Читать книгу Сто сорок писем Василия Белова - Анатолий Грешневиков - Страница 18

Дорогой Анатолий Николаевич!

(Хотел назвать по старой памяти Толей, да вовремя спохватился). Благодарю тебя за письмо от 18 мая и спешу сделать рукопись из статей – практически из новых, а ты продолжи хлопоты (с кем?). Воспоминания о Шукшине уже идут у Ларионова, мы опоздали уже…

Я поздравляю тебя с книгой о реставраторе! Молодец, много грехов с тебя снимут за эту книгу после второго пришествия… Слава Богу, что есть такая книга. Ура!

Еще сообщаю, что хлопотать об Академии Петровской – не следует вообще. (Объясню при встрече). Не надо ни искать спонсора, ни связываться с Питером. Скажи Селезневу, что эту обузу мы снимаем с него, пусть все идет без спонсоров, не потому, что я терпеть не могу этого слова, а потому что… из любопытства.

Хочу знать, чем они (академия) завершат свою же затею. Отложи ходатайство, либо отступись… Ничего не надо делать и Селезневу, но ты молчи…

С Павловым дело разрешилось, я узнал, наконец, его домашний адрес и мобильный телефон, в следующий приезд встречусь с ним. Он, оказывается, не имеет своего офиса – вот и экс-премьер!

Продолжи, пожалуйста, хлопотать с поиском зала для выставки А. Заболоцкого. Я присоединяюсь к просьбе В.Г. Распутина.

По поводу приватизации жилья (Селезнев просил подобрать одну-две нерусских фамилии, помнишь?). Я нашел пока одного Н.Н. Энгвера. Вот его телефон: 415-54-90. Адрес: Рублевское шоссе, 31, корпус 2, кв. 446. Меня надо исключить, так как я уже не москвич, а о дочери позаботятся ребята из ведомства, так как Бородин уже оправдан. Она уже ждет окончательного решения и все бумаги у ней сданы. Все!

Главное: можно ли посылать тебе рукопись моих статей? Сергею Владимировичу кланяюсь. Белов. 31 мая 2001 г.

В конверте лежит дополнительная короткая записка. Белов написал: «В Кириллове позвони – 32-32-7, экскурсовод». В моих планах на июнь значилась поездка в два вологодских монастыря – Кирилло-Белозерский и Ферапонтов. Уговорить Белова поехать за компанию я не смог. Он дал координаты знакомого экскурсовода. Воспользоваться ими не довелось. Я ехал с друзьями-реставраторами, а им требовалось уединение, чтобы измерить крепостные стены, сделать нужные замеры, провести фотосъемку.

Мягкая красота фресок Дионисия в Ферапонтовом монастыре меня так поразила, что на обратном пути я заехал попить чаю к Василию Ивановичу. Перед встречей закупил на рынке пару сеток продовольственных товаров, для Ольги Сергеевны букет ярких и солнечных роз. Беседа в тот день крутилась в основном вокруг имени основателя уединенного и живописного монастыря монаха-чудотворца Ферапонта. Откуда у писателя были такие энциклопедические познания той эпохи, истории Белозерской земли, биографии самого Ферапонта, можно было только догадываться. Белов то и дело цитировал строки малоизвестных летописей, и даже страницы из жития самого Ферапонта. С каждой картинкой, нарисованной яркими деталями, передо мной вставал удивительный рассказчик. Я ходил по заросшим травой монастырским тропинкам, а рядом мелькали черные рясы молчаливой братии. Обитель хранила умиротворяющий дух красоты. Трудолюбивый Ферапонт неустанно махал топором, возводя очередную келью.

– Ферапонт происходил из богатой и благородной семьи бояр Поскочиных, – громко чеканил длинные предложения Белов. – Жили они в Волоколамске. Мирская суета мальчику не нравилась. Именем Ферапонт нарекли его, предварительно совершив постриг, в Симоновом монастыре, куда тот пришел тайно от родителей. Однажды, выполняя поручения архимандрита за пределами монастыря, делая потребные покупки, он побывал на Белоозере. Его непорочная душа была покорена множеством озер, лесов, непроходимых болот. Он обошел вокруг ту землю несколько раз и так ее полюбил, что упросил архимандрита отпустить его туда для уединения от мира и служения Богу.

