Читать книгу Простая история. Том 3 - Амрита Альгома - Страница 6

Мало того, что он, надувшись как индюк, сидел и выступал в машине, так ещё и сейчас орёт. Что, делать нечего, что ли? Может он забыл, что сегодня сочельник? И что, она должна вскочить и сейчас же заняться уборкой? Дура, с чего это она решила, что он стучит, чтобы пожелать ей спокойной ночи?

– Ну? – Требовательно произнес Том.

Николь поднялась, смирившись с неизбежным. Лучше уж не дёргаться, она обещала Джефу не ссориться с отцом. Шевелиться было тяжеловато. Она наклонилась за клавиатурой и в этот момент Том нетерпеливо выдернул шнур системного блока из розетки. Николь взвизгнула в отчаянии, распрямляясь. Столько времени кропотливого труда! Чёрт! Пятнадцать страниц текста! Она и половины ещё не сохранила!

– Я сказал, наведи порядок, – твёрдо напомнил Том.

– Что ты наделал! – С горечью закричала взбешённая Николь. – Ты всегда всё ломаешь!

– Посмей ещё осуждать мои действия! Что тут у тебя ломать? Увешала всю комнату всякой дрянью!

– Ты же сам сказал, чтобы я не занималась ерундой! – Сердито напомнила ему расстроенная Николь. Бесполезно! Всё просто бесполезно: с папой мирно жить никак не получается! – Вот я и убрала всё. Повесила плакаты: ты же сам предложил! Что тебя теперь-то не устраивает?

Том, морщась, оглядел её негодование.

– Как мне надоели твои истерики! Жить стало просто невозможно! – Бросил он, выходя из комнаты.

Николь стало грустно, до слёз. Пока папа её разглядывал и ругался, она попыталась прочесть "Радуйся", но не успела и не в силах сдержаться, всё-таки ответила:

– С твоими истериками, можно подумать, уживёшься, – ну совсем же негромко уронила.

Но Том тут же вернулся. Произнес угрожающе:

– Ты мне ещё поговори! Чтобы через полчаса было всё убрано.

– Сам уберёшь, – бросила разозлённая Николь, чувствуя, что её все-таки понесло.

– Я что тебе сказал? – Повысил он голос снова.

– Ты же сам здесь всё расшвырял! – Крикнула она. – Я не собираюсь сейчас убирать за тебя. Уже поздно. Я устала. Ты вламываешься, уничтожаешь мою работу, разбрасываешь мои вещи, а я виновата?

– Ах ты, маленькая дрянь! – Заорал Том. – Смеешь тут что-то ещё мне вякать! Оцениваешь мои поступки, попрекаешь отца, не слезши с горшка! Сначала вытри нос!..

– Пошёл ты, – холодно процедила Николь и тут же её голова мотнулась от крепкой пощёчины.

Испуганная от неожиданности, она перепрыгнула через кровать, к шкафу, одновременно проводя языком по губам и проверяя зубы. Схватилась за щеку, напряжённо щурясь. Во рту было противно – кажется, она прикусила язык.

Ну и поделом, сама виновата, молчала бы, правда что. Жалко. Какое теперь Рождество? Что-то папа со злости здорово её треснул.

– Сама пошла! – Том едва сдерживался. – Как смеешь ты так говорить со мной, кто я тебе: отец или первый встречный?!

– Да сию же минуту отсюда свалю! – Крикнула Николь. – Об этом только и мечтаю! Думаю, не расстроишься! Ты всегда хотел от меня избавиться.

"Ты в сто риз хуже самого гадостного первого встречного" – хотелось сообщить ему. В самом деле, какого чёрта она тут делает? Нужно просто убраться отсюда и жить у Джефа, не будет таких проблем. Жать только, что тогда проблемы будут у Джефа. Уж папа постарается. Придётся терпеть, фиг ещё отсюда уйдёшь.

Марина, привлечённая из столовой их громкими голосами, торопливо поднималась по лестнице. Спрашивать по пути в чём дело было бесполезно, всё равно не услышат. Что там между ними опять произошло, если так взбесился Том? Николь просто мастер вызывать его недовольство.

– Ах, значит мечтаешь? Так вперед, скатертью дорога! – Громогласно возмущался Том, запуская в стену клавиатуру, не вовремя попавшую ему под ноги. Белые квадратики клавиш брызнули в стороны весёлым веером. – Катись давай к чёртовой бабушке, хоть к своему Джефу!

– Что ты говоришь, Том! – Вскричала Марина, подбегая к дверям комнаты Николь. – Как ты можешь такое говорить?

Том, ругаясь, сбрасывал со стола горы учебников, бурча что-то себе под нос. Всё старательно разложенные по тексту листы разлетелись веером. Николь, не глядя, запустила руку в шкаф и вытянула с полки свитер, наученная прежним горьким опытом.

