Читать книгу Простая история. Том 3 - Амрита Альгома - Страница 2

2

Джеф приехал с Николь в храм после ланча. Ему еле удалось уломать её не провожать его в аэропорт – не хотелось, чтобы она возвращалась с вокзала одна, без него. Он привычно сидел (или стоял на коленях?) втиснувшись рядом с Николь на скамье и молча смотрел на алтарь, где отблёскивала золотистыми лучами круглая дарохранительница. Было странно смотреть на эту вещь.

Он честно прочитал все молитвы, которые знал. Потом ещё раз. Николь за всё это время рядом даже не пошевелилась. Потом он просто бездумно смотрел прямо на алтарь, так долго, что ему стало казаться, что весь алтарь со стоящей святыней на нём словно светится, а вокруг него сгустился, клубясь, странный мрак. Эта прозрачная тьма была подвижной, слегка фиолетового оттенка и напоминала своей нереальностью лёгкий туман. Но это была тьма. Словно налёт, напыление на реальность. И она была живой, весомой, колышущейся и вязкой. Она отступала, оставляя ореолом вокруг алтаря светлое пространство, расступалась, вернее, растворялась в его режущей яркости. Джефа охватило странное ощущение: было такое чувство, словно на него смотрит кто-то, огромный, доброжелательный. Смотрит с легкой улыбкой, пристально. И молчит.

И вдруг всё кончилось. Вернулся свет. Вернулись шорохи и шёпот в церкви.

Шевельнулась рядом с Джефом Николь, посмотрела на него. Вопросительно и серьёзно. Значит, Господь дарует конкретного человека, чтобы выразить свою любовь ко мне, так, Тед?

Вскоре брякнул колокольчик, прошёл отец Вильхельм. Встав у алтаря на колени, он постоял некоторое время. Джеф думал, что он просто задумался и молится, но подошёл Теодор и аккуратно окутал плечи отца Вильхельма длинной широкой полосой ткани, украшенной поблёскивающей вышивкой. Отец Вильхельм стоял, склонив голову и в прозрачной тишине было слышно бряканье застёжки. Потом он медленно поднялся, обошёл алтарь, чтобы быть лицом к людям, поднял обеими руками, обернутыми полами накидки, дарохранительницу и перекрестил всех молящихся. И ушёл. И унёс с собой это ощущение.

– Зачем он руки завернул? – Тихо спросил у Николь Джеф.

Николь вздохнула, словно оторвалась от трудного дела, выпрямилась, оглядывая храм и ответила:

– В знак того, что не он, а сам Христос благословляет нас.

– Пойдем перейдем вперед? – Предложил тихонько Джеф, устав стоять на коленях в тесноте.

Да, со скамьями тут явно дело худо обстоит. Ладно, сам Джеф: у него всего лишь рост вкупе с длинными ногами, а что делать тем, масса которых не позволяет пролезть на скамейку, а стеснительность не позволяет пройти вперед, туда, поближе к алтарю? Там ноги есть где поставить, только на колени приходится вставать прямо на пол, а не на деревянную подставку. Там обычно Стив устраивается – ему плевать на стеснительность, лишь бы места было много. Смешно, кстати, Стив тоже стал сюда по воскресеньям ходить. Вспомнил свои католические корни, что ли? Или просто понравилось?

Николь молча поднялась и перешла вслед за ним туда, где ему удобнее.

– Давай вообще здесь всё время сидеть? – Предложила она.

Джеф только кивнул, блаженно расставив ноги и удобно опираясь о колени локтями. Вскоре пришёл Теодор и принёс с собой объёмный рюкзак. Он бережно поставил его на скамью и сел рядом с Джефом. Оглядел их обоих.

– Когда ты едешь? – Спросил он.

– Сейчас, – сказал Джеф.

Показал глазами Теодору на Николь. Тот кивнул, едва заметно. Джеф осторожно взял руку Николь, перебирая её пальцы и чувствуя их холод и поцеловал их. Николь тихо всхлипнула. Рванулась к нему, как только он шевельнулся, прижалась, уткнувшись лицом в его щеку и вся дрожа. Шепнула еле слышно:

– Возвращайся скорее. Я тебя жду.

– Жди, – согласился, тоже тихонько, Джеф. Он никогда не знал, что ему нужно ответить на такую оголённую фразу. – Мне так легче. И береги себя.

Теодор помог ему надеть на плечи неудобный рюкзак. Джефа поразила невесомая нежность его ноши. Словно за спиной у него лежит в рюкзаке пара крыльев, и она чуть-чуть приподнимает его над полом. Николь, не шевелясь, сидела и смотрела, как он одевается. Бледная, с дрожащими губами, вцепившись в скамью. Джеф наклонился к ней, осторожно взял её лицо в ладони, поцеловал, шепнув сорвавшимся голосом:

– Я люблю тебя, помни.

