Читать книгу Не американская трагедия - Анатолий Мерзлов - Страница 12

На третий день Верочке решились рассказать правду. Она по характеру не была депрессивной – до сих пор житейские неурядицы переносила стоически. Она смогла пережить смерть отца, скрывающегося с сёстрами от ока свирепствующей власти. Тогда ей было неполные четырнадцать лет. Поплакав в подушку, собралась, не раскисла. Сама вытягивала восьмилетнюю Любочку и двухгодовалую Надечку. Свалившаяся на неё очередная беда стала, как ни странно, её спасением. Именно беда не дала углубиться в физиологию страшной потери. Одни теряют всякий дальнейший смысл жизни, другие – редкие, как она, закаляются бедой.

В первый день после выписки из больницы за ней пришли двое в штатском, с осанкой и взглядом, не вызывающим сомнения в их профессии.

– Вера Макарова? Пройдёмте с нами, – без права на сомнение отчеканил один из них.

О подобных задержаниях по их приграничному району она слышала от мужа. Но в чём обвиняют её?! В том состоянии Верочка восприняла арест безразлично. Не задавая вопросов, под скорбный вид родителей, даже не спросив о необходимых вещах, Верочка, молча повиновалась.

В подвальном помещении школы её, и ещё пятерых несведущих о своей вине людей, продержали больше суток. Из задержанных – две цыганки. Ночью Верочка не сомкнула глаз. Цыганки же воспринимали задержание как нечто обыденное: громко требовали еды и питья. Соорудив из старых парт лежанку, всю ночь отсопели в сладком сне. Утром всех погрузили в крытый грузовик. После пяти часов тряски по горному серпантину вывели оправиться. Цыганки давали знать раньше, но их не хотели услышать, и они справлялись с нуждой в углу кузова. Старший конвоир с кубарями старшины, открывший дверь, отшатнулся от запаха. Он с лёту наотмашь ударил по лицу замешкавшуюся на спуске Верочку.

– У-у, курвы, шпионить можете, а посрать по-человечески никак?!

Одна из цыганок начала угоднически прибираться.

– Начальник, мы ща-ас, угости табачком…

Рядом с Верочкой стоял другой конвойный. Прикрывая ушибленный глаз, она ждала очередного толчка, но солдат мягко заметил:

«На, покури, все мы люди…»

В подвальной, без окон, душной камере их сгрудилось человек пятнадцать разновозрастных женщин. Всем нар не хватало – камера рассчитывалась на восемь лежачих мест, матрацев – всего два. Три дня не трогали никого – на чётвертую ночь вызвали первыми цыганок, одновременно. Та, что постарше, вернулась быстро, громко возмущаясь на цыганском с русской матерной присыпкой, вторая – не скоро, вошла, согнувшись и громко охая. Следующей пошла русская, интеллигентная женщина средних лет. Цыганки заняли на двоих одни нары с матрацем – с возвращением вели нескончаемую словесную перепалку:

– Зачем, Мирка, подписала бумагу? В лагере теперь кантоваться на баланде пустой. Дура ты… дитёнок твой по рукам пойдёт, а муж истаскается. Учила терпеть. Не убьют и не покалечат сильно.

Мирка заплакала.

– Бил больно…

– Этот худой? Сволочь…

У Верочки от слабости и нервного напряжения закружилась голова – она стояла. Чтобы не упасть, приткнулась к нарам.

– Садись, родная, садись, – певуче пригласила наставляющая цыганка.

Верочка в полусознании ссунулась на колени Мирки.

– Приляг, вижу: плохо тебе… В машине видела твою ладонь – сына ты потеряла.

Верочка от её слов пришла в себя.

– Сиди, а эта дура пускай стоит. Ничего не сделали, за что посадят? Я им сказала правду. Чавелы никогда не шпионили – воровали немножко от бедности, а он мне в сиську, падла, и в живот. Чтобы он хлебом подавился, который грязно зарабатывает. Меня даже мой Васька в живот не бил, когда деньги немножко прятала. Этот курвец, молодой, а злой, как цепной пес. Не зря такой худой. Сдохнет он от моих проклятий в страшных муках.

– Мирка, Мирка, жидкая Мирка, зачем подписала признание? Чалиться теперь на баланде.

Женщина вернулась с гордо поднятой головой. Верочка попыталась прочитать по её глазам, но та смотрела в потолок. Звякнул засов – у Верочки задрожали колени.

– Макарова, на выход…

Вслед ей женщина шепнула:

– Не забывай – бьют слабых.