Марина оглядела их испуганно.

– Что у вас творится? – Её и не заметили в пылу ссоры.

– Куда-то собираешься? – Интересовался в этот момент Том между делом: он сдёргивал со стен плакаты музыкальных групп: после того, как она поснимала свои картины, все стены заняли глянцевые лица поп-звёзд. – Надоело любоваться на все эти рожи?

Николь молча натягивала свитер. Бесполезно объяснять, что её нервировали эти голые стены. Что в пустой комнате она терялась от одиночества. Что просто хочется быть окружённой лицами людей. Если не написанными ею, то хоть отчасти знакомыми. Папу это не интересует. И какого чёрта, спрашивается, ему нужно знать, куда она собралась? Он же только что её выгнал! Она осторожно перебралась через кровать, рискнув приблизиться к отцу. Нужно же как-то выйти отсюда.

Том оглянулся, недовольный её молчанием, окинул её взглядом, определяя, чего она хочет. Решив, что её приближение явно не жест послушания, резко поймал Николь за плечо. Она замерла, боясь вырваться из его цепких пальцев. Может, лучше не дёргаться? Фиг его знает, что в следующий миг придёт папе в голову.

– Я с кем разговариваю? – Том бросил последний плакат, занимавший другую руку, и крепко схватил её за волосы, чтобы заглянуть в её глаза: подставляет для беседы макушку и всё тут. – Куда это ты собралась?

– К чёртовой бабушке, ты меня только что сам туда отправил, – морщась, ответила Николь, наклоняясь вслед за его рукой.

Марина ахнув, кинулась к ним.

– Боже мой, отпусти её, Том!

Том легко отшвырнул Марину в сторону, и она с размаху села на кровать. Она всё-таки отвлекла его, и он ослабил свою хватку. Николь вырвалась. Отпрыгнула к двери, растрёпанная, с горящими глазами. Окинула Тома ненавидящим взглядом. Одна щека её пламенела и лицо казалось белым, как мел. Том оглядел её, медленно остывая. Николь присела на корточки, торопливо собирая своё драгоценное первое сочинение, которое она распечатала. Можно будет потом разложить снова, хорошо хоть – всё упало в одной куче.

Марина почувствовала под собой какую-то выпуклость, пошарила рукой: пальцы наткнулись на телефон Николь. Она потянулась было отложить его в сторону, переводя взгляд со злобного Тома на перепуганную Ники и вдруг вспомнила. Вернее, даже не вспомнила: голос Джефа произнёс в её мозгу: "просто скажите "Марина", я пойму". Судорожно сжала пальцы на телефоне, мелькнула мысль – а как же номер? И тут же возникла уверенность: кроме Джефа Николь сегодня вряд ли звонила ещё кому-то.

Марина нажала на повторное соединение.

– Когда только кончится весь этот идиотизм! – Интересовался сам у себя Том. – Как мне надоели твои дурацкие увлечения! – Он со злостью швырнул на пол длинную вазу, стоящую рядом с монитором, в которой торчала высохшая роза, показывая, как именно его действительно всё достало.

Николь берегла эту розу, потому, что её подарил Джеф, и потому, что она иногда забавно шелестела под дуновением воздуха из форточки. Видимо её лепестки внутри высохшего бутона осыпались и свободно держались, потому она и шелестела даже на слабом ветру. Розу Николь было явно жаль. Она хмуро проводила её такими глазами, что Марина искренне посочувствовала ей. Том расправлялся с остальными сегодняшними камнями преткновения. Марина услышала: её вызов, наконец, прошёл, когда Том, шагнув к Николь, попытался снова схватить её, но она увернулась. Он поймал лишь стопку листов, зажатую в руке. Николь сразу её отпустила, решив, что лучше потерять свою работу, чем опять испытывать боль от вырывания волос или ещё чего похуже: неизвестно, какая идея всплывёт у папы. Теперь надеяться на мирный исход уже не приходилось.

– Это моё сочинение. – Всё-таки объяснила она.

Том автоматически взглянул на распечатку. Николь воспользовалась моментом и выскочила из комнаты.

– Куда? – Крикнул вслед Том, выскакивая за ней. – Сочинение забыла!

– Марина, – негромко сказала Марина в трубку, следя за ними глазами.

– Сейчас, – успела услышать она, прежде чем нажала сброс.

Николь мгновенно проскочила коридор и ринулась вниз по лестнице. Том раздражённо швырнул ей вслед её труды. Листы далеко заскользили по воздуху, как стая плоских самолётиков, достигая поворота лестницы, удачно направленные крепкой рукой. Марина, вскрикнув, бросилась следом за Николь. Том извернулся и поймал её за предплечье, больно сдавив пальцами локоть.

