Читать книгу Не американская трагедия - Анатолий Мерзлов - Страница 4

Уже в первые дни той страшной истребительной войны большая семья Морозовых потеряла сразу трёх членов семьи.

Отца – главу семейства, сорокалетнего Денисыча, совсем не старого ещё, набирающего мужскую стать мастера хлебопекарного комбината, призвали в день объявления войны. Он простился накоротке с женой, недавно миниатюрной, юркой, как соседская игривая козочка, Маняшей, теперь, извините – Марьей Ивановной, с детьми – тремя сыновьями и тремя дочерьми. На третий день ожесточённых боев попал в окружение и канул в вечность. Возможно, старый служака, командир регулярного воинского подразделения, куда спешно примкнул с пополнением вчерашний хлебопёк, не успел в суматохе отступления толком познакомиться с новичками, а, скорее, сам сгинул в той ужасной мясорубке с печальным списком имён в планшетке на боку, не успев отписать похоронки – всё покрылось мраком времени. Был несколько дней назад человек – уважаемый, нужный всем, и не стало его, как будто и не было совсем, если бы не напоминанием тому семейство и не саднящая болью память о нём.

Хорошие дети росли у Денисыча. В семейной иерархии каждый выбрал для себя роль в предстоящей большой жизни. Если прихварывала бабушка – будущий врач, маленький Коленька, брал в руки слуховую трубочку старого эскулапа Дениса Павловича, отца Ивана Денисовича, и врачевал, уморительно правдоподобно подражая ушедшему безвременно деду. При первой же бомбёжке погибла бабушка, свекровь Марии Ивановны, младший сын Коленька и Варюша. Возможно, все трое вознеслись на небеса, чтобы встретиться там, направляя ангелов-хранителей оставшимся членам семьи – об этом остаётся лишь догадываться.

От больших городских строений: пяти школ, городской больницы, русского драмтеатра, да и всего компактного жилого массива не сохранилось живого места. Одни окраины, уцелевшие волею Бога, по ночам мерцали подслеповатыми окнами лачужек. Оставшийся без крова народ пытался вначале прибиться к просторам «хламовников» – многочисленных загородных, построенных на одном дыхании сараюшек, но, когда пришло стойкое понятие «война надолго», стал рассасываться кто куда. Преобладающая часть двинулась по пыльным дорогам на Восток, палимая жарким солнцем, поливаемая пулями с самолётов противника. Многие не дошли до места: кто не выдержал сердечной боли от увиденной крови и неоправданных потерь, а кто стал жертвой немецких безжалостных стервятников.

Марье Ивановне выпала доля старшей в нежданной баталии за жизнь, за будущее их фамилии. Вчерашняя веселушка, в тридцать восемь – превратилась из цветущей, жизнерадостной женщины в осунувшуюся, убитую горем мать. Марья Ивановна не развенчала долг, но он не ожесточил её до слепой ненависти, а лишь подменился неведомой женщине волей. Как надорванный непосильной работой конь, она самоотверженно тянула гружёную тележку, на которой совсем недавно Иван Денисович катал её с горки под дружный хохот детворы. Тележка и сделана-то была со смехом для увеселений. Ещё была свежа в сознании их безоблачная жизнь. Марья Ивановна катила тележку, вспоминая, как они с Денисычем вдвоём покатились с горки кубарем – она не удержавшись, а он, пытаясь остановить её. Любил её Ваня, с того самого дня, как увидел впервые.

Старшие дети: пятнадцатилетний Мишенька – копия папы, и тринадцатилетний Саша, не по годам серьёзный – дружно помогали Марье Ивановне. Младшие две девочки: девятилетняя Настенька опекала трёхлетнюю Фенечку, которая сидела среди нехитрого скарба на тележке, под устроенной шатром праздничной скатертью.

– Коленьке исполнилось бы сегодня пять лет, – удерживала себя от слёз Марья Ивановна.

Все двадцать дней бродяжничества она не переставала корить себя за слабость, что пошла на поводу у свекрови, не настояв уйти во время налёта в подвал. Она до последнего не верила в войну всерьёз. Хотя в соседний дом и попала тяжёлая бомба, пронзив его до подвала, и на месте осталась зияющая чёрная дыра, обрамлённая печальным рваньём берёз, от некогда красивой посадки, Марья Ивановна продолжала терзать себя виной. И кто его знает, помогло ли обращение к Богу, в ком она нашла тогда единственную поддержку, единственную силу, способную услышать и помочь – они выжили, либо что-то другое, неведомое. Марья Ивановна неумело, но страстно просила небо о главном – сохранении жизни всем оставшимся. Никто нам не сможет сказать, что возымело большую силу: чудодействие ли неба, концентрация ли её кипучей энергии или воля русской мученицы.

Отученные за годы советской власти, как правильно держать перст, многие тогда вспомнили Бога. Из сердца Марьи Ивановны стремились вылететь какие-то особые слова, какие-то невероятные по страстности заклинания, и они воплощались в шёпот, несущий её боль к небу.

