Читать книгу Платье для амазонки. Фемслеш-ностальгия - Анастасия Молчанова - Страница 6

Я надел то самое бирюзовое платье.

Оно оказалось удивительно удобным, будто почти не сковывало движений. Глядя в зеркало, я провёл пальцами по бокам, талии, бёдрам – и почувствовал подтянутость и упругость своего тела.

Оно как будто снова приняло форму, воссоединилось из распадающихся частей. Словно склеили разбитый глиняный сосуд. Странное мной овладело ощущение, непривычное, но приятное: я понимал, что та зазеркальная женщина может вызывать желание. Я отнюдь не страдаю нарциссизмом, но мне нравилось то, что я видел в своём отражении. Руки мастерицы даже меня смогли сделать красивой леди, и уж если я обрёл чужими стараниями истинное чудо, может быть, мне и самому стоило хоть что-нибудь сделать – и побороться за своё счастье? Именно тогда я дал себе слово вернуть любовь – чего бы мне это ни стоило.

Не могу сказать, что я абсолютно хладнокровно стучал в роковую дверь. Поджилки тряслись, но отступать я не собирался. Открыла мне сама Мэри Морстен.

– Ах, мисс Холмс! Какой приятный сюрприз! Рада вас видеть. Проходите же.

Удивительное создание! Она, сама невинность, глядела на меня изумленно раскрытыми глазами и сияюще улыбалась. Сколь ни низка человеческая природа, я стараюсь терпимо относиться к людям. Но в ту минуту в моей душе всколыхнулась лишь кипящая смесь раздражения, отвращения и злости. Пожалуй, столь лицемерного существа, как до приторности слащавая, жеманная Мэри Морстен, я в жизни ещё не встречал. Такие гадины строят из себя слабых, невинных овечек и этим затуманивают мозги, расслабляют твою бдительность, но при случае готовы растоптать тебя, словно ты не человек, а лишь досадное недоразумение, преграда на пути ко всё большему расширению их безграничного эгоизма. И неужели такую низкую, пустую женщину можно было предпочесть мне? Разве я настолько хуже её, недостойнее?

Я старался глядеть на соперницу как можно строже, что её, однако, мало смущало. Будь моя воля, я собственноручно придушил бы гадюку, но я лишь кивнул и вошёл в дом. К моему удивлению, в гостиной не оказалось той, кого я ожидал увидеть. Там сидела почему-то лишь Кэт Уитни.

– Мисс Холмс, добрый день, – приветливо улыбнулась она.

– Здравствуйте, миссис Уитни. А что же случилось с мисс Уотсон? Где наша общая знакомая?

– О, вы зря беспокоитесь, мисс Холмс. Мисс Уотсон отнюдь не теряет времени даром и каждую секунду вдали от вас проводит с пользой, – улыбаясь, тоненьким голоском пролепетала Мэри Морстен. Однако её слова заставили меня вздрогнуть. Так, значит, самонадеянная разлучница считает, что Уотсон со мной впустую тратила время? Значит, я, по мнению мисс Морстен, не был достоин общества моей дорогой подруги?

– Что ж, очень радует. Разумеется, рядом с человеком моей легкомысленной профессии любой барышне стало бы скучно.

Кэт Уитни засмеялась.

– Так хорошо, что вы нашли время прийти, мисс Холмс, – воскликнула Мэри Морстен, вдруг взяв меня под локоть. – Уотсон всё же рассказала вам?

– Зная многолетнюю дружбу мисс Холмс и мисс Уотсон, нечему удивляться, – заметила миссис Уитни.

– Но она несносна в своей преданности вам, мисс Холмс. Что вы с ней сделали? Она забыла заповедь: «Не сотвори себе кумира». У меня теперь такое чувство, что весь город знает.

Я внимательно глядел на мисс Морстен: она не соображает, что говорит? Или, напротив, прекрасно понимает – и совсем уж изощрённо издевается? Но я принял её игру.

