Читать книгу Триллион долларов. В погоне за мечтой - Андреас Эшбах - Страница 12

Это было похоже на удар в живот. Джон сидел на кровати, смотрел на бумаги, не зная, сколько времени прошло, и пытался понять, что это значит. Никто не приходил, никто не звонил, даже после того, как он в задумчивости снова подключил телефон, а факс спрятал под кровать. Никто не мешал ему, и у него было время, чтобы как следует поразмыслить.

Когда наступил вечер, он принял решение не говорить о факсе, чтобы не объяснять, откуда он у него взялся. Вместо этого за ужином, во время которого царило подавленное настроение, он мимоходом поинтересовался:

– А можно ли с помощью генетического анализа понять, что человек бесплоден?

– Нет. – Эдуардо покачал головой, пытаясь разрезать посыпанную петрушкой картофелину серебряной вилкой, изготовленной еще в восемнадцатом веке. – А что?

– Я тут вспомнил разговор, который у меня был на прошлое Рождество с Верой. Подругой моего брата, – добавил Джон. – Она намекала на то, что удивляется, почему не может забеременеть от Лино. – Это было ложью. Вера никогда в жизни не стала бы обсуждать такие темы ни с кем, кроме врача.

– Боже мой! – воскликнул Грегорио Вакки и опустил вилку. Редеющие волосы, казалось, встали дыбом. – Об этом я вообще еще не думал.

Padrone сделал огромные глаза.

– Бесплодие. Это очень частое заболевание в семье Фонтанелли.

Альберто нахмурился.

– Но ведь не мог же он думать, что это останется без внимания?

– У меня было такое ощущение, – продолжал плести Джон, – что Лино понятия не имел о… попытках Веры.

– А значит, эта Петерсон, возможно, пытается навязать ему ребенка, – растерянно подытожил Эдуардо.

Его отец убрал с колен салфетку и бросил ее на стол рядом с наполовину опустошенной тарелкой.

– Я должен немедленно позвонить.

Следующий день принес ошеломляющую сенсацию. Прямо перед камерами Лино подавленно признался в том, что ввязаться в эту авантюру его подговорил Бликер. На самом деле он никогда не встречался с Деборой Петерсон. И о своем бесплодии не знал. На заднем фоне вокруг газона трепетали желтые полицейские ленточки, в дом входили и выходили полицейские. Ни Веры Джоунс, ни ее дочери не было видно.

Дебора Петерсон рассказала репортеру, как к ней приехал Рэндольф Бликер и убедил в беспроигрышности своего плана. Она была знакома с Бликером по своей прежней работе в адвокатской конторе, но, в принципе, никогда не считала его симпатичным. Поскольку она была матерью-одиночкой и нуждалась в деньгах, она согласилась. Бликер свел ее с Лино, чтобы заставить выучить все подробности их мнимой интрижки, прежде чем представить публике собственноручно сфабрикованную сенсацию.

Как оказалось, Эндрю Петерсон действительно был плодом недолгой интрижки, после окончания которой его мать никогда больше не слышала об отце ребенка. Сначала после рождения Эндрю она думала, что справится сама и из гордости не указала данные об отце. Когда ее сбережения подошли к концу, она обратилась к Рэндольфу Бликеру, чтобы найти отца Эндрю и потребовать помощи. Бликер действительно разыскал его. Бывший шофер грузовика после нападения грабителей лежал в неврологической клинике и был не умнее капусты. На лице молодой женщины читались ужас и восхищение, когда она рассказывала о том, как адвокат попытался воспользоваться этой ситуацией в своих целях: он тайком взял у лежащего в коме истинного отца ребенка волосы и образец ткани и заморозил, чтобы перед ожидаемой генетической экспертизой подменить на образцы Лино. Как он собирался сделать так, чтобы подмену не обнаружили, он не говорил.

Эта сенсационная история окончательно вытеснила с первых полос вирус лихорадки Эбола, из-за которой в городе Киквит в Центральной Африке у тысяч людей разлагались внутренние органы. Ко всему прочему, зачинщик ловкого плана адвокат Рэндольф Бликер, которого называли Рэнди, бесследно исчез, к очевидному восхищению репортеров. Его квартира в Филадельфии оказалась брошенной, и съемочная группа, прибывшая вместе с полицией в его затхлый маленький офис, смогла снять только беспомощно пожимающую плечами секретаршу, которая понятия не имела, куда пропал ее работодатель.