Он ушёл, Николь осталась, ломая себе пальцы и кусая губы от отчаяния. Отец Теодор отвёл её наверх, где она могла выплакать ему свои слёзы. Она даже не рискнула просить Марину отпустить её с Джефом, так же, как не рисковала просить остаться у него иногда. Это было вне пределов дозволенного, даже Мариной. Там, наверху, в комнате с голыми стенами она могла реветь при отце Теодоре не стесняясь и не боясь кого-либо потревожить, пока не устанет. Тед гладил её по голове, обнимая сотрясающиеся плечи, шептал что-то успокоительное. Но слёзы так долго текли и текли, и рыдания никак не стихали. Наконец, когда она просто устала, отец спросил:

– Ну, что так тебя расстраивает?

– А вдруг он не вернётся? – Шепнула совсем охрипшая от рыданий Николь.

– Так ты молись, не теряй время на слёзы, – посоветовал он.

– Не могу, – покачала она головой. – Со мной что-то случилось. Когда мне плохо, я не молюсь. Я честно пытаюсь отдать Богу свою боль. Я тогда чувствую Его, как Он велик, Он смотрит на меня так ласково! Он так хочет мне помочь, разделить мою боль, я чувствую это. У Него получается, но Он такой огромный и моя боль так похожа на боль других, и она заполняет Его вместе с болью других, и Ему так больно, что мне становится ещё хуже, это всё переполняет меня. И потому – и не плакать не получается, и молиться не получается. Я просто сижу и ощущаю, как вся эта боль и моя, и Его пропитывает меня. И это страшно. Раньше я была этому рада. Заполниться вот так и умереть. А сейчас мне так страшно! Если я заполнюсь и умру, в мире станет только больше боли: потому, что Джеф… и мама, бабушка с дедом… и даже папа… они… Я не хочу заполниться вот так сейчас, я не могу так заполняться, это несправедливо.

– Это нормально. Справедливость такое скрытное от людей понятие, её человек со своей точки зрения часто просто не видит. Не говори мне о несправедливости Бога, это чушь. Если бы Господь пожелал отнять у тебя Джефа, он сделал бы это в любой момент. Но только Он может помочь тебе принять такое. Лучше поразмысли, чему Бог хочет научить тебя во время этой разлуки? И, может, эта духовная поездка полезна для Джефа в плане его роста?

Николь молча хмуро смотрела на него. Вздохнула.

Теодор предложил:

– Хочешь, будем молиться вместе?

Через час Джеф стоял у девятого выхода на собственном вокзале. Было странно оглядывать такое знакомое пространство и ждать вылета. Старый друг – знакомый фикус под эскалатором привычно шевелил в потоке кондиционированного воздуха своими зелёными пальцами: вентилятор расположился как раз над ним. Джеф смотрел вокруг и изумлялся: какая грандиозная работа прошла в его душе с осени и как за прошедшие три месяца всё изменилось. Словно это и не он стоит здесь.

Ему вдруг пришла в голову мысль из каких-то философских течений: а что если это – правда и в самом деле существует наложение реальностей. И он просто, сам того не осознавая, небритый в своей трехдневной одежде, полулежит сейчас на полу под фикусом, разглядывая пачки из-под сигарет, обертки и разный мусор, который ленивые граждане так любят закидывать в малоудобные для чистки места. Валяется себе вальяжно, опираясь локтями о заплёванный пол и размышляет, сколько минут ему нужно, чтобы найти чистую сорочку в его чистоплюйском особняке, чтобы не сваливать со своего уютного местечка ещё хоть с полчаса.

Картинка была настолько яркой, что Джеф вздрогнул и невольно оглядел себя. Да ну, быть того не может! И что, вокруг грязь, в душе грязь, и никакого просвета в будущем, потому, что будущего попросту нет? Ни спокойствия, ни Ники!? Нет. Даже если и так, то пусть лучше сознание останется в реальности Николь, чем в его собственной.

Он, не глядя больше по сторонам, сунул куртку в сумку, двинулся на регистрацию. Прошёл досмотр, правда пришлось извлекать всё из карманов куртки. Ребята ищут металл, и застёжка портмоне сыграла с Джефом злую шутку. Переход кафельный и скользкий, с наклонным полом, напомнил ему госпиталь. Он окинул взглядом своих попутчиков. Странно.