Саша лишь после окончания войны отправится в Германию, да и то на службу. Марья Ивановна с семейством переможется в Ярцеве, в спрятавшейся вдали от города и магистральных путей-дорог, среди дремучего леса, деревне-поселении для инвалидов детства, на Запад от родного Смоленска. В отличие от большинства беженцев, Марья Ивановна повела своё семейство не на Восток, под защиту отступающих войск, а в противоположную сторону, к белорусской границе. О Ярцеве она окольно слышала – там давно велось самостоятельное натуральное хозяйство, ещё с мирного времени поставленное хозяйственниками на обкатанные рельсы. Приютили их на хуторке из трёх изб, в полукилометре от основного поселения. Бабушка, пустившая их на проживание, внешностью смахивала на персону Бабы-яги. По древности своей старуха помнила декабристов, отбывающих наказание у них в губернии за участие в путче против царя. В чём только держался в ней дух – время скрючило её, как любвеобильную лиану вокруг облюбованного ей дерева. По её собственным словам, дух тот держался на особом предвидении и врачевательных способностях. Великое множество сухих метёлок покоилось на множественных подвесочках повсюду под потолком почерневшей от времени лачужки, включая брёвна стен – и там затаились мешочки со снадобьями. Поговаривали: водит старуха дружбу с нечистой силой, оттого и не селился у неё до сих пор никто. Марья Ивановна чем-то угодила, приглянулась ей. Обычно ворчливая и ядовитая в общении, старуха приветила всё семейство. В три дня поставила на ноги Фенечку, давно мучающуюся животиком. С Марьей Ивановной они понимали друг друга по взгляду – словами перебрасывались редко, лишь скудными фразами по крайности.

Приближалась осень, вековой лес в этот год припозднился с зелёным нарядом. Погода баловала теплом. Только редкие жёлтые листья, вносимые вихрями ветерка в низко сидящую дверь жилища, напоминали о предстоящей смене времени года.

Канонада откатывалась на Восток и однажды пропала совсем. Дни и ночи в лесу стояла просто звенящая тишина. Затихла и основная деревня-поселение, даже ветерок не приносил оттуда ни малейшего звука. Мальчики, заготавливая дрова к предстоящей зиме, старались излишне не шуметь, да и девочки без окриков играли в неслышные игры. Природа притаилась, сочувствуя людям, словно давая им время оправиться от внезапного вихря войны.

Возможно, жизнь в лесной глуши долго бы баловала их души умиротворением, а Марья Ивановна поднялась бы выше малодоступных таинств религии. Возможно, продолжала бы углубляться в чудодейственную силу молитв, становясь глубоко верующей в тиши и безопасности, если бы господин случай не поставил бы с ног на голову их безоблачное существование. Обретающие небесную силу понятия, в том сумбурном времени, изменили их устоявшийся быт.

У немцев не было здесь интереса, стратегического значения дом инвалидов и их мирное поселение не имели. Центры партизанских образований сместились ближе к сфере своего влияния – к железнодорожным узлам и прочей инфраструктуре оккупантов. Главный интерес и тех и других сил упёрся в оршанскую железнодорожную развязку. Орудовавшие там белорусские подпольщики держались явочных квартир и небольших заимок в ближайших окрестных лесных массивах. В какой-то момент форма борьбы приняла внешне откровенное пособничество немцам. Но паровозы, выходившие из депо и станции Орша, через короткое время начали взрываться в пути следования, пуская под откос литерные немецкие составы. Много позже немцы разгадали замысел подпольщиков: взрывчатка закладывалась в бункер с углём, замаскированная под топливо, она взрывалась далеко от места, на промежуточных перегонах. Нескоро немцы вычислили подполье. С помощью провокаторов арестовали некоторых из рядового состава, вышли на руководителей. Только через месяцы узел заработал в безопасном для немцев режиме. Сохранившийся костяк подполья оперативно поменял тактику: от скрытой борьбы перешли к откровенной партизанской рельсовой войне. В противовес выделялись крупные воинские подразделения для уничтожения партизанских опорных пунктов и баз. Дислокация их изменилась – базы перебрались в соседние области, маскировались маневренные подходы. Партизаны совершали длинные рейды малыми мобильными группами и только там воплощали в жизнь дерзкие планы возмездия. Частенько теперь вблизи хутора жители поселения видели осторожных суровых людей в штатском, обвешанных оружием.

Как-то, накануне, перед вечером, в окно халупки бабушки поскреблись. Марья Ивановна вышла, и, тут же в жилище влетел «смерч». Девушка лет шестнадцати впрыгнула к ним, разбрасывая верхнюю одежду по сторонам, кинулась в ноги к возлежащей на своём топчане бабушке. Спина древней женщины распрямилась, глаза заблестели – такое в ней никто и не предполагал. Девушка самозабвенно обцеловала бабушку – всю, с головы до ног. Вихрь придыханий и возвышенных возгласов продолжался долго, после всего девушка осмотрелась вокруг и увидела посторонних, внимательно созерцающих их бурную встречу. Она потупила глаза, явно смутившись.

– Зоечка, у меня живут беженцы – они хорошие, не стесняйся их, – промямлила разомлевшая от внезапного счастья бабушка.

Опомнившись, представила молодую гостью как правнучатую племянницу. Все одобрительно закивали, один Миша смотрел на девушку особенно – он не мог оторвать от неё глаз. Находясь в возрасте обострённого романтизма, Миша залюбовался откровенно, забыв о внешних приличиях. Как заворожённый переводил взгляд с рассыпавшихся белокурых волос на голубые глаза, двумя блюдцами занявшими, казалось, половину её лица. Особенно красивой Зоя увиделась Мише в проявлении взрывной эмоции.

– Не смотри на меня так, сглазишь ещё! – усмехнулась во всеуслышание Зоя, чем заставила залиться краской его лицо, в довершение к давно пунцовевшим ушам. Опомнившись, Миша отвёл взгляд, нагнул голову и, выдав себя этим, пулей выскочил наверх.

До позднего вечера Зоя с бабушкой за ситцевым пологом шептались о чём-то. Миша с противоположного угла мог ловить её силуэт.

