Читать книгу Два шпиля - Анатолий Анатольевич Новгородцев - Страница 5

Стрельчатые башни дворца, сверкающие листовым золотом, соперничали высотой с шестигранными пиками алебастрово-белых минаретов и вонзались в синеву неба. Пушистые облака плыли на запад, и на их фоне казалось, что величественные здания качаются над сочной зеленью буйных древесных крон.

Каменные пруды были любимым местом Дели в саду. Она обожала по колено в воде носиться вместе с остальной дворцовой детворой по лабиринту мраморных каналов, спускаться с водяных горок, играть в бассейнах между скульптурными группами и причудливыми фонтанами, иллюстрирующими истории многочисленных сказок и легенд. Правда, водяные забавы позволялись детям не чаще одного раза в неделю при условии, что солнце светит по– настоящему жарко. А личная няня Дели, старуха Менке, ещё и постоянно находила предлоги, чтобы избавить любимое дитя от опасности простудиться, или, упаси Восшедший, наглотаться грязной воды…

Из-за этого Дели иногда вынуждена была скучать в одиночестве среди великолепия детского сада. А ведь она – единственная дочь госпожи Сафы-икбал, которая, в свою очередь, была первой и единственной женщиной султаната, единолично владеющей титулом «икбал».

Правду сказать, семилетнюю девчонку тонкости дворцовой иерархии занимали мало, но она обучалась вместе со всеми остальными знатными девочками дворца, и, хочешь не хочешь, постигала премудрости этикета и сложности субординации.

В султанате Гараханч понятие «гарем» имело куда более широкое значение, чем просто группа женщин для интимных утех султана. В гарем входило всё женское население дворца – от наложниц до родственниц султана, а также мужчины-евнухи, и деятельность гарема охватывала все сферы дворцовой жизни – от хозяйственно-обслуживающих до финансовых… ну и, разумеется, развлекательно-интимных. Безусловно, родственницы султана и подавляющее большинство наложниц в интимной связи с главой султаната не состояли, но первые занимали во дворце высокое положение, выполняли функции распорядителей, и в дальнейшем выдавались замуж за знатных мужчин султаната, а вторые выполняли роль обслуги и могли рассчитывать на карьерный рост и удачное замужество лишь при достижении значительных успехов в обучении, исполнении своих обязанностей и, в немалой степени, в интригах. Лишь некоторое количество наложниц получало титул «икбал», дающий право на интимную близость с султаном и рождение от него детей. Одна из них позже становилась госпожой валиде – матерью следующего султана и единовластной хозяйкой гарема…

Отец Дели, султан Мохсен-Адиль, стал первым, во всеуслышание заявившим, что желает иметь лишь одну «икбал» – женщину, которую любит всем сердцем и душой. Ею стала кроткая и нежная, словно светящаяся изнутри добротой и женственностью Сафа. И, странное дело, она не только смогла выстоять в «подковёрной» борьбе с другими членами гарема, по жестокости и накалу нередко превышающей не только политические, но и военные баталии, а сумела завоевать если и не дружбу, то уважение остальных обитателей дворца. Врождённые острый ум в сочетании со справедливостью и тактом, а также обезоруживающая доброта растопили со временем даже самые холодные сердца дворцовых интриганок.

Последняя валиде, мать султана, умерла, когда Сафа была юной рядовой наложницей; таким образом, присвоение единоличного титула «икбал» сразу сделало Сафу полноправной хозяйкой всего высшего двора. И она не только отлично справлялась с управлением огромным дворцовым хозяйством, но и стала для Мохсен-Адиля любимой и желанной женщиной, верной подругой и соратницей, мудрой советчицей и чуткой утешительницей… Вот только с детьми пока не ладилось – Дели оставалась единственным ребёнком султана, и это вовсе не было пустяком, так как власть в Гараханче передавалась, разумеется, лишь по мужской линии…

Дели както слышала разговор между нянькой и старшим евнухом Валилом.

