польский, Литовский, Еврейский, которые как-то пытались создать для своих особое положение.

Роман Байсюк не был ни поляком, ни литовцем, ни, тем более евреем и Комитеты его семье не помогали. Рассказово наводнили беженцы. Требовали к себе сочувственного отношения, но работать (вкалывать) на фабриках хотели не все, считали, что проживут на пособие: «Согнали нас со своего селища – платите». Правительство вынужденно отдало распоряжение, «чтобы помощь оказывалась только действительно нетрудоспособным беженцам и детям до 14 лет, а также тому из трудоспособных членов семьи, который по необходимости должен оставаться дома за надзором за малолетними детьми или нетрудоспособными членами семьи». И сам губернатор призывал беженцев «помогать правительству, лучшая помощь будет заключаться в том, чтобы всякий, кто может трудиться и сам, не рассчитывать на даровую казенную помощь». Июль 1916 года. Русская армия наступает: победы над турками на Чёрном море, успешный прорыв на австрийском фронте под командованием генерала Брусилова, победы на Западном фронте генерала Эверта. Но всё это достигалось ценой огромных потерь на фронтах, огромных усилий и проблем в тылу. Впервые за долгие годы в стране появился страх голода, всё чаще звучало опасное слово «измена». К довоенному уровню хлеб подорожал вдвое, сахар наполовину, мясо и масло в полтора раза, соль почти в три. Розничные цены росли «не по дням, а по часам». В Рассказово была введена карточная система на некоторые виды продуктов. Страна бурлила., скатываясь к беспорядкам и беззаконию. Казалось, что процесс этот уже не остановить. Сразу после отречения Николая 3 марта 1917 года местные жители и рабочие выбрали Комитет общественной безопасности, который должен был навести порядок. 12 марта прошла большая демонстрация в честь армии и нового правительства. После молебна под звуки военного оркестра войска и толпы воодушевлённых людей шли по улицам с красными флагами и лозунгами. Участвовало в демонстрации около 20 000 человек. В ноябре прошли выборы в Учредительное собрание, где победили большевики (РСДРП(б)). Но по Тамбовской губернии в целом победила ПСР (Партия социалистов-революционеров). В феврале 1918 года в Рассказово установилась Советская власть. 2 апреля национализировали фабрику Асеевых. Тогда же объявили, что с 1 января 1918 года беженцам больше не будут давать казённый паёк.

Старшие дети Романа молчали и выжидали. Они приняли революцию, ждали запуск станков на фабрике, искали и находили заработок в артели вязальщиц. Жена и младшая дочь тосковали по полесскому огороду, уютной хате, винили власть, войну, от безысходности злились на всё и всех. Конечно, ни кола ни двора, ни жизни, ни заработка. Роман и его старшая – Акулина, тоже устали сидеть «у разбитого корыта». А ещё несколько лет назад у них была своя собственная хата, селище, и жила семья в здравии и благополучии. Что ж теперь живут они как бездомные собаки?

Рабочее село наполнялось слухами: правдивыми и не очень. После освобождения бывших западных земель страны от немецкой оккупации поток пленных и беженцев потянулся к родным местам на запад. В начале 1919 г. Центропленбежем была учреждена в Минске Главная комиссия попечения о пленных и беженцах (сокр. Главкомпленбеж), которая занималась организацией эвакуационной работы в западной полосе. Однако, деятельность системы пленбежей на территориях Белорусских губерний резко осложнилось начавшейся в феврале 1919 г. польско-советской войной, в ходе которой в этих местах развернулись серьёзные боевые действия. Но Романа Байсюка уже было не остановить. Сын и старшие дочери понимали, что в Девятках ничего хорошего их не ждёт. Всё равно отцовского земельного надела на всех не хватит; идёт война с поляками. Чем ещё окончится она – неизвестно, а жить под польской властью тоже, наверное, не разбогатеешь, будешь вечным у пана холопом. А в Тамбовской губернии много фабрик и заводов, чернозёмная плодородная земля. Новая власть обещала фабрики и заводы – рабочим, землю – крестьянам. В крайнем случае, рассуждали старшие дети Романа, пойдём работать в деревню, может и нам перепадёт кусок своей земли. Они видели перспективы своей самостоятельной жизни. Они остались в России. Роман с женой и младшенькой уговорили поехать на родину Акулину, чтобы она помогла в дороге и восстановлении хозяйства. Хотя её долго уговаривать не пришлось, Акулина тосковала по дому, несмотря на то, что на родине больше батрачила, чем жила дома. Она не стала ещё до конца взрослой и уверенной в себе.