Утром сквозь высокие кроны деревьев сверкнуло солнце. Затянувшаяся осенняя благодать приободряла людей. Лёгкие дожди окропляли грибницу, не создавая особых неудобств, и грибы пробивались на свет божий каждой новой молодой семейкой тут же на задворках жилища. Слава Богу, не голодали – лес кормил, запасы рачительно закладывались на зиму. И пшеничка из неприкосновенных запасов выуживалась из закромов, и солонинка, правда не так часто, как хотелось, подновляла стол.

Зоя спозаранок настирала ворох бабушкиного тряпья и сейчас развешивала весь этот унылый арсенал по зацепочкам на частоколе изгороди. Миша краем глаза наблюдал за ней. Закончив, Зоя повела глазами, любуясь своим трудом – подошла к Мише, точащему оселком топор. В груди у Миши свело дыхание – он не осмеливался поднять глаза, пытаясь обыграть свои действия полным безразличием к окружающему. Даже подул на остриё топорика, чего никогда при заточке не делал. В состоянии непонятной ему новизны дыхание стало прерывистым. Как только мог он сдерживал себя, стараясь хотя бы унять бегающие глаза. В этом состоянии он не мог анализировать, не мог дать себе отчёт, почему приближение Зои парализовало его самообладание. Разве можно предположить в его возрасте, что именно так приходит первая юношеская любовь. Есть ты и она, и это две главные планеты всей вселенной – остальное фон, малозначимая звёздная россыпь. Играючи перетаптываясь, Зоя высокопарно произнесла:

– А не желает ли рыцарь составить компанию за грибами на дальнюю порубку? Может одной ходки хватить и поесть вволю, и на зиму насушить. Гляжу, ты здесь за старшего мужика? – И не дожидаясь его ответа: – Берём мешки и вперёд?

Складывающий дрова Саша дёрнулся было пойти за компанию, но назидательный тон старшего брата остановил его.

Зоя юркнула мышкой в сараюшку, выхватила из сарайного хламья перевязанные бечевой мешки, подтянула к спине котомку. Сбивая хлыстиком налитые головки семян травы, не оглядываясь, двинулась в лес. Миша заткнул за пояс отточенный, как бритва, топорик и следом, не оглядываясь, молча устремился в лес.

По дороге разговорились. Вначале говорили отвлечённо, ни о чём. Миша отвечал односложно, выдавал волнение дрожащий голос. Он продолжал, теперь близко, изучать Зою, находя её совершенством девичьей природы. Мысли его витали где-то на подлёте к Марсу. Девчонки в школе были другими, он их люто ненавидел и считал порождением зла. Библии Миша не читал – не принято было – и все его рассуждения покоились на трёх материальных китах: глупышки, страшилища, пустобрехи.

Он любил читать, и прочитал много больше своих сверстников: образ Аэлиты из романа Алексея Толстого надолго отбил у него охоту к общению с этими «завистливыми», «мелочными» порождениями.

Зоя стронула в его душе тяжёлый эксцентричный маховик, как в механизме ракеты Гусева. Маховик этот, всё ускоряясь, увлекал его в далёкую туманность Андромеды.

– Ау! Ты меня слышишь? – тронула Зоя за плечо вышедшего из контакта Мишу.

Он встрепенулся и попробовал сконцентрироваться.

– Я спрашиваю – тебе можно доверять, ты человек с волей? – дошло до него.

– Воля? – приходил в себя Миша. – Если надо, то «да»! – Возбуждаясь неожиданным вопросом, ответил он коряво.

– А пытать станут? – продолжала Зоя настойчиво.

– Даже если пригрозят…, – он показал жест на шее, – не сдам товарищей.

– Слушай, хочешь участвовать в вооружённой борьбе?

– Без оружия? Мне дадут оружие? – разгорелся интересом Миша.

– На этом пути тебе предстоит сделать первый шаг…

Часа через два плутания по гуще леса Зоя вывела его на опушку. Впереди лежало открытое пространство, перемежающееся перелесками. До горизонта простирался сплошной лес.

– Изреженный лесок в ложбинке, – привлекла жестом его внимание Зоя, – это и есть порубка, там должно быть много грибов.

– А как же с вооружённой борьбой? – недоуменно взглянул на неё Миша.

– Потерпи, скор больно! – Почему-то отмахнулась от него Зоя.

Она увлекала его вдоль опушки и была очень сосредоточена.

– Мы немного посидим, отдохнём, потом отправимся дальше.

Зоя пригнула за куст торчащую над ним Мишину голову и с нескрываемым интересом обшарила глазами округу.

– Подозрительного ничего нет…

За спиной визгливым криком всполошилась птица, и, почти сразу, ей ответила другая, с противоположной стороны. Потом ещё и ещё, по одному разу.

Миша увидел, как приложилась к руке Зоя, имитируя этот звук.

– Как всё интересно, – задохнувшись удивлением, вымолвил он.

Они вышли на открытое место, пересекли его. Собирая на одежду колючие семена, углубились в порубку. Здесь Зоя осмотрелась, прежде чем показать нужный объект – им оказалась замаскированная землянка. Отвалив тяжёлую дверь в пластах дёрна, Зоя с Мишей съехали внутрь. Узким туннелем скатились вниз. Миша представил, как сложно будет выкарабкиваться отсюда назад.

Из туннеля попали в подземелье – местами в узкие щели пробивался свет. Через 15-20 шагов, Миша их считал, из боковой ниши их окликнул голос:

– Моё приветствие, Зоечка!