– Пусть чешет, – сказал он ей сердито. – Нельзя мешать людям делать глупости. Люди учиться умеют только на своих ошибках. Всё равно далеко не уйдёт.

Николь рушилась вниз, перескакивая через три ступени с полным равнодушием. Разлетевшаяся стопка бумаги сослужила ей плохую службу: левая нога поскользнулась на листе, правой она зацепившись за собственную штанину, попав пяткой на край ступеньки. Ноги неожиданно подломились и Николь упала. Она попыталась хоть как-то сгруппироваться, но во время падения ей это не удалось, и она проехала на боку вниз головой до подножия лестницы, даже не пытаясь остановить движение и пересчитывая острые лестничные ребра. Том только фыркнул сверху, наблюдая её стремительный спуск.

– Далеко же ты ускакала, лягушка-путешественница!

Это было тем более обидно, что она сама себе так помогла. Николь, ничего не отвечая, торопливо поднялась и неровной походкой побрела к вешалке.

Марина вырвала руку из цепких пальцев мужа.

– Ники, куда ты? – Перепугано окликнула она.

– Найду, куда деваться, – с холодным спокойствием сообщила Николь.

– Подожди! – Закричала в отчаянии Марина, торопливо спускаясь за ней.

– Да не беспокойся ты, мама, я к бабушке могу поехать, раз уж вам так важно беречь мою нравственность, – ядовито бросила Николь.

Какое озеро, бабушка? Джеф. Господи, Джеф! Пожалуйста, пожалуйста! А ведь она пообещала ему, что постарается не провоцировать скандалов! Да она просто несдержанная лживая дура. Прихрамывая, Николь топталась возле вешалки, надевая свою белую короткую шубку, крайне недовольная собой. Потом взялась натягивать кроссовки. Наверное, она ещё и ногу растянула – так больно! В сапоги точно не влезть. Не притронешься. Надо бы взглянуть, пожалуй, но джинсы быстро не завернёшь, да и рассматривать ещё тут, на глазах у папы… Решит, что она снова из себя что-то строит, вымаливая сочувствие. Пришлось сесть на пуфик возле входа: стоять и обуваться было нестерпимо.

– Я тебе сейчас свалю посреди ночи! – Сказал угрожающе Том с лестницы, неспешно топая вниз.

Николь коротко взглянула на него, не отвечая. Ну вот, спускается. Ещё ничего не кончилось. Шуба мешала. Пришлось снять, уронив её тут же. Том удовлетворенным взглядом проследил, как упала шуба и свернул в столовую.

Николь завязала, наконец, кроссовки, слабо, чтобы не давить на ногу. Потом надела шубу снова. Она открыла дверь и вывалилась в холод ночи. Марина, раздетая выскочила следом. У ворот стоял "Дьявол", Джеф открывал дверцу. Наверное, он только что приехал.

Господи, Джеф! Николь даже не удивилась, направилась сразу к машине, испытывая полное опустошение.

Хотелось сесть, вытянуть ноги, закрыть глаза и не шевелиться. Надо же было так сорваться!

Когда Джеф проводил глазами "Кадиллак", на него вдруг навалилась тоска. Странно, спать не хотелось, наверное, он настолько был взвинчен сегодняшней встряской. Он вёл машину, рискованно обгоняя всех, кто оказывался перед ним и сам не замечал этого, просто требовался пустой эшелон. Впрочем, позднее время само по себе освобождало путь. Он смотрел вперёд, а в голове почему-то крутилось: "Вот, я бедняк пред Тобою, всё богатство, в руках, готовых с Тобой трудиться и в чистом сердце. Я отдам, всё что попросишь, мои руки и капли пота, сердца жар, одиночество жизни". Ну, вот. "Радуйтесь" надо петь, а к нему что-то совсем не рождественский гимн прилип. Джефу неожиданно пришло в голову, что все эти его утренние размышления подвели к признанию одиночества. Он раньше не придавал этому значения. Один и один, что с того? Видимо, просто потому, что так остро оно не ощущалось до появления Николь. Старая шутка о том, что одиночество – это если ящик электронной почты завален письмами роботов, вдруг выросла в истину в этой своей объёмности.

Так. Вот оно, ОДИНОЧЕСТВО. Тяжеловесное до неподъёмности. Опустошительное в своей полноте. Как могло так получиться, что он даже не осознавал раньше, насколько он одинок? До прихода в его жизнь света, который подарила Николь, он и не представлял глубины этого чувства.