Куда едут все эти люди? Почему они не хотят спокойно жить в своих домах, наслаждаться солнцем и работой? А ты сам Джеф? Какая нелёгкая тебя понесла с невесомым рюкзаком за плечами за границу, оставив дома Николь одну? "Это же ненадолго" – сказал себе Джеф. Это было нужно. "Да брось" – сказал себе Джеф. "Твоё непомерное чувство ответственности тебя добьёт". Действительно. Интересно, что он согласился ехать в "Не понять куда". "Если бы я отказался, Николь бы обиделась на меня" – подумал он. "Ерунда" – тут же скептично заявил сам себе Джеф. – "ты мог ничего не говорить Николь о том, что нужно перевезти мощи её любимой святой". Нет, не получилось бы. Николь всё равно бы угадала, что есть что-то, чего она не знает. "Вот-вот" – поиздевался над собой Джеф. "Всё твоё чувство долга объясняется страхом. Ты боишься говорить с людьми. Ты боишься, что Николь не понравится твой отказ отвезти мощи. Ты боишься, что если проворонишь сигнал на локаторе или вовремя не скажешь пилоту нужную информацию, случится ЧП и тебя посадят. Ты боишься, что кто-то капнет на тебя в полицию за связь с Николь, и ты попадёшь под суд". "Вся твоя жизнь – один сплошной страх, самодостаточный Джеф Коган". Тьфу. Как там у классиков: всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно, так?

Те, кто уже закончил регистрацию, могли пройти на свои места. Джеф окинул взглядом лётное поле и, не раздумывая, пошёл вперёд. Почему-то казалось – раньше сядешь, раньше выйдешь. Полновесная иллюзия. Самолёт всё равно взлетит по расписанию.

Он вдруг подумал, что, возможно, это тоже испытание. А возможно, это ему знак того, насколько он изменился. Ведь десять, пять, да что там – ещё года два назад он не смог бы спокойно сесть в самолёт. Его бы просто трясло. Вовсе не потому, что страшно. Просто – больно. Немыслимое испытание, когда израненная душа наблюдает за собой: как она сама корчится, если любая мелочь напоминает о прошлом, обжигает и мучит. А теперь он готов к этому экзамену на стойкость. Николь помогла ему.

Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как знакомо убегает вниз земля.

Джеф. Ты просто мечтатель. Переборки немного подрагивали от сотрясения. Давно забытое ощущение внутри – сладость взлёта. Какие к чёрту наслоения реальностей! Пусть этим развлекаются те, кто хочет заниматься любым видом самообмана. Он ни за что на свете не пошёл бы напрашиваться к экипажу в зрители на взлёт или посадку, что бы снова вообразить себя за штурвалом! Болтающийся за спиной любопытствующий – что может быть хуже?

Джеф поёрзал на сиденье, устраиваясь поудобнее. Спать не хотелось, хотелось увидеть Николь. Перед его отъездом она очень нервничала, он ясно это ощущал. Каждый её жест выдавал это отчаянное беспокойство. Она оглядывала Джефа с таким выражением, словно он сказал, что собрался обойти все казино в Лас-Вегасе. Джеф пытался ей объяснить: всё в порядке, убеждая её в том, что всё его путешествие займёт, в общей сложности, часов восемь. Переночует там и завтра во второй половине дня будет дома. Николь соглашалась, даже улыбалась, но глаза оставались тревожными, ищущими. Она гладила его по голове, по лицу такими движениями, что ему становилось холодно где-то внутри и начинали подрагивать пальцы. Что бы он ни говорил, какие аргументы бы он не использовал, для неё это обозначало только одно: РАЗЛУКА.

Джеф склонялся к ней, успокаивая её губами, но Николь ещё больше нервничала. И сейчас это вселяло тревогу. Казалось бы, чего беспокоиться?

Николь дома, с родителями, и вместе с тем его тревога терзала сейчас ничуть не меньше, чем её. Джеф сунул руку в карман, нащупал маленькие бусинки чёток. Сама же сказала, что молитва успокаивает. А вместе с ним не молилась. Хотя сегодня утром пришла на утреннюю мессу, сопровождая Марину. Джеф был тронут таким знаком внимания. Потом она с сожалением отправилась в школу. После болезни у Николь появилась новая черта: она перестала прогуливать. Это его и радовало, и удивляло. Радовало потому, что он был доволен, когда у неё всё было хорошо. А удивляло потому, что ему опять казалось: он где-то что-то просмотрел в её умозаключениях.

Вскоре он болтался в тряском автобусе: какой смысл арендовать машину, если всё равно не знаешь куда ехать? Картой пользоваться не хотелось, хотелось подумать. А автобус идёт прямо до места. Поглядывал на обочины дороги, изумляясь. Как же это так? Всего несколько часов по воздуху, и ты попадаешь в другой мир.

Подумать не получилось.