– Вай, видит Восшедший, нехорошие дела творятся нынче, – негромко сказал евнух, думая, что Дели полностью увлечена огромной книгой с яркими картинками, – султан Мохсен-Адиль, да продлят небеса его годы, безусловно мудрый и справедливый правитель, и народ его любит – он много делает для простых людей… Но, вместе с тем, возрастает недовольство знати. Вот и опять он повысил налоги лишь для самых богатых жителей столицы. Разумеется, постройка канализации в бедных кварталах поможет избавиться от эпидемий холеры… Но наполненные жиром и золотом пузатые мешки очень неохотно расстаются с деньгами, и я всё чаще слышу очень нехорошие разговоры… А у нашего господина, к тому же, нет наследника…

– Думаешь, я не говорила? – сухая и крепкая, как кость, старая Менке скривила и без того морщинистое, тёмное лицо, закатив глаза. Раньше она была правой рукой покойной валиде, и до сих пор, не смотря на разменянный последний десяток своего столетия, сохраняла ясный ум и вполне крепкое здоровье. – Тысячу раз! И ведь Сафа всё понимает, и вовсе не против, чтобы муж имел ещё нескольких икбал… Так ведь нет – упёрся, как мул…

– Не понимаю… Почему он отказывается иметь детей от других наложниц? – задумчиво потёр гладкий пухлый подбородок евнух.

– И не поймёшь, дурной старый пень! – фыркнула Менке, которая была старше «пня» почти на сорок лет. – Есть понятие «любовь», тебе недоступное. Да и большинству знати султаната, включая всех бывших султанов, тоже было, видишь ли, не до любви… А Мохсен-Адиль вот не такой.

– Но султанату нужен наследник…

– Султану ещё нет и сорока лет! – категорично махнула рукой нянька. – А Сафе – двадцать пять! И со здоровьем у них всё отлично, хвала небесам.

– Но они уже семь лет не могут зачать… – развёл руками евнух.

– Да… – нехотя ответила Менке. – И это мне не нравится и настораживает. Слыхала я кое-что и кое-что замечала… Очень мне не нравиться, мать его святейшество, верховный имам…

– Между султаном и его святейшеством, верховным имамом, действительно сейчас некоторые разногласия… – осторожно протянул евнух.

– Разногласия! – возмутилась нянька. – Да султан перебирает под себя треть власти и едва ли не половину доходов имамата. И, видит Восшедший, совершенно справедливо, ибо эти зажравшиеся индюки давно позабыли, что призваны нести народу свет веры и служить Восшедшему, а не наполнять свои закрома, пьянствовать и кувыркаться с девками!

– Потише, Менке! – зашипел Валил, испуганно косясь на дверь.

– А ты будто не знаешь, что пьянство и разврат ныне – ещё и не самые тяжкие грехи верхушки имамата! – продолжала бушевать старая нянька. – А главный грешник – сам верховный имам, который вино мешает с гашишем, а девкам уже предпочитает молоденьких мальчиков!

Дели едва не прыснула. Интимная сторона взрослой жизни в гареме вовсе не была тайной за семью печатями и часто являлась предметом обсуждения среди детей, коими считались все, не достигшие четырнадцатилетнего возраста.

– Помилуйте, святые небеса! – в ужасе всплеснул руками Валил. – Замолчи, глупая старуха! Тебе за такие речи отрежут язык, а мне уши, чтоб не слушал… а затем посадят на кол, сушиться на солнце…

– Стара я уже, чтобы бояться! – отрезала нянька. – Сам знаешь, что я говорю правду. Да, по мне, пусть бы имам перетрахал всех бордельных малолеток – лишь бы не путался с проклятыми ишьяссами, пусть бы демоны утащили в преисподнюю этих черногубых!

Евнух от страха уже мог лишь мычать и протестующе трясти головой, и его можно было понять. Секту ишьяссов запретили и, фактически, уничтожили более двух веков назад за поклонение тёмным духам и ужасные обряды; однако в последнее время это религиозное течение начало понемногу возрождаться. Отличительной чертой ишьяссов были тёмные, почти чёрные губы; они утверждали, что это – следствие постоянно употребляемого ими напитка, дарующего просветление, а легенды и страшилки гласили, что губы их темнеют от человеческой крови. Впрочем, ныне ишьяссы жили практически полными отшельниками и утверждали, что от своих предшественников сохранили немногим больше от одного лишь названия, а занимаются исключительно познанием внутреннего мира человека. Но всё равно – обвинить в связях с ними верховного имама, высшую ступень религиозной ветви власти и равняющегося султану, возглавляющему власть мирскую… И за меньшее словоблудие могли медленно сварить в масле!