«Роллс-ройс» с тщательно задернутыми занавесками на заднем сидении в половине восьмого утра покинул поместье семьи Вакки. Преследуемый свитой транспортных средств с логотипами телекомпаний, величественный автомобиль с почти бесшумным мотором скользил мимо деревень и поселков. Когда, не доезжая до Флоренции, он повернул на автостраду, ведущую к Риму, появились два вертолета и присоединились к конвою с воздуха. С десяти часов по местному времени путешествие «роллс-ройса» по направлению к Риму передавали в прямом эфире Си-эн-эн.

И никто не обратил внимания на небольшой грузовой автомобиль, как обычно, въехавший в пять часов утра через маленькие ворота в дальнем конце поместья, чтобы – как и каждое утро – выгрузить несколько ящиков со свежим бельем и загрузить несколько мешков грязного белья. Он беспрепятственно поехал обратно; ненадолго, никем не замеченный, он остановился возле местной прачечной, где задняя дверь открылась и были выгружены вещи, чтобы оставить больше места для Джона Фонтанелли и Вакки. Воспользовавшись моментом, padrone пересел на переднее сиденье, Марко – за руль, все с благодарностью пожали руку молодому водителю прачечной, а затем помчались прочь, словно им предстояло выиграть «Формулу-1». В это время дороги были еще довольно пустынными, и они достигли автобана раньше, чем было запланировано, да и там движение было терпимым. Эдуардо, разработавший этот план, довольно усмехался. Они произведут передачу состояния раньше, чем первые журналисты прибудут в Рим.

Когда они проезжали через Рим, Джон придвинулся к заднему боковому стеклу и стал смотреть по сторонам. На него, человека, для которого Эмпайр Стейт Билдинг был старинным строением, все эти по-настоящему древние здания в Старом городе Флоренции произвели глубокое впечатление. Но Рим – Рим был просто… монументален. Боже мой, он вдруг понял, почему его называли вечным городом. Каждый перекресток на миг открывал ему взгляд в бездны прошлого, о существовании которого он даже не подозревал. Как кто-то мог сигналить на фоне этих возвышенных строений? Как один водитель смел хотеть обогнать другого в этом городе, где остановилось время? Он смотрел и не мог насмотреться, почти пожалев, когда они вдруг свернули вбок, проехали под арку ворот и оказались на месте. В Министерстве финансов республики Италия.

Стальные ворота закрылись за ними. Появились мужчины в униформе, с рациями и автоматами. Они с каменными лицами проследили за тем, как Джон и Вакки выбрались из автомобиля, а затем в давящем молчании проводили их наверх по узкой неприметной лестнице. Перед ними открылись некрашеные ржавые стальные двери и снова со скрипом закрылись за их спиной. Их шаги эхом отдавались меж голых стен коридоров, больше напоминавших тюрьму, чем министерство. В древнем лифте помещались максимум четыре человека, и им пришлось подниматься по очереди.

– Ничего, выходить будем как подобает, – прошептал ему Эдуардо. Он казался напряженным.

Наверху они прошли через широкие двери, за которыми оказались ковры на полу, висящие на стенах картины, потолок с фресками и раскрашенной лепниной. Джон давно уже заблудился, когда открылась одна из огромных дверей и их провели в небольшой зал, стены которого были расписаны от пола до потолка такими роскошными красками, что просто захватывало дух. Засмотревшись на ангелов с позолоченными крыльями и розовые кусты, он едва не проглядел людей, ожидавших, когда их представят.

– Синьор Фантоцци, министр финансов. Синьор Бернардини, заместитель министра внутренних дел. Синьор Нунцио Тафале, нотариус.

Джон пожал всем руки и заверил, что ему очень приятно познакомиться с этими людьми, да еще так рано утром.

