Читать книгу Черный гардемарин, судьба и время - Алла Валерьевна Репина - Страница 12

По нотам старинного кадетского марша – учись, молись, будь слугою Государю – и разыгрывалась в нашем семействе сцена провожания сынка Павленьки в корпус. С заменой одной подробности: путь до корпуса далеким не был. От нашего дома у Калинкина моста через Фонтанку – на Васильевский остров, на другой берег Невы на трамвае – всего около получаса.

Итак, 15 августа 1909 года. Раннее утро. Трамвай уже подъезжает к корпусу: дворцу Меншикова и тянущимся за ним низким зданиям Кадетской линии – неужели я отправляюсь сюда на долгие годы?

В Сборном зале Первого кадетского корпуса собираются новички – «зверье», или «молодые», как нас называют старые кадеты. Озираясь и хватаясь то за платье матери, то за руку отца, новички исподлобья смотрят друг на друга. По манерам новичков сразу можно различить их характеры: кто похрабрее, тот не жмется около провожатого, а смело шагает между публикою, которая все прибывает.

Здесь и генералы в полупарадных формах, с толстенькими и тоненькими сыновьями; здесь крикливые молодые поручики с братьями; наши бледные мамаши в аршинных шляпах, не сводящие глаз со своих ненаглядных сынишек. Изредка попадается высокий, как шест, гимназист с белым воротничком на шее – это поступающий в старший класс.

С лицами, искаженными от непреодолимого волнения, «звери» испуганно смотрят на каждого проходящего кадета, желая, чтобы кадет обратил на него свое внимание; но кадет спокойно проходит мимо и идет своей дорогой, а «молодые» рассматривают каждый предмет в зале, в котором, может быть, им придется провести все семь лет.

Но вот среди толпы появляются три офицера с большими, исписанными фамилиями, листами. Они расходятся по углам и начинают вызывать: «Иван Никитин», – раздается в одном углу. «Сергей Попов», – слышится в другом. «Георгий Гаврилов», – доносится из третьего.

Несмело, с трудом отрывая руку из рук родителей, отходят вызываемые в круг. Наконец чтение окончено и новичков строят в ряды, но ряды неправильны и неравномерны: то тут, то там видно толстенькое брюшко новичка.

«Молодых уже строят», – слышно со стороны двух кадет, проходящих по залу.

Теперь отворяются двери из рот и правильные колонны кадет входят в зал.

Между тем офицеры, принимающие новичков, объясняют им, что когда войдет генерал и поздоровается, следует отвечать: «Здравия желаем, ваше превосходительство».

Корпус выстроился. Испуганно, с круглыми от волнения глазами, смотрят «молодые» на гордо стоящих кадет. Папеньки, маменьки, сестры и братья новичков также смотрят на красиво выстроенных колоннами молодцов, на левом фланге которых стоят полуразбитые взводы новичков.

Наконец раздается команда и старый, седой, но еще бодрый старик-директор входит в зал. Новички, как загнанные зверьки, смотрят на директора. Улыбаясь, он обходит строй и здоровается поротно.

«Здравия желаю, ваше-ство», – ухарски отвечают кадеты.

Маменьки наши со слезами смотрят на старших кадет, думая, что, может быть, и их сынишки станут такими же молодцами…

«Здравствуйте, дети!» – подходит к левому флангу директор.

«Здравствуйте, здраю желаю, здраю поживаю», – расшаркиваются новички, начисто забыв наставление офицеров. Старшие кадеты не могут сдержать улыбок.

Директор приказывает приступить к молебну.

Священник, седой и худой, подвижный старичок, говорит корпусу длинную речь о новых успехах, а к новичкам обращается с напоминанием о том, как трудно было им поступить, выдержать экзамены, и как они теперь должны стараться. Новички, потупя головы, слушают умные слова священника.

Начинается молебен. Громко, отчетливо поют певчие. Громко звучит ектения: «Подай, господи; подай, господи»…

Кончился молебен, роты по очереди расходятся.

Матери, сестры и братья наперерыв бросаются прощаться с сыновьями и братьями: на глазах многих слезы. Новичков поворачивают и уводят в роты. Родители уныло смотрят вслед уходящим любимцам.

Новички входят в небольшой ротный зал. Пожилой ротный командир Звеньев дает приказания.

«Строиться», – выкрикивает он.

Старые кадеты начинают сходиться. Новички, смотря на них, тоже строятся. Проходит ранжир, небольшое учение, и кадет распускают.

Новички, как испуганное стадо, шарахаются в сторону. Лишь один новичок спокойно отходит. Это мальчик лет 11-ти, одетый в куртку и широкие брюки. Светло-русые волоса коротко подстрижены, полные щеки пылают румянцем, аккуратный нос довершает лицо. Засунув руки в карманы, он идет осматривать картины, тогда как его товарищи, столпившись, искоса поглядывают друг на друга.

«Зверь, как ваша фамилия?» – подлетает к нему высокий вихрастый кадет.

«Гаврилов», – важно отвечает новичок. В этот момент раздается пронзительный, дребезжащий звук колокольчика, и новичок, назвавшийся Гавриловым, так и приседает, зажав уши.