Не было в нём сейчас ни удовольствия, ни облегчения от крещения – только хмурое молчание окружало его в тишине ночной дороги. Гулкое, оголённое, пустое пространство жило в нём теперь, когда он остался без присутствия рядом Николь и Бога. Он чувствовал себя покинутым, не заброшенным, нет, просто оставленным на время. И эта таинственная пустота была в нём так томительна, наполняя сердце грустью, что Джеф походил по квартире, не зная, как унять эту сосущую боль. Попробовал поесть – одному было невкусно. Он вспомнил, как делал утром разноцветное желе, чтобы Николь было приятно.

Добрался до телефона, не в силах вынести больше этот груз. Позвонил, думая про себя: "Она уже спит, что я делаю? Ну и что, что предложила позвонить? Раз сама не позвонила, значит, устала". Николь ответила. Было таким облегчением услышать её голос, что одиночество провалилось куда-то, вместе с проглоченным куском курицы. Растворилось бесследно в глубине сознания и осталось только ощущение удовольствия оттого, что он не один, невзирая на расстояние между ними, что Николь тоже скучает без него и что она рада его крещению.

Он, успокоенный, сунул курицу в холодильник, вытянулся на прохладе постели. Лежал не шевелясь, ожидая, когда навалится сон, привычно расслабляясь в этом ожидании. Едва он заснул, провалившись в мягкие пучины тьмы и удобства, как над ухом грянул звонок. Уже давно отошли в прошлое времена, когда он тянулся к трубке, размышляя о несправедливости мира. Сейчас это ему и в голову не приходило.

– Коган, – привычно сообщил Джеф с закрытыми глазами.

– Марина, – услышал в трубке.

Сначала он не понял: какого чёрта она ему звонит среди ночи? Потом воспоминание о давнем разговоре вышвырнуло его разом и из сна, и из постели.

– Сейчас, – сказал он. – Через три минуты выезжаю. Плюс двадцать на дорогу. – Но в ответ услышал одни гудки.

Сунул одновременно обе ноги в штанины. Вроде бы всё же сегодня было нормально? Или он что-то пропустил?

Даже говорить не стала. Что там происходит? Неужели опять? Неужели опять? Как часто у них подобные эксцессы? Или только по праздникам? Последний был на день всех святых и вот – снова. Не жизнь – угловая болтанка.

Едва он, опираясь на руки, выпрыгнул машины, на крыльце появилась Николь. Торопливо пошагала навстречу. В темноте не получалось толком рассмотреть выражение её лица. Следом бежала Марина. Николь успокоительно дотронулась до руки Джефа, пока он открывал ей дверцу. Быстро устроилась на сиденье, и сама потянулась закрыть дверцу, словно закрываясь, отгораживаясь от мира. Подошедшая Марина остановилась, глядя на Николь.

– Что случилось?

– Опять поругались, – огорчённо махнула она рукой.

Джеф тоже посмотрел на Николь сквозь ветровое стекло. Она в освещённом холоде кабины глянула ему в глаза и опустила голову, копясь в кармане. Нельзя сказать, чтобы она была сильно взвинчена. Досады, пожалуй, полно и расстроена явно. Что опять Том сделал? Стоило только о нём подумать: на крыльце появился Том. Джеф увидел полосу света, мелькнувшую от открывшейся двери. Пошёл ему навстречу. Услышал, как Марина двинулась следом.

– Ну, как же тут без Джефа Когана! – Засмеялся Том, хлопа его по плечу в приветствии. – Почему я даже не удивлён? Ночами под окнами уже дежуришь, Джеф?

– Да не сказал бы, – поморщился Джеф. Не ясно было: знает или нет Том, что ему позвонила Марина. – Но охота хуже неволи.

Том усмехнулся.

– Значит, твоя очередь выдерживать перегрузки. Ники, как я понимаю, вдруг собралась рождественские каникулы провести у деда? – Спросил он, поворачиваясь к Марине.

Она только вздохнула, стоя рядом в темноте. Сказала, поёживаясь:

– Туда путь неблизкий. Подождите, я принесу вам что-нибудь перекусить, – она снова вздохнула и, не дожидаясь согласия Джефа, заторопилась в дом.

Том вытащил из кармана сигареты, сунул одну в рот, хлопая себя по карманам в поисках зажигалки.

– Вот так всегда. Забыл в пиджаке. – Он тоже вздохнул, длинно и шумно. – Нет ничего хуже дурной привычки.

Он оглядел Джефа, словно в поисках понимания.

– Согласен, – уронил Джеф нейтрально. – Сам был грешен. Еле избавился.

– Счастливчик, – засмеялся Том. – Вот женщины. Ради них даже бессонный сочельник.

Таинственная тишина окутала их. Том молчал, передвигая во рту сигарету.

