Читать книгу Молодильные яблочки. Фантастическая киноповесть - Амвросий Светлогорский - Страница 4

Хозяин пасеки – столетний старик – жил отдельно от всех, в глухом лесу около небольшого лесного озера – ламбушки. Хозяин был так стар, что уже не мог собирать мёд, и ульи были переполнены мёдом настолько, что тот янтарем стекал на траву, образуя в углублениях на земле сладко пахнувшие медовые лужи.

Фома ясно помнил, что тогда его поразило незримое присутствие множества пчел. Он не видел ни одной пчелы, но из каждого улья доносилось такое низкое настораживающее гудение, что вся пасека походила на многотысячный оркестр, настраивающий свои инструменты перед началом концерта. Тогда эти звуки ошеломили Фому – он замер; и простоял бы без движений посреди пасеки не один час, если бы не она, оказавшаяся в этот миг рядом с ним в этом сказочном месте.

– Эй, ты живой?

Фома повернулся на голос. Рядом с ним стояла красивая девчонка, его ровесница. То ли удивляясь ее внезапному появлению, то ли действительно уточняя вопрос, Фома переспросил с мягкой полуусмешкой на сжатых губах.

– Чего?

Переспросил машинально, а сам смотрел на нее и наслаждался ее легким веселым взглядом, летящей походкой и какой-то чувственной, невидимой глазу, притягательной силой, доселе ему неведомой. А девчонка зависла рядом с ним, как колибри над цветком, излучая щекочущую нутро радость, переходящую в восторг. Ее ангельский голосок журчал мягко, как весенний ручеек, разбуженный ласковыми лучами солнца, вызывал улыбку и успокаивал, как шелест тростника на озере теплым летним вечером.

– Ничего! Я вокруг тебя хожу, хожу, думаю, что за статуя появилась у дедули на пасеке. Уже и у него самого спрашивала, тормошила, а он только кряхтит и улыбается…

– А где твой дед, прости, дедуля?

– Вон сидит.

Даже тогда, когда Фома всмотрелся в затененный дальний уголок пасеки, он не сразу приметил колоритного седого старца, дремавшего в довольно необычном кресле. Фома подошел ближе к дедуле; кресло было впрямь весьма необычное – живое кресло. Корни многовекового дуба выступали из земли и сплетались с нижними ветвями и относительно молодыми побегами, образовывая прямо-таки настоящий друидский трон. Кора на спинке трона была покрыта странного цвета высохшим мхом. Волосы старца уходили в мох, и создавалось ощущение, что если старик встанет и пойдет, то только вместе со «сросшимся» с ним дубом и звонкими райскими птахами, щебетавшими в свитом прямо над головой дедули гнезде. И это гнездо, как нимб, колыхалось на почти невидимой ветке дуба.

Девчонка подбежала и прыгнула деду на колени, поцеловала по-детски просто и естественно и стала поглаживать его бороду своими тонкими пальцами, перебирая, словно легкий ветерок, седые пряди волос.

– Необычное кресло? – спросила она, почти и не спрашивая, а больше утверждая.

Фома лишь покачал головой, но это покачивание было красноречивей слов, и девчонка радостно и звонко засмеялась – ей тоже невыразимо нравился трон.

– Деда говорит, что они с дубом сроднились, и один дополняет другого. Правильно, деда?

– Правильно! Так и вы сроднитесь, и друг без друга не сможете!

– А раньше как же жили?

– И раньше бы не смогли!.. Вот держите яблочко, идите к тому улью, под которым больше всего мёда натекло. Сделайте неглубокую ямку и дождитесь, пока мёд заполнит её всю до краёв. Потом на самое дно ямки положите это яблочко и слегка присыпьте землёй. И здесь вырастет ваша яблонька.

– С молодильными яблочками?! – вырвалось у Фомы, и он даже сам удивился тому, что сказал.

– Ты сказал! Потому и вкушать вам с Машенькой плоды с неё, – мягким заоблачным голосом выдохнул старец.

Девочка тут же побежала к улью, на который указал дед, а Фома смотрел, то на деда, то на его внучку и не двигался с места. Старик не стал понукать и торопить Фому, он просто вытянул руку прямо перед собой, и к нему на пальцы села голубка. Тогда уже он взглядом показал Фоме, чтобы тот тоже вытянул руку… И голубка безбоязненно перелетела на руку Фомы. Старик еле заметно улыбнулся:

– Дух возникает между двух! Без тебя у неё не получится. Вот она, вот голубица, севшая ветру на длань. Снова зарею клубится твой луговой Иордань… Иди, помоги Машеньке.

Голубка взлетела и зависла над Машенькой, а дед властным жестом протянул Фоме свой посох.

– Это сгодится вместо лопаты.

Фома сделал посохом углубление, и они вместе с Машенькой смотрели, как тягучий мёд медленно заполнял ямку.

– Так тебя зовут Машенькой?!

– А тебя – Фомушкой?

– Откуда ты знаешь?

– Деда сказал.

– Я ему не говорил, как меня зовут. Откуда он знает?

– И я ему не говорила, как меня зовут! А он знает! Он всё, всё-всё-всё знает!

– А он знает то, чего он не знает?

– Знает!

– Тогда он знает не ВСЁ!

– Как не ВСЁ? Он, ведь знает, что это не знает! Значит – знает!

Мед заполнил ямку. Они окунули яблочко в мёд, присыпали слегка землёй и побежали к деду, но того уже не было на троне; лишь мох, примятый старцем, распрямлялся, будто зазывая к себе в объятия.

– Уже улизнул. Ух! Испарился! Но я-то знаю, куда он пошел, и где его искать! Тихо, Фомушка, тихо! Слышишь, птички поют!

Машенька прислушалась, откуда доносился щебет пташек, и, оставив Фому одного, молниеносно убежала в том направлении, скрылась, как сказочный лесной эльф, внезапно появившийся из леса и так же внезапно исчезнувший в лесу.

Фома осмотрел все вокруг еще раз, но более пристально. Потом подошел к друидскому трону, прикоснулся к вековой коре и без колебания взобрался на него. Трон будто ожил: заскрипел, завибрировал, словно обрадовавшись, что теперь не один, а с тем, кто отважился усесться на него. И будто одушевленное существо трон начал изучать Фому, точно желая приспособиться к новому хозяину и ублажить того. Листва дуба, в котором был вытесан трон, зашелестела, убаюкивая Фому, нашептывая ему что-то неразборчивое, но сказочно приятное, успокаивающее. Глаза у Фомушки сами собой закрылись, и сон овладел им. Как из мороза – прямо в теплоту…