Читать книгу Живучее эхо Эллады - Алла Кузнецова - Страница 4

Пришло поверье из седых веков —

Поэмою Гомера заблистало!..

В ней правил царь – любимец всех богов,

Сын Зевса, им же названный Танталом,

Легко познавший пальмовую ветвь,

Отца любовь, что всем глаза слепила,

И никого не видел белый свет

Счастливее правителя Сипила.

Но не по мановению руки —

Великий Зевс продумал всё до нитки:

Тантала золотые рудники

Преображались в золотые слитки,

Дышали плодородием тогда

Поля, сады и винограда лозы,

На травах круторогие стада

И табуны коней сбивали росы.

Избыточность во всём ласкала глаз

(Такого мир не ведает и ныне),

Но вот беда – натура поддалась

Преступность порождающей гордыне.

Тантал судил и оскорблял богов,

Он клялся перед ними клятвой лживой,

Украсив злодеяния веков

Душой своей холодной и фальшивой.

И ни богов, ни смертных не щадя,

Свой гордый взгляд бросал, как подаянье,

Он даже не щадил своё дитя,

Накручивая тяжесть наказанья.

И если в жизни той, что удалась,

Гордыни смерч потащит вас «на круги»,

Неплохо будет вспомнить (и не раз!)

Танталовы немыслимые муки.

Путь истины, не терпящей бравад,

Всегда нетороплив и осторожен.

«Каким он был?» – вопрос замысловат,

А значит и ответ не односложен…

Итак, Тантал.

На жизненной тропе

Богам великим осчастливил лица,

И будто бы на равного себе

Глядел Олимп на своего любимца.

Во времени прекрасной той поры

С горы не раз к нему спускались боги,

Являясь на весёлые пиры

В сияющие золотом чертоги.

Жил умный сын, и вовсе не гордец,

В отцовском сердце, чувствами ведомом,

В любви безудержной позволил бог – отец

Танталу на Олимпе быть, как дома.

Где не ступала смертного нога,

Гулял земной, забыв про все границы,

Один лишь этот факт, наверняка,

Давал Танталу повод возгордиться.

Когда гора была ему рабой,

А сам он – сыт отцовским попеченьем,

Тогда он возгордился сам собой,

Переполняясь собственным значеньем.

Потом пришла к Танталу зрелость лет

(Где Зевс – отец не был уже кумиром),

Он сам являлся на святой совет

И поучал богов, как править миром.

Пил на пирах амброзию, нектар,

Что пищею богов от веку были,

На землю нёс простым и смертным в дар

И осуждал Олимп в своей Сипиле:

Что замышляют боги для людей,

Кто верит Зевсу, кто совсем без веры,

Что бог Арес – жестокий, как злодей,

А Гера в ревности совсем не знает меры…

Пора бы положить всему конец —

Встряхнуть Тантала, чтоб покашлял кровью!..

Молчит боговеликий Зевс – отец,

Не видит сына за своей любовью.

И вот однажды на большом пиру

Промолвил Зевс, на сына глядя нежно:

– Я для тебя, что хочешь, сотворю,

Любовь к тебе, как океан, безбрежна. —

Десницею провёл по волосам,

Признательность высматривая в лике,

– Проси меня – и убедишься сам

В правдивости и честности великих!

Во взгляде из-под ломаных бровей

Насмешка: – Велика твоя награда!..

Я не нуждаюсь в милости твоей

И ничего мне от тебя не надо!

Удачами – обласканный вполне!

Собой доволен, видя вас, инертных!

А жребий тот, который выпал мне,

Прекрасней жребия богов твоих бессмертных!

И замолчавший громовержец Зевс,

Не возразив, нахмурил грозно брови,

Лишь мысль сверлила, в голове засев,

Что это – сын, родной ему по крови,

Вот так способен ранить без ножа,

Не брезгая словесной подтасовкой,

И чья высокомерная душа

Не признавала нежности отцовской.

Всё понял сын, но не сказал «прости»,

Он пировал, не подавая вида!..

А Зевс позволит дважды нанести

Богам Олимпа страшные обиды.

Когда-то Зевса не было на свете,

А миром правил Кронос (или Крон),

Он не любил детей, он знал, что дети

Взобраться могут на отцовский трон.

Он сам так поступил с отцом Ураном,

Взял хитростью, низверг и отнял власть.

Ах, эти дети!.. Поздно или рано,

Но не дадут навластвоваться всласть!

И повелел жене, могучей Рее,

К нему носить рождавшихся детей:

Посмотрит мельком – и, от счастья млея,

Безжалостно проглотит, лиходей.

Пять раз переживая этот ужас,

Восстала материнская душа,

И Рея – мать перехитрила мужа,

Когда ждала шестого малыша.

Она умчалась, не теряя веру,

На остров Крит (родительский совет)

И, отыскав глубокую пещеру,

В ней породила мальчика на свет!

Выходит, горе отвела руками

(О! Крон бы ей такого не простил!..),

В пелёнки завернула длинный камень —

И муж его, не глядя, проглотил.

Так в мир вошёл сын Кроноса и Реи,

Великий Зевс, с их лаской не знаком.

Две нимфы, Адрастея да Идея,

Его вскормили козьим молоком

От Амалфеи с умными очами.

Когда же раздавался детский плач,

Куреты[5] громыхали в щит мечами,

Чтоб не услышал сына бог – палач.