Дели внезапно вспомнила, что буквально неделю назад видела в саду верховного имама в сопровождении странного человека, скрытого плащом-балахоном. Они пристально смотрели на неё, и ей почудилось, что из-под капюшона на неё уставилась громадная рептилия, готовая к атаке, но, странным образом, испуганная, а оттого исходящая ненавистью…

– Эти проклятые нелюди многое умеют и знают, – продолжала распалённая Менке, – и зря султан относится к ним так терпимо. Их сила берёт истоки у древней, чёрной магии, и им ведомы как таинства зарождения жизни, так и её угасания. И вдвойне мне не нравится то, что имам в последнее время слишком близко сошёлся с Гири-Сейкалом. Братец нашего султана весь пошёл в свою покойную мать, а та была сущей ведьмой! Султан неоправданно добр к этому проходимцу. Давно надо было сослать его командовать каким-то пограничным гарнизоном – так нет, он возглавляет дворцовую гвардию! Честное слово, был смысл в действиях султанов прошлого, которые, придя к власти, умерщвляли всех своих братьев, помилуй Восшедший…

В это время увлёкшаяся Дели уронила книгу на пол и тем самым прервала разговор.

Девочка обладала пытливым умом и крепкой памятью, однако, в силу возраста, случайно услышанные речи не зацепили её глубоко и неминуемо забылись бы, но…

Сегодня день у Дели опять не задался. Небо испятнали небольшие, но многочисленные клочки рваных облачков. Ветер, гонящий их на север, время от времени дышал и на земле, шевеля перистые листья пальм. Пересекая солнечный диск, облака бросали на землю быстрые тени. Этого было достаточно, чтобы бдительная Менке не пустила девочку на пруды.

– Солнца совсем нет, – заявила она, – да и ветрюган какой! Болела давно? Скажу госпоже Сафе-икбал, что пора уже прекращать эти водяные игрища – холода наступают!

До холодной поры оставалось не менее месяца, но спорить со старухой было бесполезно. Впрочем, и обижаться на неё долго Дели не могла – нянька действительно любила и Сафу-икбал, и её дочку, и отдавала себя службе всю без остатка. К тому же, девочка и правда недавно немножко простудилась…

Чтобы не слышать заливистого смеха и задорных криков резвящейся в воде ребятни, Дели отправилась в противоположный конец Детского сада. Менке уселась на резной скамейке и взялась за любимое вышивание бисером. В саду за детьми присматривали полдюжины наложниц, да и ничего опасного здесь не было в принципе.

Скрывшись с глаз старой няньки, Дели сорвалась с места и легко, как гонимое ветром пёрышко, помчалась по усыпанным белым песком дорожкам, пересекла лужайку изумрудно-зелёной травы, на четвереньках пролезла под сплетением вьющихся роз, на ходу подхватила поздний апельсин – и, в конце концов, оказалась в укромном уголке детского сада, где любила прятаться от надзирающих глаз.

Это была небольшая полянка у самой ограды, разграничивающей Детский и Большой сады. Скрываясь среди зелени, Дели любила наблюдать за прогуливающимися по кипарисовым и каштановым аллеям взрослыми знатными дамами и работающими наложницами; иногда удавалось послушать разговоры об интригах и тайнах дворцового гарема.

Но сегодня внимание девочки сразу привлекли голоса, звучавшие справа, из-за буйных зарослей розмарина, и дело было даже не в том, что, несмотря на негромкий тон, в голосах явно ощущалось напряжение – просто Дели сразу их узнала. Недолго думая, она вновь упала на четвереньки и, пятная зеленью шёлк шаровар, шустро поползла вдоль ажурной золочёной ограды, раздвигая жёсткие стебли. Голоса зазвучали отчётливее, и Дели замедлила движение, опасаясь быть увиденной. Вскоре её взгляду открылась круглая лужайка с мраморным фонтаном, которой оканчивалась тенистая аллея. У фонтана стояли её мать, Сафа-икбал, и брат отца, военачальник Левого Крыла армии султаната и командир дворцовой гвардии комутан-паша Гири-Сейкал.

Дели мгновенно ощутила витающую в воздухе скрытую угрозу и затаилась, сжавшись в комочек у самой земли, как испуганный зверёк.

Гири-Сейкал был младше своего брата султана на шесть лет. От отца оба унаследовали высокий рост и атлетическое сложение, но матери у них были разными, и на фигурах сходство заканчивалось. Султан Мохсен-Адиль был спокойным, уравновешенным человеком и обладал добрым и открытым лицом с умными зеленовато-карими глазами. Черты лица Гири-Сейкала, даже когда он был в хорошем расположении духа, что случалось не так часто, оставались резкими и злыми; тонкие губы постоянно кривились то в брезгливой гримасе, то в улыбке, выражающей либо насмешку, либо надменность. Чёрные блестящие глаза всегда скрывали в себе угрозу, словно смотрела заходящая на добычу большая хищная птица.