Что, так ничего и не скажет больше, что ли? Приглушённо хлопнула дверь, они разом оглянулись. Поглядывая себе под ноги, по крыльцу спускалась Марина, нагруженная корзинкой для овощей, прикрытой чем-то белым.

– Когда у тебя дежурство? – Поинтересовался Том.

– Через трое суток, – мгновенно посчитав, сообщил Джеф.

Вряд ли Тома интересует, сколько точно времени осталось до следующего дежурства: людей чаще волнуют их собственные проблемы, чем чья-то жизнь. Джеф и сам в состоянии придумать, как прожить свободные пятьдесят девять часов и тридцать минут, без чьих-то отстранённых советов.

– Смотри, устанешь, если там задержишься: это ж четыре часа езды. Хотя ты на этом, – он кивнул в сторону машины. – Может, и ускоришь процесс. Но сильно не гони.

Джеф только мысленно хмыкнул. И что, даже не пришло в голову спросить, какие планы у самого Джефа? Никуда сейчас ехать он не собирался.

Марина вручила ему корзину и сердито шепнула, словно сама себе:

– Что за идея раскатывать среди ночи?

Они тут что, одновременно спятили?

Том снова похлопал Джефа по плечу и потянул замерзающую Марину в дом. До Джефа донеслось его негромкое: "Разве можно её уговорить принять разумное решение? Бесполезно ей давать советы сейчас. Оставь её в покое."

– Говорят, ты путешествовать собралась? – Вопросительно посмеиваясь Джеф, в обнимку с корзинкой, устраивался на сиденье.

В нём плескалось облегчение от радости, что Николь с ним. Что бы там у них ни случилось – сейчас она тут и дальше с ней будет всё в порядке.

– Можно было у меня спросить, – буркнула она в воротник.

– У тебя плохое настроение? – Поинтересовался он.

– Очень, – не шевельнувшись и так же резко ответила она. – Я просто вне себя от злости, мне очень обидно, я устала и хочу спать. У меня всё болит и мне плохо, поэтому хочется покидать в стену всё, что лежит на тумбочке.

Джеф, качнув головой, заглянул в корзинку. Там, прикрытые салфеткой уютно устроились пирожки.

– Хочешь? – Предложил он Николь.

Продемонстрировал содержимое приношения Марины. Она едва взглянув, покачала головой.

– Ты могла бы покидать в меня, – объяснил он.

Николь снова качнула головой, не улыбнувшись.

– Это же хлеб.

– Понял, – Джеф переставил корзинку, задвигая между спинками, чтоб не мешала, потянул дверцу.

Наклонился к Николь, пристегивая её ремни. Она быстро положила голову ему на плечо, пряча лицо где-то у него за ухом. Джеф замер. Потом тихонько обнял её, прижимая к себе. Николь вздохнула, чувствуя, как он гладит щекой её волосы.

– Извини, – еле слышно сказала она. Наконец потекли противные слезы и Николь закрыла глаза, боясь разлить их. – У меня опять не получилось погасить ссору. Я взбесилась до последней степени, когда папа выключил машину и грохнул мне всё моё сочинение.

– Не переживай. Можно покопаться и найти. Это – восстановимо, даже если не в полном объёме, то весьма весомая часть, – тихо заверил Джеф.

– Я не найду.

– Я найду.

– Значит, надо поискать, – вяло согласилась Николь.

Сейчас ей уже стало всё равно. Сгорело желание его закончить. Но всё же это было утешительно.

– Я не собираюсь никуда ехать среди ночи, – предупредил её Джеф.

– А я вообще собиралась пешком к тебе пойти, – ответила она.

Джеф нежно провёл ладонью по её щеке, благодарный за это полувысказанное согласие вернуться домой. Ощутил слёзы. Почувствовал, как она открыла глаза: мокрые ресницы задели его пальцы. Заглянул ей в лицо, наклоняя голову и подавшись к ней.

Николь шевельнулась, откидываясь на спинку сиденья.

– Поехали отсюда, – поморщившись, попросила она.

Том, наблюдая за ними в окно, звучно щелкнул пальцем по стеклу.

– Что они там делают? Целуются же! Стоят же. А то он бы уже рванул, этот гонщик.

– Скорее, Джеф вытирает полотенцем из корзинки солёные потоки, чтобы не залило тормоза, – съязвила Марина.

– Мне надоели твои защитные речи, – хмурясь, развернулся к ней Том. – Скажи спасибо, что я не стал принимать других мер.

В машине Николь всё время пыталась изменить положение, потому, что на эмоциональное опустошение теперь наложилась телесная боль. Болела спина, вся левая нога, начиная от бедра. Загнав машину в гараж, они молча поднялись на лифте наверх, одновременно следя за светящимся индикатором этажности. Пока Джеф открывал дверь, Николь сказала:

– Так пить хочется. И голова болит.