Зоя ответила приветствием и отодвинула брезентовый полог. Вошли в узкую продолговатую землянку, по бокам оборудованную широкими полатями, на них вповалку отдыхало несколько человек в одежде. Сверху тянуло сквознячком – густо пахло прелой соломой.

– А-а, знаю, знаю, проходи, Зоечка – донеслось из тёмного кармана землянки. Скрипнули доски лежанки.

– Отдохнула, повидала бабульку? Как там она, всё тешится с «нечистой»? – спросил скороговоркой, зажигая горелку, скуластый, гладко выбритый мужчина. Он обнял Зою – Мише отрывисто пожал руку.

– Зря вы так, товарищ Зубр, бабушка свой дар использует во благо.

– Я не имею полномочий от власти влиять на убеждения пожилого человека, а от себя воздержусь. Сегодня у нас другие задачи – любой ценой разгромить фашистскую нечисть. И не просто разгромить, а так, чтобы от неё пыли на земле не осталось. Садись, дочка. Друг твой верный человек? Ты рассказала ему о задании?

– В общих чертах – он надёжный.

– Ладненько, о частностях поговорим позже. Большие затруднения с молодыми кадрами, – откровенно сконфузился он. – В короткое время пришлось поменять дислокацию, сама знаешь, стала иной тактика диверсионной борьбы – приходится рисковать, вводить в дело вас, подростков. В этом наша слабость и наша сила. Мало осведомлённый человек ведёт себя естественнее. Новичку надо побороть начальный страх. Первое время подстрахуем, не дадим просто сгинуть – это не в наших правилах.

Чай с ржаными сухарями из партизанского пайка создал для Миши ощущение дома.

Прихлёбывая из кружки, Миша слушал, не упуская деталей.

– Вот то место, где вы должны вести наблюдение. Работа с рацией, Зоечка, для тебя знакома. Ты отобьёшь нам условный, пустой для постороннего слуха сигнал, отсюда – это болотистая местность, – показал он место на карте, накрыв его кулаком.

– Бояться особо нечего, но опасность есть. Версия у вас железная: вам хочется жить лучше, чем вашей бабушке, вы ищете пропавших родителей. Помните чётко: рядом с рацией – вы диверсанты. Не пугаю, но исход в этом случае один – пытки в застенках гестапо, при молчании – виселица. Говорю без обиняков, как есть, пока не поздно можно отказаться.

Зубр исподлобья стрельнул по их лицам.

– Выдюжим?

Миша незамедлительно кивнул.

– Не спешите с ответом, услышьте своё сердце. Ваша задача очень ответственна: проследить направление следования нужного нам состава, а дальше всё закрутится без вас, как в хороших часах. Даю время на размышление, много не могу – десять минут. Ладненько?

Зубр отчеканил и прошёл к спящим людям. Наклонившись, чуть слышно что-то сказал одному из них. Миша, захлебываясь от обуявшего его восторга: он получит настоящее задание – зашипел в ухо Зое:

– Нам и орден за операцию дадут?

– Дадут, может быть, – шёпотом, но с декламацией ответила Зоя. – Согласен, отвечай?

– Да!!!

– Уверен?

– Я сказал твёрдое – «да!!!»

– Смотри, могут подстрелить, даже убить.

– А тебя? Ты ведь не боишься?

– Боюсь, и иногда страшно оттого.

Восстанавливая по коротким заметкам 40-летней давности, выудив из истёртых страниц главную мысль, а многие детали по осветлившейся памяти, я живо вспомнил отца – послевоенного главного диспетчера крупного железнодорожного узла. Вспомнил его глаза, полные любви ко мне, его горячую руку у себя на плече, его тихий задушевный голос и подумал: я не имею ни малейшего права забыть хотя бы одну, малейшую деталь его рассказа. В жизни он был правдолюбцем и не терпел искажений в истине.

– Простите, таким народился, таким меня и терпите окружающие, – говаривал он.

Отец не выносил перевёртышей и приспособленцев. Я в самом начале решил: повествование должно быть в духе, достойном его памяти.

О войне сказано много, в том числе и о партизанской борьбе, и какими матёрыми талантищами! Не хочется своей подачей святого для нас материала пасть лицом. Имел цель описать партизанские подвиги отца, но пусть об этом скажут его награды. Тогда переосмыслил построить свой рассказ на его первом притязании на любовь, решил открыть тебе настоящий, не высосанный из идеологического пальца образ. Насколько я чувствовал – отец жил счастливой семейной жизнью. Рассказывая о том военном лихолетье, он делал это с несвойственной ему страстью, которая при его степенности открывала глубокое содержание души. Я понимал: партизанские годы – это больше чем просто воспоминание, они – органическая зарубка на его сердце.

Не успел Миша закончить мысль: перед ними вырос Зубр – командир знаменитого партизанского отряда.

Сцепив руки за спиной, он одной мимикой вопрошал к ним, давая возможность справиться с мыслями без наводящих вопросов. Зоя молчала. Миша, голосом похожим в интонации на торжественную клятву, неожиданно для себя выпалил:

– Я готов выполнить любое задание партии! Не пожалею для этого своей жизни!

– Вот этого не надо. Выжить и жить дальше! – внезапно посуровев, взлохматил чуб Миши Зубр.

С Зоей Миша был готов на любой шаг. Он хотел видеть её ежеминутно, а тут выпадал такой подарок. С ней он не думал об опасности. Выходили из подземелья прозаично – под срез обрыва, открыв наклонную дверь в противоположную сторону, на восход.