Раздается команда; кадеты опять идут строиться. Новички также, смотря на кадет, встают на свои места, вытянув шеи. Выбирают старших по столам и наша 4-я рота отправляется завтракать.

Не стоит говорить о том, как шла 4-я рота, но надо упомянуть, что остальные роты помирали со смеху, увидя ее. Когда она пришла и села за столы, то… О, бедные старшие по столам! Их уши наполнились целыми потоками криков. От всех новичков один вопрос: все ли надо есть, что дадут, и нельзя ли просить порцию меньше? Кто-то переспрашивает фамилию старшего.

«По очереди, господа, – говорит старший, – не все сразу».

От этого шум только увеличивается, так как всякий хочет говорить первым. Старший зажимает уши и приказывает молчать, но новички с новой яростью начинают свои требования, пока старший не обходит всех новичков и не заставляет молчать.

Кончается завтрак и новичков пускают на плац. Снова, как стадо овец, ходят они, знакомясь между собою. Погода дивная. Осень хотя и глянула сюда, но от желтых листьев трава на плацу зеленеет еще ярче.

Новичков зовут на фотографирование. Снимает учитель рисования господин Развольский. Мы шумно и бестолково размещаемся на ярусах скамей. Внизу 1-я рота Его Величества (в нее зачислен наследник цесаревич); выше остальные роты; наша 4-я наверху.

Этот фотографический снимок, конечно, остался в Петрограде, но он у меня и сейчас перед глазами. Разнокалиберная толпа «ненаглядных сынишек» в матросках, курточках, фуражках и беретах; мальчики обуты в лакированные ботиночки; кудри и вихры выглядывают из-под головных уборов. Через час «зверьки» сменят детское платье на кадетскую форму, наденут строевые сапоги, нам сделают одинаково короткие стрижки.

Первый урок будет историко-патриотическим. Учитель заведет долгую речь:

«Корпус – рассадник великих людей. Стены корпуса знали Сумарокова, Озерова, Хераскова, Суворова, Голенищева-Кутузова и Лескова. В корпусе учились и учатся августейшие кадеты. Наравне со всеми делил общий кров и труды кадетской жизни его высочество князь Иоанн Константинович. В этот учебный год государь император зачислил в списки первого класса его высочество наследника цесаревича. Мы обязаны быть достойны сего знака монаршего благоволения. Для августейшего кадета имеется особое символическое место в классе, в столовой и в спальне; убедительная просьба соблюдать дистанцию, не прикасаться к предметам наследника. Депутация от корпуса имела счастье поднести августейшему кадету полное кадетское обмундирование, в ящике кадетской работы. Кадеты 7-го класса составили марш «Августейший кадет», посвященный его императорскому высочеству. Марш высочайше повелено всегда играть в присутствии его императорского величества…».

Публика наша, не ведающая дисциплины, начинает переговариваться меж собой.

«Тише, господа, – приказывает отделенный офицер-воспитатель, поручик Беленков. – Тише!».

Шум от этого лишь громче.

«Тише!» – а с нашей стороны ноль внимания.

«Бемоль!» – вдруг тонко выкрикивает Беленков.

Неожиданная постановка вопроса производит впечатление. Мы затихаем, а Беленков, первым из учителей и воспитателей, получает от нас свою кличку: «Бемоль». Через неделю-другую «Бемоль» естественным порядком превращается в «Бельмо» – к тому располагает белесая остзейская внешность поручика Беленкова.

По окончании уроков первого дня нам распределяют места в ротной спальне. Спальня пугает новичков огромным размером, уходящими вдаль рядами кроватей и в целом спартанской обстановкой. Кровати составлены изголовьями по четыре, застланы тонкими байковыми одеялами; в ногах табурет для верхней одежды; у стены вешалка для полотенца и фуражки. Спрашиваем служителя: куда ставить сапоги? Отвечает: ставьте, господа, под кровать.

Как тут не загрустить о домашнем очаге?

Заснуть в первый вечер не представляется возможным. С фланга старших кадет доносятся храп, сопение, бормотание; наша «четверка» переговаривается громким шепотом. Мы на «ты» еще с фотографирования.

«А ты в ночное за рыбой ходил?» – громко шепчет мне кадет Гаврилов.

«Ходил».

«А у нас в этом году в озере рыбы совсем не было!».

«Совсем?» – «Ну да. Прошлой зимой рыба вся перемерла: мужики не сделали во льду прорубей. Зато купались мы по шести раз в день и даже больше».

«А у нас имение в Новгородской, в Боровичах, – встревает мальчик из-за изголовья, – я с тетками в лес за грибами ходил».

«А теремки у вас в Боровичах есть?» – это четвертый голос, он принадлежит маленькому тоненькому мальчику, который был в Сборном зале со старшим братом поручиком.

«В Боровичах теремков нет. Там деревушки совсем жалкие: избы крыты соломой с глиной или хвоей».

Мы с Гавриловым подтверждаем: теремки – выдумка.

Тоненький мальчик вздыхает: «А я с маменькой летом в Неаполе был».

Воцаряется молчание.

«Купался. Морские звезды собирал. Везувий видел».

«Ух, ты!».

«Ужас, какой он страшный!» – сообщает мальчик очевидец Везувия. Мальчика зовут Жондецкий 2-й.