Читать книгу Зона - Аллочка Сохе - Страница 11

Ворота тюрьмы открылись и два джипа въехали на территорию.

– Владимир Иванович, прошу в мой кабинет, – засуетился начальник.

– А куда же еще, не в камеры же вонючие идти.

– Зря вы так, Владимир Иванович, у нас неплохие камеры. Заключенные хорошо живут в них. Все есть, простыни, по…

– Ты, что отчитываться за хозяйственную деятельность будешь, – грубо оборвал его Владимир Иванович, – я здесь не для этого. Хочу понять, кто ему помогает. Не ты случаем? А?

– Что вы Владимир Иванович? Да, как подумать могли на меня?

– А одежда? А табак? Сколько он здесь сидит?

– Полгода уже.

– Ты что же думаешь, у него за это время все схвачено? Где его личное дело?

– Вот, оно. Подготовили, – услужливо открыл папку начальник тюрьмы.

– Посмотрим, кто ты есть такой шустрый. – Сказал Владимир Иванович, усаживаясь в мягкое кресло начальника тюрьмы. Взял папку.

– С… Владислав Николаевич, – он дочитал фамилию, имя, отчество, потом снова, еще раз и ему стало плохо: спазмы подступили к горлу. Задыхаясь, не мог ничего произнести. Усилием воли, чтобы никто ничего не заметил, заставил себя вдыхать воздух небольшими порциями.

Это был испуг. Он спровоцировал приступ. Спазмы сжимали горло. «Дышать! Дышать!», – мысленно приказывал себе Владимир Иванович. Необходимо восстановить дыхание, хотя очень хочется крикнуть: «Вот это да!»

Действительно, будь он один, так бы и случилось. Люди, которые находились вместе с ним в кабинете – подчиненные. Показать свою слабость – смерти подобно. Для них он пахан, не имеющий жалости ко всем этим людишкам, зависящим от него. Вседозволенность, порожденная полной безнаказанностью за любые действия и поступки, развила в нем чувство всемогущества. Таких как он, было много в стране в этот непростой период, когда все решали деньги, вернее их количество. Именно, благодаря им, он поддерживал свой имидж всемогущего Владимира Ивановича.

Привык, что все просьбы выполнялись безоговорочно. Если что-то шло не так, как хотел, угрожал, если и это не действовало, покупал. Деньги, как уяснил еще в детстве, имеют абсолютное могущество, а у него их много. Откуда? А кто сейчас спрашивает, откуда деньги? Никто. Главное, они есть.

Отослав всех из кабинета жестом руки, медленно восстанавливал дыхание. Сидел, не двигаясь, пока не отпустили спазмы.

Два года назад, он вызвался строить тюрьму нового типа, как того требовали западные правозащитники, а наши их поддерживали. Сам, еще пацаном, отсидевший в детской колонии четыре года, не понаслышке знал все условия, в которых приходится жить заключенным.

Люди, заинтересованные в проекте, благодарили за помощь и сочувствие. Слетевшиеся журналисты, хотели взять интервью, но были разочарованы: «Я не ради славы делаю это, а для облегчения жизни заключенных. Мне не нужна популярность – это долг гражданина», – объяснил журналистам нежелание фотографироваться и давать интервью.

Надо знать Владимира Ивановича, который копейки не даст, если не выгодно ему. В данный момент это была необходимая жертва – богатый Владимир Иванович решил баллотироваться в Думу. Некриминальное прошлое – гарантия победы в борьбе за место.

– Что же случилось с тобой? – обращаясь к фотографии, заключенного спросил Владимир Иванович. Внимательно, не спеша, прочел все дело.

– Становится интереснее, чем я мог предположить, – вслух произнес он.

Здесь, в тюрьме, многое сошлось. Владимир Иванович работал над этим долго. Огромные деньги, потраченные на откуп, вернутся, но чем обернется появление нового игрока. Сейчас трудно сказать, сюрприз это или рок. Игрок был не учтен в его игре, а он хороший соперник.

Он развернулся боком к столу, опираясь на расставленные ноги, сидел, покачиваясь, глядя в невидимую точку. Затем встал, подошел к окну, посмотрел в темноту. Увидел свое отражение в стекле сквозь решетки. По спине пробежали мурашки. Отпрянул. Страх. Опять страх! Он был с ним знаком очень хорошо. Участилось сердцебиение. Владимир Иванович снова начал задыхаться. Такого с ним давно не случалось. Что это? Неужели ничего не забыто? Схватился за подоконник. Надо остановить приступ. Заставил себя вздохнуть раз, потом другой. Стоял и дышал. Сегодня это случилось с ним дважды за небольшой период времени. Страх! А ему казалось, что он с ним расстался навсегда.

Валерка

Он был уверен, что помнил себя с полутора лет. С того момента, когда мать начала оставлять одного. Может быть, первый раз чувство страха пришло, именно тогда, когда плакал вслед уходящей матери.