Недельная подготовка пролетела мгновением. За это время они с Зоей бывали дома, приносили мешки с грибами. Марья Ивановна, удовлетворённая присутствием Зои, не вдавалась в подробности их походов – она верила в версию о заготовках на зиму и с лёгким сердцем, в очередной раз, отпускала Мишу.

Минуя Ярцево, стороной прошли дожди – похолодало. В октябре лес наполнен пугающими шорохами. Облетающая листва создаёт ощущение крадущихся шагов – Миша осторожничал, но свои страхи держал в себе. С окончанием подготовки, получения и отработки всех инструкций, в сопровождении двух бойцов, их с Зоей вывели к границе болот. Оттуда, окольно, прошли до места самостоятельно – к мосту через Днепр.

До схрона, где полагалось спрятать рацию, Миша нёс оружие. В процессе подготовки он получил навык стрельбы из ППШ и сейчас ласково трогал его гладкий лакированный приклад. В тайнике, далеко в лесу, оставлялось всё, что могло скомпрометировать их перед новой властью. Дальше в город – на легальной основе. Зое в ноябре исполнялось семнадцать, Мише шестнадцать – в декабре.

В день прибытия они отметились в комендатуре, где и заявили о версии «поиск родителей». Проведя перекрёстный опрос, им поверили и выдали временные пропуска на десять дней. Чтобы не концентрировать на этом прибытии внимание, руководство партизанского подполья решило послать их задолго до предполагаемой даты. Поселились самостоятельно, найдя недалеко от станции, за килограмм муки, жилой сараюшко. Дедок, сдавший его, работал сцепщиком вагонов, и днём дома не находился.

Миша получил возможность дышать и жить рядом с Зоей, лежать свободно недалеко от неё. Он изучал лицо её до мельчайших подробностей. Он любовался ею и чем больше узнавал особенностей, тем больше ему желалось поцеловать её. Однажды Зоя лежала, а Миша сидел неподалёку, ему открылась её случайная грань. На подбородке, где лицо переходит в шею, в месте пульсации неугомонной жилки – он обнаружил рубец.

– Она опытна в подпольной борьбе, она герой, – рассудил про себя Миша.

Меж тем Зоя получила эту отметину в детстве у бабушки на качелях. Она не боялась высоты, часто раскачивалась в попытке достать до неба. Старая ветвь, куда вязалась верёвка, не выдержала. С высоты трёх метров Зоя приземлилась в чертополох. Сухой сучок пропорол подбородок. Больше месяца бабушка лечила её. Шрам остался аккуратной белой извилиной. Здесь не было ничего патриотического, а вот полостная рана, недалеко от левой лопатки, которую Миша не мог пока видеть, действительно была получена при чрезвычайных обстоятельствах.

Незадолго до начала войны, в конце мая, округа наводнилась диверсантами всех мастей, население об этом в то время не оповещалось. Группа СМЕРШа скрытно вела свою работу. Зоя дружила с природой – она понимала язык полевых цветов, могла подолгу уединяться с ними. Девушка обратила внимание на подозрительного военного с кубарями лейтенанта, лежащего на взгорке, в траве, с хорошим обзором полотна железной дороги. От шороха её шагов он тревожно вскочил. Военный отряхнулся, улыбнулся ей, но холодно, странно, одними губами. Его взгляд звериной реакцией резанул по сторонам.

– Хорошо-то, как… – слащаво процедил военный.

Огляделся, и, как бы невзначай, стал приближаться к Зое.

Зоя унаследовала от родителей особый дар – чувствовать кожей опасность, многому её научила бабушка, она и открыла ей:

– Этот дар у нас по материнской линии, в тебе больше от отца – маленькую долю, унаследованную тобой, надо развивать. С возрастом ты сможешь видеть то, что вижу я с самого детства.

От тяжёлого предчувствия по телу пробежал болезненный озноб – Зоя схватилась бежать. Военный погнался и догнал её, совсем недалеко от станционных строений – там могли быть люди. Он спешил, и удар ножом пришёлся вскользь, не задев сердце. На её счастье, неподалёку проходил стрелочник, увидев удаляющегося военного и лежащую в луже крови Зою, он оказал первую помощь и сообщил о происшествии в органы. Работники дороги уже получали соответствующие указания.

Через неделю в задержанном диверсанте Зоя опознала того самого военного.

После больницы долечивалась у бабушки. Её лечебные мази имели чудное свойство – почти скрыли увечье: красный рубец притух, оставшись белой, но ощутимой извилиной. Зоя рассказала бабушке о своём видении, на что та восхитилась:

– Я знала, тебя не должен был миновать наш божий дар.

Во время лечения она многое узнала от бабушки. Например, та научила силой взгляда воздействовать на собеседника, подчинять его волю своей.

Даже после одной, новой для него особенности Зои, Миша стал с большей нежностью относиться к ней. Он предвосхищал события, опекал её, как маленькую, на что она заметила:

– Внешне мы больше походим на влюблённых, а вовсе не на брата с сестрой. Будь, пожалуйста, строже со мной.

Как же он хотел тогда, чтобы их обзывали – дразнили женихом и невестой, но шла война и самолюбие Миши грела гордость: именно его она выбрала своим помощником. Пытаясь найти свои привлекательные, скрытые особенные качества, он искал и не находил их, не отдавая себе отчёт, что пришла первая и главная любовь его жизни.

Матушка природа благоволила, оставаясь у них в помощниках. Если в прошлые годы, в это время, небо уже несло груз дождевых накоплений, и земля после первых затяжных дождей, до самых заморозков, до покрова не просыхала – в этот год природа изменила свой обычный ход, продолжая одаривать теплом. Насколько такая благодать может затянуться никто предвидеть не мог, как не мог предвидеть всё то, что подвержено силам свыше.