Сафа-икбал, стройная смуглянка, передала Дели изумрудно-зелёные глаза и невероятно густые и мягкие матово-чёрные волосы. В многосотенном населении султанского дворца едва ли нашлась бы дюжина человек, отозвавшихся о ней отрицательно – да и то по причине врождённой жёлчности и упрямства. Она умела спокойно и дипломатично разрядить любую ситуацию, найти справедливый выход из всякого конфликта и подобрать слова, убеждающие самого заядлого спорщика. И столь гневные, жёсткие нотки, звучавшие сейчас в её мелодичном голосе, Дели слышала, пожалуй, впервые.

– Опомнись, комутан! – негромкий, но резкий и властный окрик ударил, как хлыст. – Опомнись, ради всего святого! Мохсен-Адиль – твой брат, он возвысил тебя, как мог…

– Возвысил… – злобно кривясь, комутан-паша потряс головой. – Разумеется! Мой братец настолько благороден и такой правильный, что меня от него тошнит! Вместо того, чтобы услать меня с глаз долой руководить богом забытой провинцией, он оставил меня в столице! Ещё и доверие оказал – я ведь командир дворцовой гвардии!

– Не понимаю твоей злой иронии, – глаза матери метали зелёные искры, – это действительно так! Мой муж доверяет тебе…

– Чихал я на его доверие! – Гири-Сейкал с силой прихлопнул ладонью богатую рукоять ятагана. – Разумеется, я должен быть ему бесконечно благодарен и лизать ноги… Какая провинция? Мог и просто приказать перерезать мне горло…

– Не гневи Восшедшего, Гири-Сейкал! Думай, что говоришь! – оборвала Сафа-икбал. – А вот оставляя тебя при дворце, султан, как я вижу, действительно ошибся в силу своей доброты и верности роду. Он просто не мог и до сих пор не может предположить, что твоё честолюбие и неблагодарность простираются столь далеко. Я знаю о твоей дружбе с верхушкой имамата. Эти кликуши, давно забывшие, в чём суть служения Восшедшему, толкают тебя на кривую дорогу. Опомнись, говорю тебе ещё раз! Неужели для тебя ничего не значат родная кровь и родовая честь?

– Ты знаешь, Сафа, что после твоего мужа я – ближайший претендент на престол султаната. – комутан-паша ступил ближе, и теперь собеседники стояли на расстоянии вытянутой руки. – Неужели ты, как и твой недальновидный благочестивый муж уверена, что его все обожают?

– Мохсен-Адиль – честный и справедливый правитель. – убеждённо и твёрдо отвечала Сафа-икбал. – Он заботится о своём народе, и народ отвечает ему если и не любовью, то уважением…

– Да кого волнуют любовь и уважение сброда, имя которому не народ, а толпа! – почти в полный голос зарычал Гири-Сейкал. – Он понизил норму добычи лазурита и цветного мрамора, треть копален вообще закрыл… В бедных провинциях султаната установил слишком низкий потолок цен, а львиную долю казны тратит на приюты и лечебницы для бедных! Вместо мечетей строит школы, и часть доходов имамата пускает на строительство дорог и прокладку канализаций в городах…

– Всё это он делает в интересах султаната и для пользы его подданных! – горячо ответила Сафа. – Цветной мрамор и лазурит – одни из основных товаров, поставляемых из Гараханча в другие государства, и султан хочет, чтобы его запасов хватило и последующим поколениям – это куда важнее сегодняшних сверхбарышей кучки купцов и чиновников. Развитие медицины и образования – прямая забота о благополучии населения и путь к дальнейшему развитию страны, а имамат не обеднеет, если часть налогов уйдёт не в его мошну, а на благоустройство городов и борьбу с эпидемиями…

– Я не о том, Сафа! – в глазах комутана пылал чёрный огонь, и он казался Дели похожим на злобного демона из сказок. – Мой брат за счёт признательности черни настраивает против себя людей, имеющих истинное влияние в Гараханче! Он оторвался от реальности, слишком погрузился в свои науки, слишком зачитывается измышлениями философов. Почти всё время разъезжает по периферии султаната или гостит в соседних странах…

– Он не просто гостит, и ты это прекрасно знаешь! – вновь повысила голос мать. – Мир между султанатом и его соседями прочен, как никогда, и торговля с другими державами достигла небывалого расцвета.