– Считаете, она поступила дурно, что призналась вам? – хладнокровно спросил я, освобождаясь от её навязчивых объятий и садясь в кресло. – Делиться с подружками – обычное дело, не так ли?

– Конечно-конечно, только… Нет, не подумайте, я знаю, что вам любые секреты можно доверить. Но всё равно… Ах, я слишком взволнована.

– Полагаю, чем больше людей будет в курсе, тем вам станет приятнее.

– Преждевременная огласка в таком деликатном деле может только навредить, – заметила миссис Уитни. Она вела себя несколько умнее, чем мисс Морстен, хотя и не намного.

– Ах, я так счастлива, так счастлива! – возопила мисс Морстен. – Ой, совсем забыла! Чаю, мисс Холмс? Хотите?

– Нет, благодарю.

Увы, она уже захлопотала и поставила на столик передо мной полную чашку. С каким удовольствием я выплеснул бы этот горячий напиток в её гадкое смеющееся лицо!

– Всё так неожиданно! Я имею в виду предложение, – и эта дрянь молитвенно прижала ладони к груди.

– Предложение? – переспросил я.

– Ну да. Мне ещё никто не предлагал руку и сердце!

– Что, простите? – максимально сконцентрировавшись, я глядел на обеих собеседниц. Возможно, яд, который я впрыскивал в себя все последние дни, начал парализовывать мои органы чувств. Или же розыгрыш затянулся. В таком случае, подобных выходок я никому не собирался прощать.

– Всё так ново и необычно, – взахлёб продолжала мисс Морстен. – Я теперь невеста!

– Мисс Морстен, – как можно резче проговорил я, – вы понимаете, какую ахинею несёте? Или это выше вашего разумения? Позвольте спросить: кто тот счастливец, которого вы облагодетельствуете?

Она удивлённо захлопала глазами.

– Доктор Уотсон, конечно. Кто же ещё? А почему вы спрашиваете, мисс Холмс?

Нет, моя собеседница переходила уже всякие границы. Я вскочил.

– Хватит! Неужели вы не отдаёте себе отчёта в том, как пошло, отвратительно себя ведёте?! Я всё могу уяснить, но подлость и лицемерие – грехи, которые ни понять, ни простить нельзя.

Обе леди оторопели и с испугом таращились на меня.

– Мисс Холмс, о чём вы? – пролепетала мисс Морстен.

Бесполезно было тратить на этих глупых куриц время и нервы, и я, ничего больше не говоря, скорее покинул их дом. Меня трясло от обиды и бессильной злости, и я уже решил, что нужно выместить их на каком-нибудь неодушевлённом предмете, нокаутировав, к примеру, матрас дома, – как вдруг едва не наскочил на неё, мою Уотсон.

Она вздрогнула, прижала к себе шляпную коробку, которую держала в руках, и прошептала совершенно бессмысленное:

– Вы?

А я и не знал, как больно видеть страх перед тобой в глазах той, кого любишь. Меня словно полоснули ножом по сердцу.

– Да, как видите, я. Всего лишь я. Что вас так напугало, дитя моё?

Она вся словно сжалась и подалась назад, лишь быстро проговорив:

– Что вы сказали Мэри?

– То, что вы уже знаете: что вы моя, что я люблю вас, – твёрдо ответил я.

Её лицо на миг исказилось от ужаса, а затем безразлично и печально поблекло.

– Сумасшедшая. Зачем вы так сделали? Вам всегда было трудно удержаться от театральных эффектов, но я не знала, что и я у вас – повод для хвастовства.

– Было бы перед кем хвастаться. Просто я люблю тебя!

Я взял её за плечи и попытался приблизить к себе, но, вздрогнув и отстранившись, она раздражённо прошептала:

– Не трогайте меня! И не кричите: на нас смотрят.

– Плевать! Я люблю тебя. Мне никто на свете не нужен – только ты. Не бросай меня, прошу. Я не смогу без тебя. Вернись ко мне. Я всё для тебя сделаю, только вернись. Пожалуйста. Прошу тебя, умоляю. Хочешь, ноги твои целовать буду? Хочешь, сейчас на колени перед тобой встану?