Тут Белов достал тетрадный лист и прочел мне цитату из жития Ферапонта: «Ибо желала эта святая душа и некоторые новые добродетели стяжать, – верх же всех добродетелей есть безмолвие».

– Знаешь, Анатолий, что такое безмолвие? – звучит затем хитроватый вопрос для меня.

– Тишина, – отвечаю я. – Покой. Молчание.

– Почти угадал. Это полное игнорирование всяких голосов и звуков.

– В первую очередь, человеческих.

– Ты опять не точен. Скорее всего, безмолвие следует относить к себе, то есть накладывать на себя обет молчания. Мы вот с тобой не годны быть безмолвниками.

Рассказ о монашествующей жизни Ферапонта продолжался. Оказывается, он вместе с другим монахом Кириллом, обитающим в монастыре Рождества Пречистой и жадущим пожить в безмолвии, уходят в поисках новой обители. И такое более уединенное место они сыскали, осмотрели его внимательно, выкопали в земле келью. Но недолго Ферапонт пожил здесь… Душа позвала пожить отдельно, безмолвствовать в одиночестве. Расстались они без обид. Ферапонт нашел другое место, поблизости от кельи Кирилла, вблизи Паского и другого озер. Расчистил место, огородил его, построил келью. Кормился с огорода овощами, удил рыбу. Требования разбойников с угрозами покинуть обитель, он игнорировал. Жил в радость. К нему потянулись другие люди. Образовалась монастырская братия, которая строила трехэтажные кельи, а рядом церкви. И все было бы хорошо, да увез князь Андрей блаженного Ферапонта в город Можайск, и сколько ни умолял монах отпустить его в родную обитель, просьбы его остались не услышанными. Так и пришлось строить вблизи города иной монастырь.

Книгу о реставраторе Александре Рыбникове Белов искренне поддержал, хвалил ее писателям Распутину, Крупину, редактору газеты «Русский вестник» Сенину. От них я узнал, почему она так зацепила его. Герой книги был деятельным человеком, подвижником, и Белов сам был таким. Окружение его тоже состояло из созидателей. Среди них был кинооператор Анатолий Заболоцкий. Он нуждался в помощи по организации фотовыставки в Государственной Думе. Заступниками, ходатаями тогда выступили Распутин и Крупин. Вначале они написали мне письмо, затем Распутин пришел вместе с Заболоцким ко мне в кабинет. Наше обсуждение порядка проведения фотовыставки оказалось напрасным. Селезнев холодно отнесся к моему предложению предоставить холл второго этажа для творческого мероприятия; то ли испугался возгласов со стороны депутатов-либералов, то ли равнодушно относился к затее известных русских писателей. Фотовыставку пришлось провести в Совете Федерации.

С того дня Белов охладел к Селезневу окончательно. Перестал надеяться на тех, кого считал единомышленниками.

Если встречались пустословы и бездельники, то их он на дух не переносил. Отсюда и его категорический запрет, чтобы я больше не ходатайствовал, не просил ни Селезнева, ни сотрудников Петровской академии, которые забыли про свои обещания помочь с книгоизданием. Белов устал от излишних хлопот, его коробил обман, в который не хотелось верить, но приходилось. Пустив все на самотек, он решил понаблюдать, в какую сторону и в какой песок утекут словесные обещания былых поклонников его таланта. Чтобы не пришло разочарование со стороны экс-премьера Павлова, я убеждал забыть его. Необходимо было сосредоточиться на издании книги в «Рыбинском подворье».

К Белову вскоре вернулось вдохновение, уверенность в собственных силах, желание работать, и он активно начал готовить сборник статей к печати. Я просил прислать его черновой вариант статей, желательно с частью новых.