Их миссия внезапно, в один день разрешилась. Шёл девятый день пребывания в тылу у немцев. Утром во дворе раздался звук шагов – от неожиданности они насторожились – вернулся хозяин жилья. По случаю узнали: в честь немецкого праздника почти весь штатский персонал отпустили по домам.

Весь периметр станции был оцеплен, немцы, не ведая того, сами давали им подсказку. Оставалось узнать направление движения долгожданного состава и подать условный сигнал по рации. Соблюдая конспирацию, Миша с Зоей вернулись домой, взяли два лукошка для грибов и, сохраняя осторожность, отправились окольным путём за город, в район моста через Днепр. В тот тревожный год грибная пора выдалась на зависть. Без труда набросав полные лукошки грибов, они притаились в осиннике с хорошим обзором на мост. Сразу за ним шло разветвление путей. Паутина рельсов обзорно растянулась на север, юг и восток. С высоты холмистого берега Днепра хорошо просматривались его блестящие излучины, прямо перед ребятами лежал путь на восток – дальше сплошной лесной массив. Под углом пути расходились в двух других направлениях – здесь они получили пояснение о возможной инсценировке. С выбранного места ошибка представлялась маловероятной. За них всё рассчитали – место определили опытные старожилы-подпольщики.

Можно было догадаться о глубинной сути задания, но Миша занимался другим – он скучал и увлёкся поиском особенностей в лице спутницы – своей сосредоточенностью она ему не мешала. Один раз Зоя поймала его взгляд, погружённый за отворот вздыбленного воротника платья. Шутя, шлепнула по руке, закрыв оголившийся промежуток.

Состав показался после трёх часов пополудни – направлялся он не на восток, как предполагалось, а на север. Его проводили до стрелки и с последним вагоном двинулись в сторону тайника с рацией – не напрямую, а, как требовала конспирация, с множеством обманных направлений. Им вменялось дать в эфир, с промежутком в минуту, три раза один и тот же условный сигнал.

В точности исполнив все указания, двинулись в сторону болот, простирающихся на десятки километров на юго-восток. В пути услышали хлопок взрыва, следом разрывы сильнее и работу автоматического оружия. У полусгнившей гати, примыкающей к берёзовой рощице, на небольшом островке, им было предписано спрятать рацию. Лукошки с грибами оставили перед болотом. На открытом участке пути по ним ударила пулемётная очередь. Миша инстинктивно повалил Зою на землю и прикрыл собой. Пулемёт бил с высотки метрах в пятистах от них, по-видимому, заболоченное озеро, по периметру которого они должны были уйти, было под наблюдением. Пули смерчиками вздымали водную поверхность, отсекая пути отхода. Отступив, они углубились в рощицу, хоронясь за частоколом стволов. Под сенью деревьев передохнули. Неожиданная опасность испугала – их обоих трясло, как в лихорадке, у Миши дёргалось под глазом – Зоя побледнела. Глядя на неё, Миша решил взять инициативу в свои руки. Он сделал вывод: хотя Зоя и старшая в группе, на нём, как на мужчине, должен лежать главный груз ответственности. Он готов был ценой своей жизни прикрыть её отход. Путь назад лежал к перешейку, но он плотно простреливался с высотки. Похоже, они недооценили немцев и их загнали в капкан.

– Нас засекли. Придёт ночь – появится возможность выйти назад незаметно, – постукивая зубами, с трудом выговорила Зоя.

В нужном месте закопали рацию. Начинало смеркаться. В лесу, опоясывающем болото, послышался лай собак. Пулемёт сместил огонь и теперь бил сбоку. Натыкаясь на стволы, пули летели беспорядочным веером, не давая возможности толком осмотреться. Мышиного цвета хаки, под прикрытием огня, замелькали между деревьями, остерегаясь сунуться на островок. Приближаясь, активнее заголосили собаки. Три пары озлобленных глаз обозначили свое присутствие алчным визгом, они устремились к ним по перешейку.

– Мы раскрыты! Стреляй, Мишенька, они разорвут нас! – приказала Зоя.

Миша тянул и, когда овчарки распластались в последнем броске, словно очнулся: дал очередь в упор по остекленевшим от злости глазам. У преследователей теперь сомнения не оставалось. Немцы рассыпались в укрытия. Что затем началось! Спасал уклон местности с небольшой ложбинкой. Воняющий болотом и сыростью мох обдавал их брызгами грязи, пули роем летели над головой. Их место нахождения быстро пристреляли.

– Надо бы поменять позицию, – сквозь свист пуль выкрикнул Миша.

– Скоро ночь. Должны же немцы когда-нибудь угомониться… – постукивая зубами, пролепетала Зоя.

– Пока не высунуться, – с дрожью в голосе успокаивал Миша, прижимая Зоину спину свободной рукой к земле – Зоя послушно подчинялась. Миша хотел, но не мог понять, есть ли в его ожесточённо бьющемся сердце страх умереть, или это страх показаться слабым перед Зоей? Опытная Зоя предвидела исход, он же оставался в мальчишеском героическом угаре и совсем не думал о гибели.

С наступившим сумраком огонь резко оборвался, стали слышны немецкие команды, место над беглецами осветилось ракетами. Пришло время сместиться из зоны обстрела. Немцы понимали: из мешка не уйти никому, и, с очевидностью, готовили планы по захвату их живыми. По периметру болота зажглись костры, скулили в нетерпении собаки. После некоторого молчания по пристрелянному месту ударила пулемётная очередь, на перешейке разорвалось несколько мин – им отсекали пути отхода. По водной глади гиблого озерца, на берегу которого они затаились, пошла мелкая рябь, сквозь набегающие тучи временами проглядывал огрызок луны.