– Вы готовы валять в грязи платье, которое я вам сшила и которое вам так идёт? Грязь же, грязь. Грязь, а не любовь, – она окинула меня убийственно холодным взглядом ярко-голубых глаз и постучала пальцем по виску. – Вы больны. Вам лечиться надо.

– Надо. Ты – моё лекарство.

– Я думала, вы не такая. Думала, вы гордая и сильная, а вы… Как жутко горят сейчас ваши глаза. Вы страшная женщина. Оставьте меня в покое. Не хочу вас больше знать. И не смейте меня преследовать, иначе я приму меры и вас упрячут в сумасшедший дом, где вам и место.

Я стоял как громом поражённый, не мог пошевелиться. Вот, значит, кем я для неё всегда был: только лишь больным, бесноватым, дурачком, над которым впору лишь потешаться. Но самым худшим оказались не слова. Тяжелее всего было слышать злобу в голосе, который прежде твердил мне любовные признания.

Я не стал удерживать её и сквозь наворачивающиеся слёзы видел, как она убегает. Моё сердце, кое-как склеенное слабой надеждой, разбилось вновь на сотни осколков – их уже не получилось бы собрать воедино. Внезапно мне стало трудно дышать, горло схватил спазм – и всё куда-то поплыло перед глазами. Я понял, что вот-вот потеряю сознание, и сделал несколько шагов к ближайшему дому.

– Пьяная, – словно откуда-то издалека донеслись чьи-то голоса.

А я прислонился к стене – лишь бы не упасть – и прижался щекой к холодному камню. Не знаю, сколько я так стоял и как потом машинально добрёл домой. Очнулся я уже на пороге гостиной, услышав испуганный вскрик миссис Хадсон:

– Мисс Холмс, что с вами?

Я едва мог говорить.

– Всего лишь осколки кувшина, вместилища духа. Я больна, оказывается. Это не любовь, а болезнь. Но разве же она грязь?

– Что? Что вы говорите? Я не слышу.

– Это не грязь! А любовь, чёрт возьми! Если я больна, то мир тоже болен! – Я скорее кинулся в свою комнату, к ящику стола, но там оказалось пусто. – Миссис Хадсон, где он?! – прокричал я, лихорадочно обыскивая всё вокруг.

– Не понимаю.

– Куда вы его дели?!

– Да кого, мисс Холмс?

– Моё лекарство! Какого дьявола вы рылись в моих вещах?! Отдайте его мне! Не хочу больше! Я не хочу жить! Дайте мне умереть!

– Бог с вами, мисс Холмс! Успокойтесь! Вы на себя не похожи.

Мне было и стыдно, и больно, и тяжко. Совершенно обессилев, я опустилась на стул и закрыла лицо руками. Видимо, в ту минуту я представляла собой настолько жалкое зрелище, что миссис Хадсон обняла меня и стала гладить по голове.

– Вы не больны, вы гениальны. Он, ваш гений, всему причина.

– Не говорите глупостей, миссис Хадсон. Какой ещё гений? При чём тут гений? Просто дурная наследственность. Когда в роду столько пьяниц… Удивительно ещё, как я до сих пор живу, не спилась и окончательно не съехала с катушек, во что, разумеется, хотелось бы верить.

От бессилия я и сам твердил какую-то глупость – похлеще, чем миссис Хадсон. У меня не осталось сил ни на что – в том числе и на то, чтобы наложить на себя руки. Но и не впав в такой грех, я словно перестал существовать, душа моя опустела, и даже боли я уже не чувствовал. Я сидел у себя в комнате, глядел в окно, слонялся по квартире, ел, когда миссис Хадсон накрывала на стол, пытался сыграть что-нибудь на скрипке, но игра не получалась. Я словно умер, я перестал мыслить, и ничто на свете меня больше не интересовало. Я даже не задавался вопросом, зачем мне жить.