Читать книгу Такая простая и такая сложная жизнь - Алла Черкасевич - Страница 5

Закончилось полное смятения и радостного предвкушения время невесты. Акулина замужем. Никто не будет дразнить «старой девой», честно говоря, никто и не дразнил. После многих лет войн, скитаний, эпидемий не многие мужчины вернулись на родину, и родины прежней нет, теперь эти земли польские. Мужчин было мало, вдов, одиноких женщин – много. Сироте Акулине повезло не просто выйти замуж, а иметь в мужьях красавца трудолюбивого и расторопного, взрослого, «самостоятельного»; теперь она могла считать себя пристроенной, а жизнь свою удавшейся и ненапрасной. Мать Константина умом понимала, что сыну нужна и жена, и семья. Но свои дочери на выданье. А в доме «ох как необходимы работники». Мать сетовала на то, что взял не молодую крепкую, а худую, невысокую, вряд ли она сама поле скосит и копну набросает; сирота, бесприданница. Из еврейского дома Акулину, конечно, уволили. Константин подыскал молодой жене «достойную» работу – при скотном дворе, ухаживать за овцами, коровами и прочей живностью (дояркой) в том же имение пана Зелинского. (Польская власть сохранила за польским дворянством их имения). В имении работало всего около десятка батраков, как их называли – ординариев, и получить работу было очень непросто. Работа дояркой тяжелая: вставай ни свет ни заря, беги в имение к коровкам на утреннюю дойку, не успеешь распрямить спину, как наступает время вечерней дойки до темноты. Акулину охватило знакомое с детства чувство: она опять батрачка. Свекровь была недовольна: в своём личном хозяйстве от Акульки никакой помощи (не полола, не жала, не молотила, не варила, не мыла). В сознании Акулины росло недовольство и обида; в замужестве она видела хоть какую-то свободу, хотела иметь, пусть не многое, но своё: своё селище, свою коровку, свой огород; её муж, оказывается, принадлежал не только ей, а был сыном своей матери и отчима, братом сёстрам, причём единственным. Обзавестись своей даже маленькой усадьбой в Кобрине пока не представлялось возможным. Платили работникам больше натурой, да и те небольшие деньги, что получали, скопить при быстром их обесценивании было довольно сложно. Цена же земли зависела от многих причин и составляла от тысячи до трёх тысяч польских злотых за десятину, а ведь «ничейной» земли ни при какой власти не было.

Немного истории

К лету 1919 года поляки захватили большую часть Белоруссии. Вместе с ними пришли и новые деньги. Было их два вида. Первые – монеты и бумажные деньги Королевства Польского, которое создала Германия на оккупированных польских землях. Монеты делали из железа и цинка. Бумажные деньги были разноцветными, но плохого качества. Их называли боны Варшавского генерал-губернаторства и начали выпускать ещё при немцах, а потом они вошли в обиход и при Пилсудском. Вторые деньги – собственно польские. С 1919 по 1920 год польское правительство печатало бумажные деньги в марках (от 1 до 5000) и в злотых (от 1 до 500). Рабочий должен был работать больше месяца, чтобы купить себе костюм. 10-часовой день стоил 2-4 злотых, а метр ткани – 33 злотых. Кило хлеба – 0,45 злотого, сахара – 1,4, масла – 6,3. Да ещё как заработать? На «кресах всходних», (а это почти четверть всей территории Речи Посполитой) было меньше 3% предприятий. Отсюда и безработица, нищета. Жили бедно. Большая часть того, что давало крестьянское хозяйство, уходила на налоги. Ели в основном затирку – молочный суп с мукой. Мясо – только по праздникам. Безземельные крестьяне нанимались к помещикам или уезжали в города. У кого были накопления, могли переехать в более благополучные районы.

В молодой женщине проснулся независимый сильный характер. Акулина вспомнила, что отец её не был нищим, и она является наследницей земли в Девятках. Думалось, только в официальных документах польские власти называли Западную Беларусь «крэсы всходне» – восточные окраины, и польское панство ещё не запустило на полную катушку свои буржуазные порядки на земле. Акулина надеялась, что в сгоревших во время войны Девятках живёт мало людей, паны-осадники не успели забрать себе и распахать многострадальную землю, и «свою», её землю, никто не имеет права забрать; к тому же в Девятках как-то живёт-мается мачеха и младшая сестра. Акулина была тверда, немногословна в своём требовании, уехать в Девятки. Костя ничего другого не мог предложить молодой жене, да и дело об ограблении было закрыто: «Не уехал в Америку, поеду в Девятки». Благо, Костя смог купить кобылку и возок. Девятки встретили их застывшим временем, замшелой ветхостью, травяной зеленью на пожарищах, несколькими новыми домами. Мачеха по-прежнему жила с дочерью в землянке. Долго всматривалась в лицо Акулины, слёзы тихо крупными каплями стекали по щекам к подбородку: «Жива! Здорова!» Когда Акулина распрямила спину, развернула плечи, подняла маленькую головку и торжественно произнесла: «Мой муж. Константин», у мачехи глаза превратились в лупатые и перехватило дыхание. «Какой «добренный» мужик, какое счастье! Может и мне какая-нибудь помощь перепадёт?» – подумала подрастающая сестрёнка-Младшенькая.