– И настроение плохое, – согласился Джеф.

Она хмыкнула, потому, что это было смешно, только не смеялось. Говорят, правдивые шутки кажутся грустными. Джеф пропустил её в тёмный холл, зашёл следом, привычно проводя рукой по стене. Чёрт. Это там в этом месте был выключатель. Здесь всё по-другому. Пошарил где нужно, включил свет. Подождал, пока Николь медленно расстегнёт застежки на шубе и, не выдержав такого темпа, начал ей помогать. Избавил её от одежды, ловко пристроил шубу на плечики в шкафу.

Сказал:

– Сейчас, – и, снимая по дороге куртку, быстро пошёл вперёд.

Сейчас принесёт воды. А куртку бросит где-то в кресле. Николь следила за ним глазами: точно. По дороге поставил на журнальный стол корзинку, положил на тёмный подлокотник кресла куртку, проходя мимо. Интересно, почему он выбрал тёмное кресло – ему было ближе швырнуть куртку на светлое?

Она, едва войдя в гостиную, опустилась диван и взялась закатывать штанину. Морщилась, задевая джинсовыми складками кожу. С ногой всё было в порядке. Ни синяков, ни царапин. Только небольшая опухоль прямо на кости. Странно, чего ж тогда так болит-то? Она осторожно потрогала и отдернула тут же руку, морщась. Рядом поцокал языком Джеф. Николь подняла глаза. Он, напряжённый, сидел перед ней на корточках и, опершись о пол коленом, держал бокал в белой жесткой салфетке. Они посмотрели друг другу в глаза.

– Опять? – Спросил тихо Джеф. – Чем это?

Стив бы сказал: "зуб даю, хороший пинок!"

Николь покачала отрицательно головой. Взяла из его руки бокал, проглотила махом всю воду. Джеф, глядя, как она пьёт, раздражённо бросил салфетку на журнальный стол, испытывая острую злобу от бессилия и жалости.

– Лестницей, – сообщила, наконец, Николь. – Я сама. Правда, я просто упала.

Некоторое время он так пристально смотрел на неё, медленно дыша, что она сначала решила, что он ей не верит и только через несколько секунд сообразила: он просто пытается успокоиться. Николь слабо улыбнулась в ответ на его беспокойство о ней, испытывая непреодолимое желание его утешить.

Джеф явно бессознательно ритмично барабанил пальцами по собственному колену.

– Надо приложить лёд, – решил он, быстро вставая. – Завтра тебе обеспечен качественный синяк. И надо бы пройти осмотр – может оказаться трещина. Поедем завтра к врачу.

– Нет, – не отрывая от него глаз, торопливо отказалась Николь. Какой ещё врач! Папа всех их просто уроет, если позвонит и не застанет её у деда. – Завтра мне придётся ехать к бабушке.

Джеф вынул из её податливых пальцев бокал, меряя её взглядом. Потянулся за салфеткой. Задумчиво уронил:

– Раздевайся. Иди, ложись, утро вечера мудренее. Я – за льдом.

Николь, вздрагивая, опустила штанину, медленно пробралась на второй этаж, представляя, с каким злобным видом Джеф на кухне колет помельче лёд. Она едва успела, постанывая, стянуть с себя узкие джинсы, как он вернулся. Приложил к ушибу салфетку и потребовал:

– Рассказывай.

Пришлось рассказывать, пока он мягко водил по ушибу и вокруг него обёрнутым в льняную ткань льдом. Потом оставил сырой свёрток на ушибе, положил руки ей на голову. Николь, постепенно расслабляясь, осела на подушке, медленно хлопая ресницами. Лёд распространял холод по ноге. Кончики пальцев Джефа у её висков были прохладными, в отличие от его горячих ладоней, лежащих на её макушке. Она заснула где-то посреди своего монолога и Джеф, наклонившись, с томительным вниманием приглядывался к её лицу. Она посапывала, морщилась во сне, но в общем выглядела неплохо. Он осторожно осмотрел её, как мог и ничего такого, что можно было бы обозначить как побои, не нашёл. Потом тихонько набросил на неё одеяло, сходил за новой салфеткой со льдом: прежний компресс весь размок. Лёг рядом, чувствуя бессилие и злость. Он сам не знал, сколько он так пролежал, прежде чем заснул, подавляя эти всплески, волнами наваливающиеся на него от его размышлений. Николь лежала, не шевелясь, только иногда хныкала. Джеф сквозь сон прикладывал ей ладонь ко лбу и снова проваливался в тьму и тепло.

Его разбудил свет. Надо же! Он повернул голову, взглянуть на часы.