На протяжении последних дней, когда уже было ясно, что это произойдет, он спрашивал себя, как это будет. Он представлял себе торжественный акт, и было заметно, что все стараются сделать его таковым. Но Джон чувствовал только биение собственного сердца, слышал, как шумит в горле и висках кровь, все в нем сосредоточилось на том, чтобы не допустить ошибку, не сказать ничего глупого, не разрушить всю торжественность момента. Это было похоже на то, как он сдавал экзамен по вождению, о котором он не мог сказать ничего, кроме того, что не помнил, сколько он длился – несколько часов или дней. Только то, что он был настолько сосредоточен на деле, что потом, когда все закончилось, не мог сказать, где ездил и где парковался. Абсолютное туннельное зрение. Стресс. А здесь и сейчас – почему? Это не экзамен, который нужно сдать. Он ничего не сделал для этого и против этого поделать уже ничего не сможет. Эти люди появились с твердым намерением подарить ему один триллион долларов, и ничто не могло заставить их отказаться от своего плана. Пришлось бы вскочить и говорить все время «нет», чтобы помешать этому.

Все началось с министра внутренних дел, то есть его заместителя, который передал ему формуляр, уже заполненный, и что-то, похожее на договор с красной ленточкой и настоящей печатью, и на оба документа набросились Вакки, проверяя букву за буквой, прежде чем кивнуть, что он может подписывать. И Джон послушно подписал. Уровня его итальянского языка с трудом хватало на то, чтобы читать газеты, перед юридическими текстами он был вынужден капитулировать. Не будь рядом Вакки, ему могли бы продать стиральную машинку, а он бы и не заметил.

Заместитель министра внутренних дел улыбнулся, скорее вежливо, чем спокойно, и вручил ему новый паспорт, бархатно-красный европейский паспорт, полностью готовый, с фотографией и подписью, поверх которой, чтобы предотвратить подделку, стояла печать. Свой синий потрепанный американский паспорт ему пришлось отдать. Заместитель министра схватил его, словно добычу; Джон мимоходом задумался над тем, что он будет с ним делать. Разве не написано на нем: «Является собственностью Соединенных Штатов Америки»?

Снова рукопожатие. Поздравления. Вот теперь он итальянец, гражданин страны, из которой бежал его дед. Заместитель министра ободряюще улыбнулся ему, словно желая заверить, что все не так и плохо, но министр финансов улыбался гораздо шире.

Когда с рукопожатиями было покончено, когда подлили кофе, слово взял нотариус. Он вынул откуда-то бумаги и стал читать их так, что создавалось ощущение, будто в комнате парит слепое божество и ничто не будет иметь силы, если не достигнет его ушей.

– Рим, 16 мая 1995 года. Перед имеющим документальное свидетельство нотариусом Нунцио Тафале по вопросу передачи состояния Джакомо Фонтанелли предстали: Джон Сальваторе Фонтанелли, гражданин Италии, родившийся 1 сентября 1967 в Нью-Йорке; Кристофоро Вакки, гражданин Италии, родившийся…

И так далее, пока Джон не потерял нить рассуждений. Слова «наследство», «передача в собственность» и «неограниченное распоряжение» всплывали в его сознании словно лопающиеся пузыри на поверхности несущего тяжелые воды словесного потока. Затем Вакки, в свою очередь, прочли документы, написанные на древнем формальном итальянском языке, на фоне которых речь нотариуса звучала словно тонкая, легкая поэзия, и так далее и тому подобное, и Джон даже начал задаваться вопросом, зачем он вообще здесь нужен.

Когда началось подписание, он понял зачем. Это казалось глупым, но ему еще раз пришлось удостоверить свою личность, на этот раз при помощи своего нового паспорта, который проверил нотариус, словно подозревал, что за это время Джона могли подменить другим человеком. А потом началось бесконечное подписание. Один листок за другим, для Вакки тоже; на протяжении нескольких минут был слышен только скрип перьев по тяжелой документной бумаге. Щелкали печати, по голубым чернилам катился осушитель, снова ставились печати, и широкая улыбка министра финансов становилась все шире и шире с каждой подписью. И он был первым, кто вскочил и поздравил Джона со словами:

– Благодарю вас, что сделали свой выбор в пользу Италии!