На родовом участке покойного Романа Байсюка расторопный, трудолюбивый и имеющий «капитал» Константин (вместе с местными тремя мужиками) поставил дом! В доме сразу забурлила семейная жизнь: в дом из землянки перебралась и мачеха. «В тесноте, да не в обиде, – думали Акулина и Костя, – ведь они нам родные, СВОИ». В родных Девятках Акулина родила своего первенца – сына. Довольны были все: в селище есть хозяин, мужик! Сестрёнка, как зачарованная, смотрела на Константина, наклонившегося над сохой и частенько хваталась помочь, повести впереди лошадь; а «земелька» чёрными волнами ложилась в стороны, давая надежду на хороший урожай. Чем дальше, тем больше. Мачеха относилась к Константину, если и не как к собственному мужу, то как к своему должнику. Не стесняясь, брала зерно для своих кур и кабана, муку. Если Акулина или Костя заставали её за воровством, кричала: «А мне надо». Между тем Акулина родила второго сына, который вскоре умер. Константин изо всех сил старался обеспечить достаток семье, твёрдо усвоил несправедливое, но верное правило: «Хочешь разбогатеть – торгуй». Поставил цель – развести свиней. Сам кормил, ухаживал за поросятами. Акулина тоже крутилась, как белка в колесе. А уж как сильно Костя любил лошадей! Как за ребёнком ухаживал за жеребёнком. Не только в Девятках и Тевлях знали, что Костя торгует хорошим товаром: поросята здоровые, свинина вкусная, а лошади сильные. Но мачеха не давала спокойно отдохнуть дома, придиралась и была постоянно недовольна. Дошло до того, что Константину пришлось недалеко поставить ещё хатку – тёщину, чтобы та с дочерью жила своим хозяйством. Акулина каждый год рожала ребёнка. Уже умерло четверо младенцев. В 1927 году Акулина опять была на сносях, когда умер пятилетний первенец, сынок. Но тужить было некогда. Горе матери, горе семье. Невинная душа, что поделаешь: «Бог дал – Бог взял». Вскоре родилась дочь, назвали Верой. Акулине был уже 31 год. Верочка была похожа на неё, Акулину. Девочка оказалась крепкой, и никакая зараза к ней не прицепилась. Слава Богу! Когда двухлетняя Верочка уже бегала по двору, Акулина подарила миру сына Владимира. Мальчик тоже был похож на Акулину. Красивые дети.

Жили! Жизнь шла своим чередом. Вышла замуж Младшенькая. Никто не судил мачеху за то, что она растила свою единственную родную дочь одна, старалась для неё изо всех сил. И замуж отдала. Но от себя не отпустила. Молодой муж был крепким, круглолицым, «хорошим на лицо». Но пришёл в примаки. Работал, но такой деловой хватки, как у Константина, у него не было. Младшенькая родила детей-погодок: Герасима, Ивана, Анну. Чем старше становилась мачеха, тем меньше сил было у неё физических и всё больше возрастала властность. Завидовала Акульке: «Её бы дочери такого же сильного, трудолюбивого, хитрого, ловкого мужа. Молодой зять не управляется в хозяйстве на столько, чтобы разбогатеть. А у Кости сейчас не часто что-то выпросишь». Зависть и злость разрушали всё лучшее в женщине. Мачеха «гребла» всё в дом для дочери и внуков, не контролируя себя, командовала Константином. Он морщился, молчал, пытался пропустить крики злой мачехи мимо ушей, продолжал заниматься своим делом.

Во дворе лужи, очень сыро. С небес светит яркое солнце. Радость от прихода весны портит сильный ледяной ветер. Акулина в тот день уже протопила печь, в печи стояли чугунки с борщом, кашей. Ближе к вечеру из Тевель на подводе приехал Костя, да и дети на улице промокли. Чтобы спасти озябшую семью, Акулина, не жалея дров, затопила печь. Ночью спохватилась от запаха дыма: «Хотя бы не угорели!» Когда выбежали во двор, из чердачного окошка валил чёрный дым и занималась огнём крыша. Акулина заголосила и кинулась к дому мачехи. В деревне страшней напасти, чем пожар, нет. «Вор придет, дак стены хоть оставит, а этот вор все с собой унесет» – говорили крестьяне про пожар. В мановение ока и зять, и Младшенькая, и мачеха вылетели на помощь тушить пожар. Все понимали, чего стоит один сильный порыв ветра – загорится хатка мачехи. А там и вся деревня может сгореть. На шум прибежали ещё мужики. Быстро потушили пожар. Крыша, чердак по большей части сгорели. Как это часто бывало, загорелась сажа в дымоходе, разогрелось деревянное перекрытие, за ним занялся чердак и крыша. Дом не сгорел, но сильно пахло дымом. Какое-то время, жили все вместе в хате мачехи. Константин замкнулся, по полдня ходил вокруг полусгоревшей хаты, заходил внутрь. Как-то завёл Акулину за хату, так чтобы их не видели и не слышали, и сквозь зубы стал выговаривать всё, что накипело у него на душе за годы жизни в Девятках. За каким счастьем Акулина потащила его жить в Девятки? Что они здесь нашли? Помощь? Наоборот, помощи ждали от него, Константина. Всё, что вырастили и продали – в общий котёл! А котлом владела мачеха! Нет, больше нет причины терпеть унижение от чужих людей (мачехи). «Хочу быть сам себе хозяином», – решил Костя и объявил жене о своём решении вернуться в Кобрин. Акулина молчала, но душа её не сопротивлялась этому решению. Вспомнились ей поездки на праздники в Кобрин. Вспомнила, как бабушка, мать Кости, любила внуков; как повела как-то утром Вовку к знакомой бабе, как заговорились во дворе и забыли о ребёнке. А он сидел смирно, ждал. Вспомнила о нём, как стали собирать подводу к отъезду домой в деревню и не могли найти сына; как свекровь «ветром сдуло со двора» и на обратном пути она бежала быстрее внука.

Константин продал всё, что не сгорело в селище. В один из дней посадил жену и детишек на подводу, и покатились колёса в сторону Кобрина.