Новый революционный чиновничий аппарат старался навести порядок в создаваемом мире правды и справедливости. Выданные бумаги с печатями и подписями помогли Роману и компании бесплатно, как беженцам, доехать почти до Борисова, что совсем недалеко от уже занятого поляками Минска. К лету 1919 года поляки заняли большую часть Белоруссии. Это серьёзно осложнило работу пленбежей. В сентябре из-за угрозы занятия Борисова поляками уездная комиссия уехала на станции Славное и Крупки, чтобы помогать беженцам, которые скопились вдоль линии Борисов-Орша. В августе договорились с Реввоенсоветом Западного фронта, как обустраивать пункты приёма беженцев и отправлять их дальше. В октябре Главный уполномоченный Л. Розенгауз сообщал, что на станциях скопилось много беженцев, которые рвутся домой, но размещать их негде. Все хорошие помещения заняты войсками, а остались только полуразрушенные бараки. Розенгауз предлагал срочно отправить всех беженцев за линию фронта.

В бараке семья мучилась всего несколько дней. Вернулись… Деревня сожжена. Огород – заросшее первобытное поле, а плодородные полосы заросли кустарником. Под обломками сгоревшей хаты раскопали полузасыпанный погреб. Роман сразу принялся рыть землянку. Акулина не отставала. Заламывать руки от горя было некогда. Землянка была почти готова, когда Роман почувствовал лихорадку. Жена, понимая опасность, сторонилась мужа и кричала издалека, чтобы он шёл в Тевли, дескать там есть «дохтур». Акулине думалось, что отец перетрудился, ничего страшного не произойдёт, и пошла вместе с ним в Тевли. Там, в Тевлях на кладбище, упокоилась душа Романа Байсюка. Когда Акулина возвращаясь, подходила к землянке в Девятках, её уже охватил тифозный озноб. Мачеха опять издалека кричала: «Лезь в погреб». Акулина послушно сползла в погреб. Она понимала, что никто её не будет лечить и понимала, что умирает. Погреб… Дальняя стена выстояла, в беспорядке, присыпанные земляной пылью валялись жестяные банки, битые стёкла. А вот прижатая к стене и присыпанная землёй стоит бутылка… У Акулины хватило сил откупорить бутылку. Припрятанная самогонка! Животное желание жить, память и вера во всеисцеляющую водку подсказали ей выпить бутылку залпом. После чего она погрузилась в беспамятство. Сколько девушка так пролежала – неизвестно, но она очнулась… Сил пошевелиться и встать не было, но она понимала, что очнулась и что жива. Засыпала или теряла сознание, но очнувшись, с каждым днём чувствовала всё больше и больше, что болезнь отпускает. Появились силы встать на четвереньки, стало быть, пошла на поправку. По лестнице выкарабкалась из погреба. Первое, что услышала Акулина – это душераздирающий детский крик. От землянки отскочила сестра, с ужасом смотрела на Акулину и крестилась. Больше недели прошло, как Акулина спустилась в погреб. Мачеха, грешным делом, думала закопать погреб. Чудо, чудо, что Акулина жива! Но сильно похожа на смерть: кожа да кости. Мачеха поодаль развела костёр, принесла пол-литра самогона, отступила подальше и приказала раздеться и всю одежду бросить в костёр, обтереть себя водкой; принесла одежду. (Одежду сестра искала и собирала в сгоревших чужих селищах, а в одной из хат устоял от огня кованый сундук из морёного дуба). «Господи, прости! Где хозяева этих вещей? А нам сейчас нужнее, мы не замёрзнем», – думала она. Мачеха бросила Акулине льняную рубаху, шерстяную юбку в черно-коричневую крупную клетку, вязаные, привезённые из Тамбова (села Рассказова) носки, чуни из толстой коричневой кожи. В качестве платка – кусок шерстяной ткани, похожей на юбку, и даже кожушок с подпалинами. В старой деревянной плошке принесла горячей воды и туда же положила кусок слипшейся каши из зёрен пшеницы; поставила подальше. Издалека смотрела, как Акулина медленно ест у костра. В костёр бросила и плошку. Подбросили ещё дровишек, молча, каждый в своих мыслях, уснули. Страх за жизнь свою и родной дочери брал верх. Что будет с этой живой тенью? Наутро мачеха собрала немного еды: «Иди, иди Акулька. Иди в Тевли». И Акулина дошла до Тевель. Ноги сами принесли на кладбище. Свято-Дмитриевская церковь была закрыта. Слабеющее тело Акулины сползло вниз. Она сидела и, не моргая, смотрела перед собой. Не было сил даже отреагировать на промелькнувшую тень, которая, увеличившись, закрыла свет. Бабушка, сгорбленная, с клюкой, осипшим голосом спросила:

– Донька, это не ты несколько недель назад батьку своего здесь похоронила? Мы вместе хоронили. От тифа он умер.

– Я, тётухно.

– Так ты тоже болеешь?

– Кажется, уже переболела.

– Пойдём со мной, сиротка. Ты мне не чужая, знала я твоих и деда Гаврила, и мать Марию. Тебе баня нужна.

– А вы не боитесь?

– Я уже ничего не боюсь.

Плелись медленно, хотя бабуся семенила довольно шустро для своего возраста. Бабушка начала свой разговор с того, что соседняя с ней хата стоит пустая, соседи эвакуировались, а она за хатой присматривает. Рядом с хатой хозяин по традиции, заповеданной прадедом, построил баню. Научили баню строить и использовать русские воины, которые воевали с французом более ста лет назад. В августе 1812 года здесь дрались наполеоновские французы с австрияками да русские кавалеристы. На поле брани оставались лежать солдаты обеих армий. Никто не считал убитых и раненых. Как могло, помогало раненым местное население. Оно же и хоронило убитых. Старожилы рассказывали, что хоронили солдат обеих армий на тевельских кладбищах в братской могиле. А до боёв стоял в деревне малый обоз русской армии: еду готовили, стирали, мыли солдат. Вот тогда-то прадеды наши помогали строить бани и сами научились париться. Бабушка открыла и хату, и баню, деловито предложила натаскать сучьев, палок, обломков досок и затопить печку сначала в бане, а потом в доме. Акулина из колодца наносила (по полведра) воды. Бабушка рассказала, как надобно париться, «чтобы вся хворь вышла», и протянула ножницы: «Состриги все волосы и сожги в печи». Когда после «пара» Акулина выглянула в предбанник, то увидела на деревянном крючке льняную рубаху, облачилась в неё. А бабушка уже кричала: «Беги быстрее в хату, я печь растопила». Сил не было переживать всё случившееся, Акулина воспринимала бабушку и всё случившееся, как волю свыше, подчинялась беспрекословно. Старушка успела заварить чай из трав; в нём угадывался зверобой, полынь. «Одежду твою разбросаю во дворе по снегу. Закат на мороз показывает. А ты полезай на печь и спи. Скоро печь прогорит, и я пойду. Уставать стала быстро». Слаще сна, чем в ту ночь, у девушки не было. Бабуся приходила каждый день, приносила травы для чая, кашу или запаренные зёрна. Акулине казалось, что вкуснее она ничего не пила и не ела. И добрее человека на свете нет. Вечерами даже думалось, что любовь, доброта, забота, да и сама бабуся ей ниспосланы свыше за то, что она не получила материнской любви; всё это ей, сироте, – подарок, впрочем, как и сама жизнь. В солнечные дни бабуля заставляла девушку одеваться потеплее и выходить на улицу дышать свежим «ветром». Вскоре за водой Акулина стала ходить сама. «Ничего, – говаривала бабушка, глядя на ходячий скелет, – были бы кости, а мясо нарастёт». Такая жизнь продолжалась почти месяц.