Прищурился спросонья, наводя резкость, чтобы яснее разглядеть зелёные цифры. Без четверти девять. Потянулся. Взглянул на Николь, чувствуя себя Тристаном. Она за всю ночь так и не шелохнулась. Собственное сравнение ему не понравилось – история Тристана и Изольды плохо кончилась. Скорее он похож на Окассена. Он улыбнулся. Это сравнение было куда лучше, хоть там и есть тюрьма. Каждой Николетте по своему Окассену! – всё равно венчает всё венчание.

Джеф аккуратно и легко соскочил с кровати. Поглядел на Николь снова. Сколько она ещё проспит? Успеет он принять ванну до того, как ей понадобится? Или нет? Само сомнение моментально решило внутренний спор. Раз выбор стоит между собственным удовольствием и потребностями Николь – душ.

Сколько бы она там не проспала. Он, шурша одеждой, стащил измятый костюм, не развязывая до конца, содрал с себя галстук, попутно потягиваясь. Постоял под струями воды, жмурясь и размышляя.

Николь его беспокоила и очень сильно. Её жизнь с родителями казалась ему, по меньшей мере, странной. О ней заботились, её любили и жалели. От неё требовали выполнения обязанностей, по мнению родителей, вполне соответствующих её возрасту и положению. Казалось бы – всё в порядке. Обычная, нормальная семья. Но невооружённым глазом он видел, насколько расшатаны нервы у Николь. Она могла за десять минут поплакать от огорчения, поплакать от счастья, повеселиться почти до истеричного смеха и погрустить до отчаяния. Если бы эти переходы были плавными! Тогда, думается, Джеф неплохо бы выдерживал подобный экстремальный режим. Но вот так резко… Не успевая за её эмоциональным фоном он иногда просто входил в разнос.

Причём, честно признался он сам себе, если ещё всего лишь два месяца назад Николь была просто грустной, даже робкой старшеклассницей, обычной школьницей порой очень нахальной со своими близкими, то теперь она растеряла оставшиеся малейшие намёки на детство. Стала похожа скорее на студентку, и вчерашний подросток в ней совсем не просматривался. Она сильно повзрослела и, кажется, выросла, словно вытянулась вверх, хоть Джеф точно знал – её размеры остались прежними: только логика ему подсказывала, что роста в Николь не прибавилось. Николь носила те же самые вещи, что и осенью, но теперь её выбор разительно переменился – ушли в прошлое неизменные чёрные брюки и блузки, сменившись обычными синими джинсами, появились светлые цвета в одежде.

Но зато теперь сама Николь была чаще тихой и неулыбчивой. И Джеф, тревожно вглядываясь в её похудевшее лицо, спрашивал себя, не он ли сам неосознанно притушил светлую улыбку Николь своим рационализмом?

Иногда, размышляя о том, как сильно изменила её болезнь, Джеф, глядя на неё, ловил скрытый взгляд, направленный на него. Он терялся от этого взгляда.

У них всё было решено и разложено по полочкам, но ему казалось, что Николь ждёт от него подтверждения их обоюдных решений каждый день, каждую минуту. Ему было скучно повторять, то, что они давно обговорили, а Николь своим взглядом требовала именно этого, по его мнению. Джеф развлекал её, пытался отвлечь, но она окидывала его темнеющим зелёным огнём, и он видел лишь боль. Столько боли было в этом её взгляде, что ему становилось нехорошо.

Иногда она словно выползала из скорлупы своей печали, начинала вдруг веселиться, улыбаться, но это было ещё хуже. Если раньше ему легко удавалось нормализовать её настроение, заставляя задумываться над тревожащими её вопросами, то теперь этого не получалось совсем. Она размышляла, отвечала, её умозаключения были глубоки и правильны, но добавляли ей грусти и Джефу порой казалось, что Николь впала в депрессию.

Он почувствовал, что пора выбираться из душа. Поёжился под острыми струями с чередующейся пульсацией воды и шагнул, не вытираясь, на мягкий красно-коричневый коврик. Постоял, наслаждаясь ощущением холода на сохнущей коже. Раздражённо сдвинул коврик из-под ног в сторону: его прилипчивое тепло мешало сосредоточиться, пока тройные лезвия, направляемые жёсткой рукой, оглаживали щёки. Оглядел придирчиво себя в зеркале, задирая голову, чтобы увидеть шею.

Когда он вышел, запахивая халат, наткнулся взглядом на серьёзные глаза Николь.

– Есть хочешь? – Поинтересовался он, присаживаясь на край кровати, чтобы немного приблизиться к ней и рассматривая её. – Доброе утро.

Выглядела она усталой, немного бледная, круги под глазами. Кивнула, чуть улыбаясь. Джеф снова спросил:

– Как дела? – Она поморщилась. Ясно. Дела неважнецкие. – Что болит?

