Читать книгу Черный гардемарин, судьба и время - Алла Валерьевна Репина - Страница 5

Продолжаю первые впечатления о тверской. 1906-й год, мы на Селигере, на савинском пароходе. Проплыли половину пути. Богомолки и школьники высажены в Ниловой пустыни, на каменной пристани острова Столобня, пред громадой Нилова монастыря.

(Колоссальная достопримечательность; о ее масштабах сама по себе говорит такая подробность: главная церковь монастыря первоначально проектировалась архитектором Шарлеманем на место Исаакиевского собора в Петербурге. Однако постройка Исаакия досталась другому французу, Монферрану. И, таким образом, не удостоившись берегов Невы, шарлеманевское сооружение грандиозных размеров украсило собою Осташковский уезд, став еще одним предметом фанаберии осташей).

Пароход отваливает от Столобни, поворачивает на Кравотынский плес. Показалась изящная колокольня Введенской церкви; это уже наше село, Кравотынь.

Идти от пристани боязно: в попутчиках у нас стая гусей. Бегут рядом с гоготом, хлопают крыльями, гусаки шипят. Папа успокаивает: не бойтесь, в Кравотыни не разводят драчливых бойцовых пород – здесь самые обычные мясные гуси. Гусиные стаи в каждой слободе!

Происхождение кравотынского гусиного царства – особая история. Дело в том, что почвы вокруг Селигера песчаные, скудные; на них крестьянам земледелием не прокормиться. Там, где земли получше – угодья Нилова монастыря: пасутся монастырские коровы, луга убираемы богомольцами. На Селигере почти все вокруг «достояние преподобного Нила», то есть монастыря. Сами воды Селигера принадлежат «Нилу» (из-за чего уездный Осташков ведет давнюю безуспешную тяжбу с монастырем о рыбных ловлях на Селигере). Лес с охотничьими угодьями тоже в большинстве своем «Нилов», в нем промысел запрещен.

Главный доход селян – от водоплавающей птицы и овец, благо на их выпасы на воде и на кочках неудобий не распространяется длань Ниловой пустыни. Местные кормильцы, гуси и овцы, в изобилии вырезаны на иконостасе Введенской церкви. Веселый иконостас; красивое село. Оживший сказочный городок. Погост вокруг Введенской церкви, обнесенный кирпичной стеной с башенками – для нас, детей, крепость, а колокольня таинственный замок. От крепости по холмам спускаются мощеные булыжником улочки, ведут в слободы. Дома разноцветные; в большинстве своем каменные, с мезонинами; в палисадниках деревянные скамьи с узорами; у скамей можжевельники, шиповники, сирени; в окнах олеандры и герани. Идиллическая картинка.

Наш дом деревянный. За домом сад, в нем беседка, качели; брусья и турник для гимнастических упражнений. Папе уже под шестьдесят, но он по-прежнему в отличной физической форме и для себя не намерен расставаться с тем званием гимнаста, коим был удостоен в Гвардейском экипаже в 1873 году.

Приехав в село, я сразу подружился с двумя соседскими мальчиками: дачником из Москвы Василием Верзиным и односельчанином Алексеем Федоровым. Такова была наша первая, а затем и неизменная, летняя компания. Вскоре к ней присоединилась наша сверстница, моя племянница Дуня.

Детские игры в 6-м году: играем в войну с желтой расой.

«Сдавайся, япошка, чужеземная гадина! Не пить тебе нашей православной кровушки!» – наступает на меня Ленька Федоров, русский матрос. «За веру, царя и отечество, вперед!» – командует Васька Верзин, русский адмирал. Я, Поль Репин, на сей момент неприятель, японский самурай, издаю кровожадные вопли.

«Дети, будьте друг к дружке добрее», – выглядывает в окошко мама.

Почти весь день мы проводим в саду. У нас бруствер, редут, шалаши, арсенал нашего детского оружия. Племянница Дуня на нескольких женских амплуа. Она и самоотверженная сестра военного времени, и безутешная мать убитого героя матроса, и злобная японская императрица. Сестрица Татьяна – та лепит русскому воинству пирожки из песку.

Если мы не в саду – значит пристали к Ленькиному дядьке, затащили его с улицы в палисадник: «Федоров, голубчик, расскажи!». Мы все охотники слушать матросские сказки.