Бабушка в хорошей ещё памяти, отвечая на вопросы, любила много порассказать о дне вчерашнем. Ведь Акулина почти ничего не знала о прошедшей в родных местах войне и революционных событиях. 14 августа 1915 года немецкие шары-цеппелины бомбили кобринский железнодорожный вокзал и город. 18 августа кайзеровцы были в Бресте, а 22 августа немецкая армия «Буг» взяла Кобрин. Упорные шли бои. Один из таких боев состоялся вблизи д. Тевли. (Нынче память тому – воинский некрополь на местном погосте, на котором вечный покой нашли кайзеровцы и русские). Кайзеровцы, что владели селом Тевли в течение трёх лет, на каждой могиле своего солдата положили по камню. В то время при встрече с немецким офицером местный житель должен был останавливаться и снимать шапку, кланяться униженно. А когда в Германии произошла революция, немецкие солдаты забыли о своих порядках и побежали домой. Можно было наблюдать, как вчерашние грозные и злые вояки покорно отдавали осмелевшим подросткам личное оружие. После немцев пришли петлюровцы, те хуже немцев. Они грабили и насиловали. Старожилам запомнилось, как за разговор на русском или польском языке можно было получить нагайкой или сапогом. Девятки, наверное, тоже сожгли петлюровцы. В середине 1919 года приползло на наше земли ехидное панство, говорят, главный у поляков Пилсудский. Акулина чувствовала себя здоровой, хотя и была по-прежнему худой. Бабуся посоветовала ей ехать в Кобрин на заработки. Она же и всё устроила. «Балагула-возница из Тевелевичей завтра будет ехать из Залесья в Кобрин. Если попросим, то и тебя возьмёт», – уверяла бабушка Акулину. Так и случилось. Вот он, Кобрин. Проехали мост через Муховец, потянулись приземистые деревянные дома, сгоревшая рыночная площадь. Балагула подвёз Акулину к высокому оштукатуренному дому. На своём языке что-то сказал подошедшей хозяйке. Надо заметить, что еврейские семьи, хотя и не очень пригодные к сельским работам, оказались очень способными к ремеслу и торговле и часто жили лучше большинства остальных горожан, могли позволить себе содержать в доме помощников и прислугу. Немолодая еврейка, недовольно выпятив нижнюю губу, оглядела Акулину, но махнув рукой, позвала за собой. Жестом «предложила» лежанку в чулане и работу – чистку и мойку чугунной и железной посуды, выпачканной сажей. Позже пришёл хозяин и стал грубо ругать жену за то, что она взяла в дом «тифозную». Но, подсчитав возможную экономию, скоро смягчился. Акулина делала всю грязную работу и в доме, и в хлеву. У хозяев эта работа называлась «помогала по хозяйству». Хозяин был вечно недоволен всеми: и собой, и своим делом (кажется, он был шорником), с которого был малый «гешефт», и женой, и детьми, а уж Акулине – лучше на глаза не попадаться; он был зол и жаден. Акулина голодала, вернее сказать, постоянно хотела есть: ложка каши или кусок хлеба один раз в день. Суета деловой жизни городского центра полностью замирала с вечера пятницы до утра воскресенья в честь еврейского «шабеса». Одновременно на окнах еврейских домов загорались свечи, «шабасувки», по одной на члена семьи. С утра в субботу степенно шествовали в синагогу благообразные старцы в парадных длиннополых сюртуках и блестящих цилиндрах на головах. Акулина уже знала, что в массовом исходе, эвакуации 1914-1915 года, не приняла участие лишь одна прослойка горожан – многочисленное еврейское население, солидарно оставшееся на насиженных местах и вскоре уютно приспособившееся к новым условиям. Говорят, еврейский язык очень похож на немецкий. А нынешняя власть – польская? Иногда Акулине разрешали выйти из дома; чаще всего это случалось в воскресенье, и советовали сходить в церковь. Она так и делала. Ходила в Петропавловскую (голубую) церковь, что на улице Пинской. На Троицу после торжественной службы во дворе Акулина познакомилась с девушкой, тоже служанкой в еврейском доме. Дружба заключалась в том, что Акулина жаловалась своей весёлой розовощёкой подруге на голодную и нищенскую жизнь. Подруга охала и сожалела, но лишних слов на ветер не бросала и ничего не обещала.