Хранимою была святых святая,

Пещера, где возрос великий бог:

Их стерегла собака золотая,

Чтобы никто бесчинствовать не смог.

В однообразье замкнутого круга,

Без материнской ласки и тепла,

Была собака сторожем и другом,

И настоящей радостью была.

Когда же вырос Зевс и миром правил,

Не оставляя Крону ничего,

Любимицу на острове оставил,

Велел стеречь святилище его…

Зачем при боге сильном и возрослом

Ушедшую в века взираем даль?

С разбуженною памятью о прошлом

Понятней будет Зевсова печаль.

Царь, правящий Эфесом, Пандарей,

Прельщённый силой золотой собаки,

Что внешностью невиданной своей

Вселяла умиление и страхи,

Таясь от всех, направился на Крит

И миссией своей неблагородною

Утешил зависть, что давно не спит —

Украл-таки чудесное животное.

«Но как и где от всех её укрыть?.. —

С тяжёлой думой плыл назад по морю.

Сник Пандарей, и поугасла прыть. —

Отдам Танталу, чтоб избегнуть горя!»

Во гневе Зевс!.. Он обо всём узнал.

Теперь покажет сыну власть крутую!..

– Несись, Гермес, в Сипилу, пусть Тантал

Вернёт мою собаку золотую!

Опять глумился сын, как напоказ,

Он не признал любви его и нимба!..

В мгновенье ока выполнил наказ

Гермес, посланник светлого Олимпа.

– Все знают, – молвил бог, – что Пандарей

На Крите выкрал Зевсову собаку,

Не огорчай отца, верни скорей!

Не лезь, Тантал, в невиданную драку!

Не скроют смертные деянья от богов.

Отец щадит тебя по воле сердца,

А ты живёшь… прощением грехов,

Остерегайся гнева громовержца!

Тантал ответил вестнику:

– Постой!

Напрасно мне грозишь отцовским гневом!

Не видел я собаки золотой,

И ни при чём здесь родственное древо!

Собаки нет, и я её не брал!

А боги ошибаются, повесы!

И клялся страшной клятвою Тантал,

Как будто правду говорил Гермесу.

Обидой бурной речь свою венчал,

Так, вроде бы душа его невинна.

И громовержец снова промолчал,

Последний в жизни раз прощая сына.

Но был Тантал натурою таков,

Что выпросил у Зевса наказанье

И новым оскорблением богов,

И страшным, необычным злодеяньем.

Он наважденье низменных страстей

Гордыней и жестокостью утроил:

Чтоб испытать всевиденье гостей,

Им трапезу ужасную подстроил,

Убив Пелопса, сына своего

(Такого мир не видывал веками!),

Прекрасным блюдом преподнёс его,

Потешиться желая над богами.

Злой умысел разгадан был тотчас,

Пронёсся ропот, будто шелест ветра,

И лишь кусочек нежного плеча

Бедою ослеплённая Деметра

Жевала вяло, думая своё,

По дочери страдая, Персефоне,

Похищенной недавно у неё

Аидом, восседающим на троне

В подземном царстве.

Всё, но без плеча,

В котёл большой сложили молча боги,

И слышно было, как огонь трещал,

Бросая отблески на золото чертога.

Таились осуждение и гнев,

И кары тень в молчанье этом жёстком,

И лишь кивком велел Гермесу Зевс

Заняться воскрешением подростка.

Смешал доброжелательный Гермес

Всю силу чар своих с любовью нежной,

Творил упрямо – и Пелопс воскрес

В здоровой силе юности прелестной,

Прекраснее того, что раньше был,

Жаль, не было плеча. И сникла гостья…

Но бог-кузнец Гефест явил свой пыл,

Плечо ваяя из слоновой кости.

Старательностью чудо сотворил,

Что даже для богов казалось дивом,

Навечно всех потомков наделив

Пятном белёсым на плече красивом.

Как говорится, каждому своё —

И получил «своё» (куда ж тут деться?)

Тантал, что переполнил до краёв

Терпенья чашу бога-громовержца.

Низверг Тантала любящий отец,

Определяя кару не для вида.

Был слишком терпелив. И, наконец,

Отправлен сын в печальный мир Аида.

Стоит в воде без права утолить

Горенье жажды человеко-трупа,

В пустой надежде тихо просят пить

Коростою покрывшиеся губы.

«Один… Совсем один в своей беде,

Покаранный и Зевсом, и богами…»

В отчаянье склоняется к воде —

И лишь земля чернеет под ногами…

Но вот сменился жажды суховей

Тягучей болью голода – и тут же

Над дугами Танталовых бровей

В листве зелёной зависают груши,

Оливы, сливы (он их и не ждал),

И яблоки, и гроздья винограда…

Рукою слабой тянется Тантал…

Но где же?.. Где желанная услада?..

Спешит ладонью защитить глаза:

Лихие, необузданные ветры

Внезапно налетают, сад разя,

Со свистом унося плоды и ветви.

Не только злая жажда тяжела,

Не только голод не даёт покоя,

Ещё страшит нависшая скала,

Что прямо у него над головою.

И накаляет душу добела

Животный страх (в нем разуменья мало!):

Вот-вот сорвётся шаткая скала —

Раздавит страшной тяжестью Тантала!

В страданиях, где кары торжество,

Былую жизнь взирает, как на блюдце,

И муки бесконечные его

Танталовыми муками зовутся.