Он, поражённый, взирал на эту великую разницу. Давно он никуда не выезжал: удивляет отличающееся, от привычного ему, окружающее пространство. Панельные трехэтажные дома, желтовато-коричневый, унылый пейзаж, словно выжженный солнцем. Худые чахлики по краям дороги, не дающие не то что самой тени, а даже и намёка на невидимую тень, покрытые серой пылью, жалкие и печальные. Не особенно чистое автобусное стекло с ветвящейся длинной трещиной посередине, подрагивает в металлических сочленениях, потому, что придерживающая его резина давно высыпалась отсюда.

Почему здесь вдоль дороги столько мусора? Какие-то пустые пакеты, бутылки, банки, бумаги, коробки. Когда автобус огибал аэропорт, Джефу было видно местную "башню" и ему вдруг захотелось туда попасть. Посмотреть, как там работает народ. Он, морщась, прижал стекло пальцем: до того надоело его дребезжание, особенно усиливающееся на погрешностях асфальта и грунтовых участках. Так и кажется – вот стекло, наконец, треснет до конца и вывалится. Ветер медленно кружил тучи пыли, заставляя жмурить глаза прохожих и нещадно трепля их одежду. Тоненько пищал, проникая в щелястые окна. Лучи солнца ярко выделялись в пылевой взвеси на резиновом автобусном полу. Чем тут приходится дышать? Джеф вскидывал глаза на своих невольных сострадальцев. Они ехали. Не обращая внимания на такие мелочи. Не переживая о ветре. Не глядя по сторонам. Видимо, следовали старой истине: лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

Когда ему объясняли дорогу, говорили: "О, это недалеко! Совсем рядом. Всего несколько остановок". О, эти испанские восторги!: судя по длине перегонов, Джеф смог понять, что здесь в иных случаях действительно – уж лучше плохо ехать. Он пожалел, что не взял напрокат машину. Тогда у него был бы воздух. Не совсем же он неграмотный, разобрался бы в карте как-нибудь. И тут же ему стало ясно, почему он не взял машину. Ники сравнила его путешествие с паломничеством. Все её рассказы о паломничествах сводились к простой истине: паломничество – это не просто передвижение к какому-то священному месту для поклонения. Паломничество – добровольное лишение себя каких-то удобств ради более высокой цели, жертва. Ему просто хотелось понять её, нужно было почувствовать на собственной шкуре, что она имела в виду. Странное ощущение. К лишениям Джеф привык, и они его ничуть не смущали. Но определить ЦЕЛЬ оказалось непросто. Он мог принять как цель стремление помочь конкретному Теду. Но воспринимать как цель своё собственное духовное возрастание – нет. Что за чушь? Ради чего? Вот она, проблема любви к себе и людям, так и высовывается из каждой ситуации.

Он отбросил на некоторое время эти размышления, отдавшись созерцанию этих самых людей вокруг. Больше всего его поражали дети. Шустрые, маленькие, чёрные от солнца, худые и неуловимые – они так и притягивали взгляд. Напротив него сидел отец, с девочкой на коленях. Джеф понятия не имел, сколько ей было лет. Вот в чём он не разбирался совершенно, так это в детском возрасте. Малышка соскочила с колен, отец позвал её, она вернулась. Когда отец пытался её водворить на свои колени назад, она уворачивалась и смеялась. Автобус покачивался, и девочка покачивалась тоже. Однажды она едва не упала, но Джеф поймал её, поскольку она была близко к нему, чем заслужил доброжелательный взгляд её отца. Она всё прыгала и смеялась, и так-таки шлёпнулась, упрыгав в конец салона. Отец окликнул её и, когда она пришла, рыдая, вытер ей глаза, может чуть грубовато, но достаточно нежно. Нельзя сказать, что его платок был снежно бел, но всё же почти чистый.

Закончилась эта маленькая сценка разговорами. Они, дружно устроившись друг против друга, беседовали на такой тарабарщине, которую Джеф понять со своими ещё школьными знаниями был просто не в состоянии. Человек был без руки и обнимал прыгающую на его коленях девочку и весело смеялся, когда она попадала малюсеньким пальцем ему в нос. Нельзя сказать, что этот человек был очень молод, рядом сидела его жена с усталым и грустным лицом. Но девочка была весела, хоть и худовата. Впрочем, сколько ни оглядывал Джеф людей, попадающих в поле его зрения, он не видел здесь толстых в таком количестве как дома. Наверное, тут таких не было вообще. Судя по выжженной растительности, тут тает всё, что угодно – под непримиримым солнцем.