Как-то осенью посоветовала подруга пойти в богатый еврейский дом, мол услышала от хозяйки, что у Саула Олейника служанка ушла, вроде бы, вышла замуж. «А что сказать нынешним хозяевам?» «Не переживай, скажи, что уходишь. Они только рады будут». Так Акулина стала прислугой у очередного еврея. Это была совсем другая семья, хозяева были добрыми людьми. Хозяин владел старой маслобойкой. В доме всегда было льняное масло. Но самым вкусным маслом было конопляное. Если свежевыжатое масло растирать в ступке, то оно становится густым и почти белым, похожим на сметану. Продовольственный достаток семьи мерялся куриным жиром. В холодном подвале стояло ведро с куриным жиром! Хозяйка владела магазинчиком «шматес», по-русски говоря – тряпки, местные называли магазинчик «крамой шмотья». Магазин был полон тканей, одежды, обуви из Англии, Франции, Чехословакии и даже Японии, не говоря уж о Польше. Семья хоть и была еврейской, но все хорошо знали русский язык и каждый член семьи имел русское имя. Имя матери Хана менялось на Анну, главу семьи Саула по православному обычаю звали Павлом, а дочерей: Хибу – Любой, Матанью – Таней, Фрида всегда была Фридой. Старый еврей сетовал, что у него не было сына. Дочерей любил, все были грамотными. Самой умной была Таня, училась в кобринской гимназии, в так называемую, женскую смену, отлично знала стихи Александра Сергеевича Пушкина, но была очень близорукой. Как-то напевала песенку:

Город Николаев, французский завод.

Там работал мальчик, двадцать первый год.

Работал, работал, потом перестал:

Из-за одной девчоночки жизнь потерял.

Ой, не плачь, Маруся, ты будешь моя,

Призыв я отбуду, женюся на тебя,

Заживем, Маруська, счастливо с тобой,

Буду я трудиться для тебя одной…

Прежде ничего подобного Акулина не слыхала, у них в деревне и в России так не пели. Да и Таня не пела, а как будто в такт рассказывала о несчастной любви и мести нескладные стихи. Что-то их связывало с далёким южным городом Николаевым, наверное, родственники там жили.

Сёстры были высокими и красивыми. Какая бы не была власть в Кобрине, а в синагогу ходили регулярно. Однажды в жару Люба решила не надевать чулки, отец ничего не объяснял взрослой дочери (сама должна уже всё понимать), взял вожжи и «перенятул» ей по спине. Люба проглотила обиду, «как шёлковая» оделась и пошла в синагогу. По традиции, в синагоге строго соблюдалось обособление мужчин от женщин (в молитве мужчины благодарили Бога за то, что он не создал их женщинами), которым отводились второстепенные места.

К Акулине относились по-дружески: кормили с семьёй, хозяин давал деньги, работой не очень утруждал, девушка поправилась, расцвела, стала красавицей. Она не была похожа на большинство полесских круглолицых русоволосых девушек. Лицо было правильной овальной формы, глаза синие, умные, нос слегка курносый, рот маленький с пышными рельефно очерченными алыми губами; головку девушки украшали волнистые с лёгкими кудрями чёрные волосы. Никакие платочки не могли скрыть длинной лебединой шеи, покатых плеч, осиной талии. А под пышной юбкой угадывались крепкие ножки. Она была невысокой, можно сказать миниатюрной. Напоминала фарфоровую статуэтку на камине в панском доме. Именно такой увидел Акулину Константин. Светило тёплое весеннее солнце. Прихожане вышли из Петро-Павловской церкви после праздничной пасхальной службы. Подружки мило улыбались друг другу, и показались Косте девочками.

Беженцы продолжали возвращаться из эвакуации, из России. Но встретить крепкого, здорового молодого мужчину было большой редкостью. Бабы «впрягались» в крестьянскую заботу-работу сами. Продукты крестьянского труда стоили «дэшево, дэшево».