Николь помолчала, прислушиваясь к себе.

– Всё: спина, нога, бок, – усмехнулась она и летуче-досадливо поморщилась: – А, неважно.

Джеф мгновенно разозлился. Медленно вздохнул, раздувая ноздри и считая про себя, чтобы успокоиться. Ладно, нога – понятно: с таким-то ударом. Спина тоже объяснимо в принципе, судя по её биологическим часам. Но бок-то здесь при чём? Он, осторожно дотронувшись до её руки, сказал, даже не подозревая, насколько у него изменилось лицо.

– Важно. Давай посмотрим, – и не дожидаясь согласия, тихонько снял с неё одеяло.

Николь, стеснённо рассматривая выражение его глаз сочла, что лучше не спорить. Вся её левая нога, расцвеченная разной величины синяками приобрела весьма устрашающий вид. Опухоли на кости не помог и лёд – тут дело было совсем худо. Джеф взглянул на неё, чувствуя, как дрожат пальцы и в душе плещет огненная, как расплав, ярость.

Николь сама была поражена таким зрелищем: ошарашенно подняла на него глаза, приоткрыв рот. Он спросил, намеренно тихо, стараясь не пугать её ещё больше и с усилием разжимая зубы:

– Т-ты уверена, что ты просто упала? Может, он тебя всё-таки п-побил?

– Нет-нет, что ты! – Торопливо заверила его Николь, явно потрясённая собственной метаморфозой. – Нет. Я правда упала – поскользнулась и просто съехала на боку по лестнице вниз.

– Р-раздевайся, – с таким же выражением лица велел Джеф и сам начал помогать снять футболку. Она молча подчинилась, растерянно поглядывая на него. – Что ещё болит? Ложись-ка.

Его руки мягко вынудили её лечь на правый бок. Николь слушала над собой его дыхание, пока он осматривал её бок и спину. Было приятно, как он пыхтит над ней, его размеренные длинные вдохи и короткие выдохи всегда успокаивали её. Потом она почувствовала на себе его ладони и просто лежала, расслабившись, наслаждаясь тем, насколько лёгкими и нежными могут быть его твёрдые пальцы. Лежала тихо, привычно не шевелясь и рассказывала, понимая, что Джефу необходимы вразумительные объяснения:

– Понимаешь, это не совсем падение, если уж честно. Я просто прыгнула. Мне хотелось поскорее убежать, ничего не слышать, ничего не видеть. Я так торопилась и просто прыгнула вниз, как прыгают с вышки в бассейне: бежать было так долго и время тянулось так медленно. У папы было так много слов в запасе, а я хотела, чтобы всё скорее закончилось. Он мне надоел своими придирками. Прыгнула и мне стало всё равно, что со мной будет. Я тогда всё забыла, даже тебя, даже маму, не было вокруг ничего, только равнодушие. Хорошо ещё, что я на лестницу прыгнула, я так думаю, а могла и в проём, чтобы уж наверняка сократить расстояние. Да там на журнальном столе внизу ваза стояла, я подумала: "разобью", представила, как взорвётся этот хрусталь, когда я приземлюсь. Не люблю я битые стекла с некоторых пор.

Он знал, с какого времени она не любит битые стекла. Тонкие полоски шрамов на ногах от некоторых порезов с осени так и остались. Джеф, едва прикасаясь к ней, делал ей массаж, разминая мышцы и пытаясь справиться с клокочущей внутри яростью. Молчал, потому, что просто не мог говорить. Николь тоже замолчала, только иногда чуть постанывала под его ладонями. Её откровенность совсем ничего ему не объясняла. Он не имел никакого права не верить ей. Глотал расплавленный в горле комок эмоций, вспоминая вчерашнего ночного спокойного Тома, хлопающего себя по карманам. По нему нельзя было сказать, чтобы он был зол или стыдился. Обычный, улыбающийся Том.

По отметинам на теле Николь Джеф ничего не мог понять о характере её падения – он же не судмедэксперт. Заставить её пройти освидетельствование? Она ни за что на это не согласится. Он понимал почему: это очень громкий скандал. Привлечение внимания общественности.

Тогда вытащат кучу грязного белья – журналисты мастера откапывать забытые истории. Не поздоровится никому: ни Тому, ни Марине, ни Николь, ни Джефу. Встряхнут все родственные связи до энного колена. Свои скелеты в шкафу Джеф знал поимённо. А сколько их может оказаться у Тома?

Прошло не меньше нескольких длинных минут пока он овладел своим голосом. Прижался лбом к её спине, потёрся лицом о бархатистую кожу, шепча хрипло:

– Бедная моя девочка. Моя маленькая упрямая девочка.