Попетляв по узким улицам небольшого города, автобус выбрался на площадь перед храмом и Джеф вышел, вместе с толпой пропылённых людей. Он чувствовал себя вдвое тяжелее от той ноши которая осела на нём за время этого путешествия. Закатное солнце смягчило дневную жару, но всё равно ему показалось, что он по ошибке вместо того, чтобы выйти на улицу, залез прямо в печь огромного пирожника. Приближалась ночь. И его путешествие было закончено, и можно было бы отправиться домой, но разве из этой тьмутаракани выберешься тогда, когда захочешь. Придётся смирно сидеть и ждать, когда будет рейс обратно. Стюардесса, на карточке которой было написано Джейн, сказала ему что он с ними же полетит назад. Оказывается, она знала и его, и Нору, и Стива.

Ну, Нору – понятно, у Норы были довольно обширные связи среди стюардов и лётчиков. Она со своей профессиональной памятью знала почти все экипажи. А поскольку их вокзал не так уж и велик, экипажи вполне можно было и запомнить. Но то, что одна из стюардесс знает кого-то из диспетчеров, обозначало только одно: они пересекались где-то на вечеринках, устраиваемых на вокзале. И, видимо, пересекались давно – он уже невесть сколько лет не ходил на вокзальные вечеринки. Джеф её вспомнить совершенно не мог. Промолчал об этом, чтобы не портить ей настроения на работе. Она была мила и вежлива, ей было приятно увидеть в салоне знакомое лицо, тем более, что хлопот Джеф не доставлял.

Он прошёл в широченную классическую дверь, скорее напоминавшую ворота и привычно встал на правое колено. Неподалеку от алтаря сидел прижавшись спиной к стене человек в альбе. На шум шагов он неторопливо повернул голову. Джеф поднялся и двинулся к нему.

Это был странный вечер. Священники, их было двое: отец Хуан и отец Джозеф, пригласили его на ужин, состоящий из бобового супа и паровой рыбы. Интересно было смотреть на них. Чем-то это напоминало общение отца Вильхельма, Теодора, Франциска и Рея. Но всё более степенно, возможно потому, что тут священники были старше. Они из уважения к Джефу перешли с родного языка на английский. Ужин был после вечерней мессы и затянулся: оказалось, есть немало тем, на которые можно было поговорить после обстоятельного знакомства.

Его не спросили крещён ли он, не спросили, как он пришёл к Богу, наверное, это подразумевалось: раз он сидит с ними тут, то он свой. Поинтересовались, чем он занимается в жизни и когда Джеф сообщил, что он бывший лётчик, сказали: "О"! Здесь это большая редкость: такое образование стоит дорого. Спросили о жене и детях, на что пришлось ответить, что его невеста слишком молода и приходится по закону откладывать свадьбу. Это вызвало поощрительный смех и предложение приехать сюда совсем. "Здесь нет таких невероятных ограничений" – сказали ему. А что, это была дельная мысль. Джефу было хорошо тут, с ними. Хотя иногда они срывались на свой испанский, да и он сам тоже, но даже ни акцент, ни неправильное построение фраз не мешали им понимать друг друга.

Его проводили в одну из комнат, как он понял, кто-то из священников предоставил ему свою постель. Джеф, даже не успев оглядеться, рухнул на жёсткую кровать и уснул. Как ни странно, ночью он замёрз и проснулся от холода. В окно светила здоровенная луна: неумолимо приближалось полнолуние. Включив свет, он огляделся в поисках одеяла, но его нигде не было. Что ж, спартанскими условиями его не удивишь. Джеф снова вытянулся под тонкой простынёй и задумался. Да. Приходилось смириться с тем, что он оказался не так силён, как думал раньше. Не так стоек и не так самодостаточен. Без Николь ему теперь не прожить. И даже не потому, что он стал зависим от неё, а просто потому, что воздух без неё не приносил свежести, еда без неё не насыщала и отдых без неё был не отдых, а краткие провалы в сон.

Ничего не помогало. Ни самоуговоры, ни массаж, которому он научил Николь. Расслабляющий массаж – хорошая штука. У Николь хорошо получалось и Джеф иногда после работы, засыпал наполненный блаженством тактильного обмана. Николь перестала бояться его. Перестала стесняться своего тела. Джеф старался делать всё цивилизованно, он не учил её сексуальному массажу и не пытался предложить ей раздеться для массажа совсем. Ему и так было достаточно того, что он видел.

Пока она была больна, он почти изучил на взгляд её тело. Теперь, едва он закрывал глаза, он видел Николь. И некуда было деться от осознания своих желаний. Как там советовал Тед? Примириться и отдать Богу? Значит, осталась только молитва. Что, попробуем это средство? Присутствие Николь его однозначно вынуждало молиться.