В садике прослыл задирой и нелюдимом. Когда мать приходила забирать, на него жаловались воспитатели, а родители, говорили, что отбирает игрушки от детей, забирает конфеты, дерется.

Мать спокойно выслушивала и также спокойно отвечала

– Что с него взять? «Безотцовщина».

К такому ответу все быстро привыкли и приказывали своим детям держаться подальше от этого «будущего малолетнего преступника».

Мать, когда шли из садика домой, хвалила маленького Валерку

– Молодец! Умеешь за себя постоять, мы одни с тобой и «помощи ждать неоткуда».

Послушный дома, становился раздражительным и капризным в детском саду, требуя к себе повышенного внимания. Воспитатели и нянечки быстро научились бороться с ним, запирая в спальню. Валерка выл, стучал в дверь, требуя открыть и пустить в группу к остальным детям, но оставался неуслышанным. Порой, так и засыпал у дверей, уставши плакать. Когда приносили еду, его будили, кормили, и снова жаловались матери на капризы. Она не наказывала его: «Им деньги за что платят? Вот пусть глядят за тобой». Воспитатели не могли уделять много времени каждому ребенку, в группе-то считай двадцать, таких же маленьких, не до его капризов. А о наказании кто узнает? К тому же семья неблагополучная. Жаловаться заведующей мать не пойдет. Кто послушает ее? Ребенка-то нагуляла.

Ясли были первой ступенью его школы выживания.

В группе держался особняком. Понравившиеся игрушки, сгребал в кучу, садился в угол, не подпуская никого к себе. Его снова наказывали, снова жаловались матери, в общем, все оставалось по-прежнему. Прозвища «нелюдим» и «безотцовщина» прочно закрепились за ним. Он не обращал внимания на эти слова и боялся спрашивать мать, что означают они. Понимал, что-то нехорошее, потому что называли его так, когда наказывали за провинность.

Становясь старше, больше проводил времени у забора, наблюдая за проходившими мимо людьми. Манила улица. В три года он чувствовал себя взрослым, потому что мать посылала за хлебом и разрешала одному играть на детской площадке. Квартира располагалась на первом этаже и она безбоязненно отпускала его, иногда выглядывая в окно, проверяя, не ушел ли куда. Напротив подъезда стояла общественная скамейка для старушек. Он с удовольствием сидел между ними, не прислушиваясь к их разговорам, в ожидании угощения. Знал, кто-нибудь обязательно захватит для него конфетку, либо кусок колбасы с хлебом.

Когда первый раз нашел деньги, любил ходить в ближайшие магазины, вдруг повезет, и найдет закатившуюся копеечку под прилавок. В пять лет научился попрошайничать, и у него были свои деньги. Желание накапливать, тянуло на улицу. Он уговаривал мать не водить его в садик, мотивируя самым больным для обоих: «Там все мамочкины и папочкины мальчики и девочки, которые жадничают, не дают ему своих игрушек, не угощают сладостями». Мать жалела сына и себя, обделенных мужской заботой и любовью, но, боялась за его жизнь, и приказывала ходить в садик.

– Мал ты еще оставаться дома один. Насидишься, когда в школу пойдешь.

Однажды он сбежал из садика. Ей позвонили на работу. Она знала, где его искать. Привела домой и всыпала хорошенько. На этом все недовольство закончилось. Маленький Валерка понял, если мать говорит «нужно», значит нужно.

Так они дожили до первого класса.

– Растрата-то какая, – заявила мать, пересчитывая деньги, отложенные с зарплаты на школьные принадлежности, – знают ведь, что мать-одиночка, помогли бы, дали бесплатно форму, тетради. Хорошо, что за учебники не платить, разорение какое с твоей учебой! – она взяла его за руку и они пошли в ближайший универмаг. В отделе «Все для школы» мать посмотрела ценник на форменном костюме, помотала головой.

– Вот, Валерка, деньги-то какие на твою школу придется истратить, это тебе не садик, где и посмотрят и накормят. Глянь-ка, целых 13 рублей с копейками, а это только за брюки с пиджаком! За карандаши и тетради сколько еще? А обутка?

Переходя из отдела в отдел, мать сокрушалась что «сильно потратилась», когда пришли домой, сказала

– Сколько денег сразу выложила, целых тридцать рублей с копейками, попробуй только не учись хорошо. На обед рубль давать не буду. Четыре с половиной недели, это же почти пятерка в месяц. Ешь хорошо дома перед школой, кусок хлеба с маслом возьмешь с собой, может, когда пять копеек дам на пирожок, перекусишь и то хорошо, а домой придешь, наешься. Форму-то береги, чтобы пришел из школы сразу снял и повесил ее. Гладить каждый день не буду, износится быстро, а дома и на улице в трико бегай, не жалко, дешевое оно. На первое сентября без цветов обойдешься. Ни к чему лишние расходы. Ей, твоей училке, принесут другие, те, кто побогаче нас.