– Два магазина патронов проблемы не решат. Отвечать бессмысленно – стрелять только наверняка, – решили они.

– Давай размышлять, – предложил Миша, глядя в упор в выразительные глаза Зои, – они могут закидать нас минами, но не делают этого. Из этого следует: нас хотят взять живыми.

Он вдруг встрепенулся своей мысленной находкой, сжал Зоину руку, в речи проявился озноб возбуждения.

– Послушай, Зойка, я придумал – выход есть.

От напряжения их тела горели – одежда подсохла, но источала едкое зловоние сероводорода – этого они до поры не замечали, пока Мишу не пронял удушливый кашель. Задыхаясь, Миша приблизился к лицу Зои и, спотыкаясь в словах, потряс Зою за рукав:

– Ты рассказывала о своих необыкновенных способностях… Включи чары, – с сарказмом атеиста съязвил он, – когда мы останемся в живых, я готов поверить хоть в нечистую силу. А пока я верю в собственный разум. Они оккупанты – правда за нами, с нами Бог – это на их стороне тёмные силы. Мне теперь всё равно – ты мне нравишься, я собирался… немного позже, года через два, после войны сделать тебе предложение. Ты пошла бы за меня? – неожиданно для самого себя расчувствовался Миша.

– Милый мой мальчик, если спасёмся, – ответила Зоя с нежностью, успокоившись, – я – твоя навеки.

Зоя притянула его лицо, и Миша почувствовал необыкновенную бархатистость её губ. Дыхание источало запах парного молока. Она целовала его, как любящая сестра при прощании, а Мише хотелось другого поцелуя – он неумело отвечал, пытаясь вложить в её губы другой смысл.

– Мишенька, отсюда выхода нет, завтра нас схватят и будут пытать, – почти простонала она.

– У нас есть всего один, очень маленький, но шанс! – приобнял её Миша.

– Дай мне вдохновения. Можно тебя… крепче обнять?

Зоя без промедления сама обняла его. Они сидели, прильнув друг к другу – прерывистое дыхание Миши выдавало огромное волнение. Ему казалось: Зоя слышит лихорадочный стук его мыслей – чего доброго примет за страх. Немцы не стреляли. Доносились обрывки речи, визжали собаки.

– Скажи, Мишенька, не томи, что ты придумал? – встрепенулась Зоя через начавший бить озноб.

Взлетела осветительная ракета – по островку прошлась длинная очередь. К полуночи и собаки и немцы угомонились. С завидной периодичностью над ними повисали осветительные ракеты.

Видя, как Зоя дрожит, Миша забрался к ней под тужурку. Нечаянно коснувшись одного из заветных бугорков, отдёрнул руку и начал растирать ей спину. Рука почувствовала шероховатость. Он гладил рубец – коснулся места шрама – Зоя не противилась.

– Что это? Откуда у тебя шрам? – осмелился спросить возбуждённый Миша – от прикасания к ней его начала бить лихоманка. Он не дрожал так даже от страха.

– Об этом потом!.. – опустила глаза Зоя.

– Расскажешь позже. Наш выход один, и он единственный! – отчеканил по-военному Миша.

При свете очередной ракеты он показал рукой на сверкнувшую гладь болота.

– Открытую воду, клочки камыша, что у того берега, видишь? Немцам к ним не подойти – там, определённо, топь. Надо выбираться именно туда, под нос к ним.

По берегу торчала срезанная пулями поросль камышовой осоки. Миша сполз туда и жестом приказал потерпеть. Назад вернулся изрядно промокший, закрывая рот от вырывающегося кашля. Миша тащил за собой два длинных ствола – коренные растения тащились с трудом вместе с белыми луковицами, источая зловоние сероводорода.

– Совсем недавно я прочитал интересную книгу. Во времена татаро-монгольского ига русские воины скрытно пересекали водные преграды, оставаясь незамеченными. Как тебе это нравится?

Зоя загорелась, но быстро обмякла:

– Трясина кругом…

– Трясина слева – справа озерцо. Засосёт, если наступать ногами – мы станем ползти.

Несколько минут Миша возился с принесённой осокой – затем разделся.

– К рассвету мы будем в камышах, под самым носом у немцев – там нас явно не ждут. Холодно, но в воде одежда не греет. Раздевайся!..

Зоя помедлила, но покорно подчинилась. На ней остались смешные, растянутые книзу трусики – торс прикрывала майка.

– Майку придется тоже снять – при движении она может оставлять след на поверхности, – стиснув зубы, приказал Миша, – давай продышимся – кашлять нельзя.

Зоя и здесь безоговорочно подчинилась. Она застыла перед ним на коленях, пытаясь закрыть скрещёнными руками белеющие наливным яблочком груди. Застеснявшись, отняла руки и повторила всё в точности за ним. Грудь магнитила Мишин взгляд: он содрогнулся своей решительности, невиданным для себя зрелищем. С трудом оторвал взгляд и полез в воду головой вперёд, подобно атакующему крокодилу – Зоя немного погодя, как условились, за ним.