Именно вынуждало, иначе не скажешь, хотя она вовсе не настаивала на совместной молитве. Она читала молитву перед едой. Она молилась, когда садилась в машину, она молилась, если просыпалась среди дня, когда случалось заснуть за компанию с Джефом. Она молилась перед сном – это он знал точно. Она сама ему говорила и её практику молитвы Джеф с изумлением наблюдал в госпитале, когда она, едва дыша, одними губами говорила молитву. Она не стеснялась, но и не была навязчивой в этом своём проявлении. Как у неё так получалось? Это его поражало. Сам Джеф так не умел. Он прислушивался к высказываниям священников, к словам Николь и ему казалось, что все вокруг только и говорят, что молитва творит чудеса. Это было не ясно. Он получил своё чудо, получил его не молясь и вообще не задумываясь о Боге в то время. Вера Николь просто помогла ему осознать присутствие этого чуда в своей жизни. Иногда ему даже казалось, что развитие отношений с Николь приведёт к преуменьшению этого чуда, к его растворению в суете жизни. Оставалось только благодарить. И молиться, чтобы и дальше было всё хорошо. Но Джеф признавался сам себе не раз, что с молитвой у него явные проблемы. Ладно, он может легко прочитать десятку Розария, наткнувшись на чётки в кармане. Ладно, если он над стандартным ланчем или во время обеда в "башне" вспомнит, что перед едой надо молиться. Хорошо, "Отче наш" и "Радуйся" среди дня. Ну, может быть даже вечером, размышляя о Николь, он вдруг прочтет молитву, что бы таким образом приблизиться к далёкой Николь, когда её нет рядом. Но утром молиться он себя не мог заставить. Когда он подскакивал на кровати, с досадой обнаруживая, что до рассвета ещё минимум два часа, его мысли были далеки от молитвы, и он вспоминал о ней, где-нибудь в разгаре утра, догоняя время после надоевших пробок. Если же его после дежурства поднимало пробуждение поздно, полного ленивой неги и осознания удовольствия, предоставляемого свободным временем, то молитва тоже вспоминалась лишь, когда надо было ехать за Николь. Похоже, если для Николь молитва была необходима, как дыхание, то для Джефа она просто сокращала время в дороге.

Молитвы Николь его притягивали. Она умела так подобрать слова, что просто словно встряхивала его. Использовала такие выражения, которые всегда задевали его за живое. Часто её молитвы были скорее похожи не на молитвы, а на афоризмы великих людей. Это было интересно. Классические же молитвы казались ему неудобоваримыми, длинными и наводили на него скуку. Единственное, что его устраивало в Розарии, который он читал в дороге, так это его универсальная организация. Джеф быстро выяснил, что у него уходит на прочтение "Отче наш" шестнадцать секунд, на «Радуйся Мария" четырнадцать, то есть одна десятка Розария занимает две минуты и пятьдесят четыре секунды по времени. "Верую" в сознании Джефа преломлялась в сорок две секунды и, если говорить "Славу" медленно, то, примерно по секунде на два слова, получалось шесть секунд. Поэтому на Розарий без долгих размышлений Джеф тратил восемнадцать минут. Наверное, такой подход к молитве был несколько специфичен, но по Розарию легко было ориентироваться во времени, чтобы не смотреть на часы. Одного Розария, прочитанного полностью ему хватало на дорогу от особняка до аэропорта и оставалось почти четыре минуты, чтобы загнать машину на стоянку. Только вот проблема: в "башню" он выезжал не каждый день. А теперь и время будет другим: квартира дальше особняка.

Вот и сейчас, глядя на луну, Джеф медленно читал про себя цепочки, состоящие из десятков Розария и ждал. Когда придёт утро. Когда можно будет сесть в автобус, укатить в аэропорт и вылететь. Когда можно будет увидеть Николь.

Сейчас она смотрела на своих одноклассников с изумлением. Это надо же, какие глупые дети. Их интересовали совершенно несерьёзные вещи, и они уделяли им такую массу внимания, что Николь даже не пыталась их понять. Это были просто настоящие наивные щенки, которые видят мир совсем не таким, какой он есть, а таким, каким хотят его видеть сами. И при этом так комично убеждены в своей правоте. Слушая их разговоры на переменах, она только чуть покачивала головой: как можно придавать такое огромное значение столь незначительным вещам? Её саму заботили куда более важные дела: например, как порадовать Джефа?

Она вдруг начала осознавать всю глубину беспокойства Марины о её учебе, хотя и вовсе не потому, что повзрослела или изменила своё мировоззрение. Как ни странно, на это подтолкнула её маленькая мысль, подсказанная когда-то Джефом: её будет держать образование. Школа – её хвост. Она привязывает Николь к детству. Пока у неё нет образования, она ребёнок в глазах любого абстрактного человека. А от детства ей совершенно необходимо было избавиться и быстрее.