– Вот только от этого не становятся туже кошельки столичной знати, – зловеще усмехнулся Гири-Сейкал, – а ведь именно они – сердце султаната.

– Чего ты хочешь? – тревожно спросила Сафа. – Переворота? Власти? Почему ты говоришь со мной сейчас об этом?

– Кто говорит о перевороте? – лицо комутана изменилось, он часто и хрипло дышал, а огонь в глазах сменился масляным блеском. – Время само покажет… Может статься, что твоего мужа попросят уйти, освободив место более достойному…

– Тебе? – презрение в голосе матери заставило Гири-Сейкала мгновенно побагроветь, словно в лицо ему плеснули кипятку. – Приди в себя…

– Я полностью в своём уме! – зарычал Гири-Сейкал. Лицо его дёргалось, губы растягивались, обнажая зубы. – И я как раз хочу помочь твоему бестолковому муженьку и тебе, Сафа! Именно тебе!

– Помочь? В чём?

– Я вхож во многие высокие круги, – теперь Гири-Сейкал говорил горячечно и быстро, – и, в отличии от Мохсен-Адиля, имею с этими людьми много личных интересов. Я мог бы успокоить чиновников и купцов, поговорить с верховным имамом…

– Не думаю, что султан нуждается в твоей помощи, – холодно ответила мать, – но ты не договорил, не так ли? Ты, разумеется, чего-то хочешь за свою так называемую помощь?

– Тебя. – ответил Гири-Сейкал, и голос прозвучал, словно шелест извлекаемого из ножен клинка. – Ты же знаешь, как я отношусь к тебе, Сафа! Я хочу тебя уже много лет… А твой муж так часто отсутствует… Всего лишь в обмен на твою ласку, госпожа икбал, мой братец получит мою поддержку и безопасность под надёжной охраной дворцовой гвардии. Уверяю, ты не пожалеешь – я умею обращаться с женщинами, а мои чувства к тебе по– настоящему сильны и глубоки…

– Ты болен, – проговорила мать, – опомнись и возьми себя в руки.

Стремительно, как атакующий леопард, комутан сгрёб Сафу в обьятия, сжал, прогибая в пояснице, грубо шаря по телу, покрывая торопливыми поцелуями откинутое в сторону лицо с плотно сжатыми губами.

– Не отталкивай меня, Сафа! – хрипел он. – Всё в твоих руках, уверяю тебя! Дай мне то, о чём я мечтаю столько лет! Может, моё семя и приживётся в твоём лоне, в отличии от семени моего никчёмного брата… Ты увидишь, что я умею быть благодарным…

Опомнившись, Дели вскочила на ноги, ещё не зная, что делать… но в этот миг Гири-Сейкал внезапно замер и замолчал. Его сильные руки отпустили Сафу и медленно разошлись в стороны, кровь разом отхлынула от лица, похоть на котором сменилась страхом. Мать чуть отступила назад; лицо её было столь же смертельно бледным, но взгляд исполнен решимости, а в линии стиснутых губ Дели впервые в жизни увидела что-то, напоминающее жестокость. В опущенной руке Сафа держала кинжал; изящный, с тонким волнообразным клинком он казался золочёной игрушкой, но острое как бритва лезвие легко прорезало плотную ткань шаровар Гири-Сейкала и касалось кожи – как раз между ног.

Комутан медленно опустил взгляд вниз, открыл рот и молча его закрыл, сглотнув слюну. Рука Сафы-икбал не дрожала. Дели и не подозревала, что мать носит с собой оружие…

– Я не лишила тебя мужского достоинства лишь из уважения к роду моего мужа. – проговорила Сафа, и порыв ветра взметнул вокруг неё цветные шелка одежды. – Мохсен-Адиль слишком благороден и слишком высоко ценит родню, чтобы допустить мысль, что ты способен на такую гнусность. Я ничего ему не скажу; но берегись – если только я узнаю, что ты плетёшь с имамом какие-то шашни против него, то клянусь – пощады не жди!

Мать опустила кинжал, и Гири-Сейкал поспешно отступил назад. Дикая злоба исказила его лицо и пальцы сжали рукоять ятагана, но сзади послышался смех и несколько молодых наложниц вошли на аллею. Гири-Сейкал по-волчьи оскалился и, крутнувшись на каблуках, зашагал прочь.