Трясина заканчивалась на трети островка. Перед выходом на открытое пространство Миша остановился и жестом показал: «Я сам». Он сполз за кромку грязи и медленно ушёл под воду. Зоя вблизи слышала клёкот дыхания его трубки, дальше звук пропал. Она двинулась за ним. Находясь под водой, Миша слышал звук очередей, судорожно сжимался, ожидая шквал огня на себя, но это были выстрелы устрашения и велись в обычной интенсивности. Ткнувшись лицом в растительность, Миша сообразил: он у цели, осторожно углубился в камыши – дальше наблюдал за медленно двигающейся Зоиной трубкой: «Хотя бы не закашлялась».

Ночь опустилась на болото – луна плыла тусклым пятном в облаках, мгновениями играя бликами в блюдцах открытой воды.

Камыши покоились изреженными клочками – при свете дня их могли увидеть там, и они ещё не знали, сколько смогут отсидеть в холодной воде, не представляли пока, как сумеют весь день дышать через трубку. В любом случае другого выхода не было – иначе смерть. Пробирала дрожь, но скорее нервическая, холод не чувствовался – грело нечеловеческое напряжение и надежда на спасение. Сердце моментами заходилось радостью: главная часть замысла удалась. Зоя подплыла вплотную, одышно согрев Мише лицо:

– Мишка, ты гений…

Её начал душить кашель, но выпущенная пулемётная очередь, на их удачу, скрыла его. Здесь не пахло сероводородом, и дыхание постепенно пришло в норму.

Всю ночь до рассвета они усердно растирали друг друга. Миша не мог понять, почему на самом краю жизни он так рад случаю дотрагиваться до неё. Он слукавил, употребив возможность тереть её тело везде: и нежную часть ног, и спину, и живот, и бёдра. Зоя делала с ним аналогичное. Начисто пропал обуявший поначалу страх, ушли мысли о возможном провале – в эти страшные минуты Миша больше хотел знать, о чём думает Зоя, сможет ли она полюбить его так же искренне, без оглядки на обстоятельства?

…Начали проявляться береговые очертания, сник ветерок, пропала маскирующая рябь водной поверхности. Обнявшись, они нырнули, готовясь прожить под водой весь долгий день. От волнения не хватало воздуха – хотелось вдохнуть полной грудью, но потом придышалось. Перед островком камыша раскинулся топляк, приблизиться к ним не могли – до устойчивой суши оставалось как минимум сто метров. Вода – отличный проводник, в этом они убедились воочию – с рассветом началось светопреставление. Под прикрытием кинжального огня немцы двинулись на островок. Автомат Миши, утопленный в береговой осоке, молчал. Начал донимать озноб уже от холода – отнимались пальцы, вначале на ногах, потом и руки потеряли чувствительность. Конвульсии под водой не согревали – вначале было зверски холодно, потом пропало всякое ощущение – всё тело сделалось не своим. Миша плохо чувствовал неживые руки Зои, пожимал задубеневшими пальцами её пальцы – она легонько отвечала. На поверхности резко затихло – наступила зловещая тишина, а в ушах стоял звон миллионов колокольцев. Миша приоткрыл глаза и содрогнулся – сквозь ржавую призму воды в лицо ему вперилось два беленьких образования. Он дотронулся одного из них и не ощутил прикосновения. Пальцы торчали бесчувственными рогатками. Поверхность воды пока светилась, значит, ночь ещё не пришла. На мгновение сознание Миши отключилось, наверное, только судорога усилия не позволила выпустить из губ ствол осоки. Зоя слабо, но реагировала на его сигналы. Насколько мог, Миша подбадривал её толчками деревянных рук. В какой-то миг, сквозь резь произвольно открывшихся глаз, он не увидел поверхности воды.

Совсем не чувствуя тела, Миша вынырнул. Ночь только наступала. От большой порции воздуха перед глазами поплыли кровяные круги. Трубка Зои слабо сопела. Не ощущая прикосновения, Миша приподнял её тело. Останься на берегу кто-то из немцев, всё бы закончилось плачевно – Зоя громко закашлялась – голова безжизненно упала на Мишину грудь. Он и сам с невероятным усилием держал на ногах ватное тело. Зоя болезненно вытянулась и обмякла – она потеряла сознание, но продолжала дышать. Миша, почти не ощущая прикосновения, с ожесточением начал тереть её тело. Зоя поперхнулась и закашлялась вновь – большие её глаза рассеянно смотрели в небо.

Имей немцы хотя бы малейшее сомнение, выставь посты – возможность наших героев была бы исчерпана до предела.

В условленном месте Зою и Мишу ждали. До места встречи шли на подсознании: от ствола к стволу едва дотащились. Зоя падала – Миша ей помогал. Они падали оба, но снова и снова вставали и шли. Их уже не ждали, лишь выжидая условленное время – отсюда была слышна перестрелка. Дальше их несли на самодельных носилках – этого они уже не помнили.

Миша бредил – он извивался в желании растереть Зоино тело – перед глазами чередовались беленькие бугорки и чёрный потолок землянки – предметы извивались змеями. Им сделали всё, что было в возможностях партизанской медицины. Оставалась лишь всеобъемлющая надежда на неисчерпанные резервы молодого организма. Зоя больше не проснулась…

Сегодня она лежит на партизанском кладбище в глухом лесу, совсем недалеко от любимой бабушки. Миша выкарабкался, выдюжил болезнь.

С окончанием войны на могиле Зои не увядали цветы. Теперь в этих местах выросло новое поколение – не стало Миши. Не часто, как хотелось бы, но в памятные дни печальный бугорок Зои вновь оживает людской памятью.

В долгожданный день Победы Мише исполнилось 19 лет. Но ещё раньше, после освобождения Белоруссии, его призвали в действующую армию. На фронт он не попал. До конца службы Миша восстанавливал разрушенные войной железнодорожные мосты.