Николь с великолепной скоростью подчистила все свои долги по темам, какие только обнаружились, чем совершенно вогнала в ступор классную даму. При этом оказалось, такое положение вещей и её саму устраивало больше: осознание, что у неё всё в прядке поражало Николь ощущением удовольствия. Она с невероятным упорством, удивляясь сама, старательно записывала все лекции, складируя дома тетради по предметам. Для Николь оказалось настоящим откровением, что её некоторые преподаватели просто обожают свои собственные, записанные красиво и аккуратно, выкладки на определенные темы и с поощрительными улыбками щедро добавляют за лекции невероятное количество баллов при тестировании. Она с восторгом поделилась этим открытием с Джефом, насмешив его до слёз. Конечно, худшая сторона и здесь нашлась: потерялась часть свободного времени, которое можно было провести с Джефом, но теперь даже и это её не пугало. Напротив. Создавало иллюзию занятости. Может, для самооправдания, а может, для оправдания поведения Джефа.

Ей казалось, что после госпиталя её отношения с Джефом зашли в какой-то тупик. Джеф был весь перед ней, как на ладони, она знала его ощущения, его желания, его чувства. И она знала: пожелай она и Джеф на её ладони сделает для её всё, чего она только захочет и выполнит даже её невысказанные желания. И это загоняло её в "режим ожидания", как выражался Джеф. Желаний было так много, что она не могла их хоть как-то систематизировать. Её мучило нетерпение, как пилота, у которого ещё далеко очередь на посадку или, наоборот, неожиданно задержали вылет. С одной стороны, ей было хорошо в его обществе: она просто страдала, когда находилась по какой-то причине одна, без него. С другой стороны, Николь чувствовала свои обязательства перед ним. И это смущало её, поскольку она не могла чётко охарактеризовать своё отношение к собственным обещаниям. Страшно хотелось преодолеть эту дрожь или избавиться от обоих ощущений, или объединить их, чтобы было легче.

Джеф никогда её ни о чём не просил. Он всегда справлялся с любой проблемой сам. И это тоже было странно неприятно, словно он не нуждался в ней. Она видела, как он рад ей, когда они встречаются, но потом его словно охватывало напряжение. Иногда, посреди какой-нибудь интересной болтовни он вдруг замолкал, резко менял тему, начинал делать что-то такое, что раньше они делать не собирались и Николь терялась в догадках, какая ассоциация в разговоре, активизировала его неуловимость.

Иногда, когда он, уставший, засыпал после работы, Николь устраивалась рядом с ним. Проснувшись, она чувствовала его неподвижную напряжённость, смутное подрагивание внутри Джефа, ощущавшееся, если приложить к нему руку. Это было непонятно. Спрашивать Джефа, что с ним, было бесполезно, она в ответ неизменно получала: "всё хорошо", или "всё в порядке" с разными вариациями и огромное количество информации, которая для неё ничего не проясняла. Можно было попробовать спросить маму, но не хотелось. Было просто неприятно, что кто-то станет рассуждать о их с Джефом отношениях, даже мама. Она и Нору спросить об этом не могла: Нора расскажет Стиву. Стив ещё брякнет Джефу, нет!

Дни адвента летели один за одним, наполненные наблюдениями, сомнениями и учёбой для Николь.

Джеф был всё время занят: то переездом, то его загружали чем-то ребята, то он писал статьи или рефераты для Николь, если она не успевала. Ей казалось, что сама жизнь своей каждодневной суетой осторожно растаскивает их с Джефом чуть ли не на разные полюсы Земли. Это тем более тяжело было выдержать после целого, совместно проведённого, месяца в госпитале. Там ни работа, ни люди не отнимали Джефа у неё.

Их обоюдная открытость не исчезла. Если Николь спрашивала Джефа что с ним, он честно описывал своё состояние, погрязая в подробностях: жарко, тяжело дышать, голова как ватная, есть желание чего-нибудь попить, хочется движения. Всё это обозначало только одно – он хотел уйти от ответа. Сохранить что-то в тайне от неё, не признаваться в истинной причине своего напряжения. Случайную подсказку для понимания поведения Джефа она нашла в рассказе Лоры, когда та жаловалась, что иногда Джеф отчитывается, как именно он побрил правую щеку, сколько секунд завязывал галстук или потратил на шнуровку ботинок, на сколько кусочков порезал три картофелины для пюре. Лора сказала, что единственное, что она тогда может сделать – это бросить трубку и перезвонить Майку, чтобы узнать, как в действительности дела у Джефа. И добавила при этом:

– Как ты только его терпишь, этого неуловимого сухаря?