Спустя несколько дней, Костя на бричке догнал идущую по улице Пинской (правда, поляки переименовали её в улицу «Третьего мая») Акулину. Взгляды молодых людей встретились, парень улыбнулся. Познакомились. Он по-деловому расспрашивал девушку откуда она, кто родители, где живёт, где работает, и ещё много других вопросов. Потом встрепенулся и предложил довести Акулину до дома хозяина. К своему удивлению, Акулина ничуть не смутилась и не испугалась, села в роскошную панскую бричку и доехала до дома хозяина-еврея. Вошла в дом, у дверей, как будто построенные по приказу, в ряд стояли сёстры. Перебивая друг друга, восторгались бричкой пана Зелинского, молодым красавцем-извозчиком, смеясь предполагали, что Акулина скоро уйдёт их дома.

Зачем долго говорить о чувствах настрадавшихся и «хлебнувших горя» людей? Но они были молодыми и хотели жить, просто жить и радоваться жизни. Горячее солнце пробудило нежные чувства в Косте и растеребило душу Акулине. Константин объявил родителям о своём решении жениться! Мать обрадовалась: «Наконец-то сын её остепениться, обзаведётся своей семьёй». Для сестёр-евреек Акулина-невеста была как игрушка. Они для Акулины и платье подобрали, и тюлевую фату, деньги на покупку туфель дал Костя.

В воскресенье спокойно, торжественно и радостно прошёл престольный праздник кобринской Петропавловской церкви День святых первоверховных мучеников Петра и Павла. Праздник завершил Петров пост (Апостольский). То день окончания «купальских празднований» и начала летних свадеб, прощание с весной, первая прополка и подготовка к сенокосу. В этот день существовал обычай устраивать «гулянки-Петровки», водить хороводы и качаться на качелях. Раньше считали, что в петровское утро солнце играет на небе, при этом переливается различными цветами. В канун Петрова дня люди в ожидании восхода солнца шли на возвышенность. На этом месте на протяжении всей ночи жгли костры, варили кашу, пели и веселились. Это называлось "караулить солнце". В праздник природа окончательно расцветает, называется "верхушкой лета", поэтому люди молились апостолам и просили приумножить урожай. Через неделю 19 июня любимейший, близкий сердцу православных жителей – праздник Троица: день рождения Церкви, освящения мира Духом Святым. В церковном уставе Троица называется Пятидесятницей. Иконой этого праздника является образ Пятидесятницы: 12 апостолов, на которых сходит Святой Дух. Служба на праздник Троицу – одна из самых торжественных и красивых в православном богослужении.

Александро-Невский Собор украсили зелеными ветками, цветами и травой как символами обновления. Зеленый цвет использовался также в одеждах священнослужителей. На Божественной литургии молились Акулина и Константин.

Несмотря на все происходящие события, великие и судьбоносные, и одновременно, катастрофические и страшные: войны и революции, частые смены власти в стране и даже крах самой страны – всё это перенесла православная церковь. Кобринский Александро-Невский собор именовался собором Кобринского повета Полесского воеводства и не был закрыт польскими властями. Люди по-прежнему шли сюда получить покой и утешение, помянуть убитых и умерших родичей. Шли в храм, чтобы вернуться в старое и доброе прошлое, шли с радостью для свершения таинства брака и крещения. Церковь перестала быть обязательной частью государственной системы, но неизменно в веках вела свои «Метрические книги». При отсутствии форменных книг, их вычерчивали вручную. Уже можно было не упоминать в записи социальный статус или место работы жениха и невесты, но аккуратно заполнялись священником графы даты события, имён, фамилий и возраста молодых.

В последнее воскресение июня 1921 года в Александро-Невском Соборе венчались Константин и Акулина. В «Метрической книге о родившихся, бракомъ сочетавшихся и умершихъ», во второй части появились записи: «Июль, 13; Константин Устинов Черкасевич г. Кобрина, православный, 36 лет; Акулина Романова Байсюк г. Кобрина, православная, 28 лет».