Он ничуть не казался Николь сухарём. Напротив, С ним всегда было интересно. Он был очень мягким в обращении с ней, ласковым и весёлым. Нельзя, правда, сказать, что при этом он позволял делать всё. Нет, кто-кто, а Джеф-то уж точно мог выразить такое неудовольствие одним взглядом, что тут же отпадало желание делать то, что им не поощрялось. Точно так же он умел настоять на том, что, как он считал, должно быть сделано. Обычно это касалось каких-то дел внешнего мира. Но здесь, у них внутри, был словно аквариум нежности. И Николь плавая в нём, чувствовала себя прекрасно, даже при всём своём беспокойстве.

Она не умела с такой чёткостью давать определения своим собственным ощущениям, как умел это Джеф и довольно часто на его вопросы отвечала просто: "не знаю". Проходило немало времени пока Джефу удавалось выяснить, какое внутреннее состояние вызвало ту или иную её реакцию. Но такие же беседы проводить с ним у Николь не получалось. Ей оставалось только наблюдать за ним и довольствоваться теми ответами, которые он ей давал. К счастью, ответы его всегда были откровенны. И Николь, размышляя, приходила к выводу, что сейчас их отношения не имеют продолжения, вернее, просто являются незавершёнными.

То духовное родство, присутствующее между ними, сближало их настолько, что это заставляло её ожидать подтверждения от Джефа, что он чувствует то же, что и она. Он молчал, хотя Николь ясно ощущала движения его души, пусть он ничего о них и не говорил. Её мучила потребность растворения в нём, а это было невозможно при его молчании. Ей уже было недостаточно его поцелуев, мало прикосновений во время массажа или, когда он держал её за руку. Ей хотелось, чтобы он обнял её и не отпускал. В сущности, Николь и сама не знала, чего бы ей хотелось. Это смутное неоформленное томление было на грани переносимости, просто так жизненноважно для неё было, чтобы он стал ещё ближе. Но как только появлялся намёк на такое сближение, Джеф сбегал. Он тут же неуловимо отдалялся, находил для них другие занятия. Николь это нервировало и злило.

Лёжа вечерами без сна на своей узенькой кровати в бывших когда-то уютными, дающих когда-то давно ощущение защищенности, а теперь пустых, стенах, Николь, вспоминая мелочи прошедшего дня и поведение Джефа, снова и снова просматривая их в сознании, приходила к мысли, что с ней что-то не так. Иногда хотелось просто разорвать этот круг, чтобы уничтожать дискомфорт, порождаемый отношением Джефа к ней. Ну, хоть перестать ездить к нему, что ли. Но это было выше её сил. Если она спрашивала его, как он к ней относится, Джеф говорил, что любит её. И она точно знала, что так оно и есть. Что он действительно любит её, что он умрёт ради того, чтобы с ней было всё в порядке. И вместе с тем не могла отделаться от подозрения, что Джеф неуловимо отталкивает её. После госпиталя у них почти не было времени просто посидеть и никуда не торопиться. Николь казалось, что они всё время по-отдельности. Если она приходила из школы усталая, она могла просто лечь и заснуть. Джеф, заваленный какой-то работой, был настолько занят, что у него не было возможности просто поваляться рядом с ней, бездумно нежась в лени.

Даже ритуал массажа он словно включил в расписание дня, выделив для этого определённые часы. Николь вообще казалось, что две недели перед Рождеством он рассчитал поминутно, с невероятной точностью, следуя какому-то своему графику, чтобы нигде не сбиться и ничего не упустить. Случалось, пару раз и так, что он убегал выполнять свои обязательства, оставляя её одну в квартире. Николь не роптала: их отношения достигли того уровня, когда бесполезно дуться друг на друга, просто надо высказывать своё мнение.

У неё было такое чувство, что жизнь несётся с невероятной скоростью, заполненная до отказа всеми этими обязательствами, встречами, лекциями, занятиями, школой, совместными обедами с родителями, необходимыми шахматами и прочей, на её взгляд, совсем неважной и даже глупой суетой. Ей казалось, что её жизнь теряет смысл, Дни мелькают, как кадры на экране и единственное, что давало хоть какую-то надежду – мысль о том, что всё это когда-то закончится. Может быть, потому она и не огорчалась с такой силой, с какой предавалась панике или слезам раньше: в ней жила уверенность: чем быстрее мелькают дни, тем быстрее весна. Восемнадцать лет. Окончание школы. Свобода. Возможность для неё поступить в колледж где-нибудь за границей. Бегство из этого мира, бегство от прежней жизни.