Затем его поздравили Вакки, откуда-то взялись еще люди, пожимавшие его правую руку. Казалось, в маленькой комнате собралась половина чиновников Италии.

– Вот теперь вы окончательно и совершенно законно являетесь самым богатым человеком в мире, – произнес Кристофоро Вакки. – Теперь это бесповоротно.

Говоря это, он, казалось, испытывал облегчение.

Время было рассчитано бесподобно. «Роллс-ройс» величественно подъехал к нижнему краю лестницы, и репортеры от газет и телевидения сфотографировали пустое заднее сиденье, когда Бенито открыл дверцу. Секундный испуг, а затем один из журналистов заметил Джона и Вакки на верхней ступеньке лестницы. Вытянутая рука, крик, напоминающий боевой клич, все бросились вверх по ступенькам, а Джон спускался в эту бурю вспышек, и на лице его появилась улыбка. Не зная, что и зачем он делает, он, ликуя, поднял над головой кожаную папку с документами, подтверждавшими его невообразимое богатство.

Эта фотография должна была облететь мир.

После нотариальной церемонии предстоял прием у вице-премьера Италии. «Роллс-ройс» в сопровождении почетной кавалькады на мотоциклах отправился к резиденции главы правительства, который встретил Джона на ступеньках лестницы. Посреди широкой красной дорожки и настоящего шквала вспышек премьер-министр Ламберто Дини и Джон Фонтанелли с минуту жали друг другу руки, улыбались в камеры, в толпу, снова в камеры. Отряды полицейских образовали заслон от напирающих репортеров и тысяч зевак, которые приветствовали Джона так, словно тот совершил что-то выдающееся.

– Машите рукой, – прошептал премьер-министр, мужчина за шестьдесят с лицом печального бульдога.

И Джон махал, и ликованию не было предела.

Очевидно, в этот день Италией не управляли, потому что все министры пришли пожать руку новоиспеченному триллионеру. И запомнить все имена было просто невозможно. Джон улыбался, пожимал руки, чувствуя себя словно в водовороте.

– Звоните в любое время, – заверял его каждый, и Джон кивал, обещал подумать над этим и спрашивал себя, какая может быть причина для того, чтобы звонить лично министру.

На обратном пути из Рима Джона охватило странное возбуждение. Ему казалось, что он и секунды не сможет спокойно просидеть в машине, скользящей среди пейзажей под теплым вечерним солнцем. Что-то должно было произойти, и он готов был отдать все, что угодно, ради того, чтобы узнать, что именно.

Значит, теперь все по закону. Самый богатый человек в мире, самый богатый человек всех времен и народов. Без заслуг, без усилий, без особых талантов, просто по прихоти предка, которого давно забыли бы, не будь этого завещания. Чувствует ли он себя теперь иначе? Нет. Он посмотрел на папку, содержащую кучу непонятных документов, – не то чтобы его богатство зависело в будущем от обладания этими бумагами: их заверенные дубликаты лежали у нотариуса, в министерстве, в бесчисленном множестве других мест. Он мог бросить папку в первую попавшуюся печь и все равно остался бы самым богатым человеком в мире, то есть эта папка, эти бумаги с печатями и подписями, списки счетов и состояний счета – все они доказывали что-то, остававшееся абстрактным: что он богат. Он не чувствовал себя богаче, чем сегодня в пять часов утра. Что изменила эта церемония? Ничего. Он раньше был гостем у людей, которые знали его меньше месяца, и он по-прежнему оставался им.

Когда улицы снова стали ýже и они наконец въехали в деревню, сотни людей выстроились вдоль дороги, хлопая в ладоши, пуская воздушных змеев. На поле Джон заметил палатки и карусели, которых не было еще утром. Народное гуляние, наверняка в его честь. Как будто он совершил нечто такое, за что его полагается чтить.

В холле виллы их ожидал стол с бокалами шампанского и большая пыльная бутыль в стеклянном охладителе.

– Мы позволили себе, – пояснил Кристофоро, – устроить для вас маленький праздник. То есть в первую очередь заботился обо всем Эдуардо.

Джон озадаченно кивнул, и у него возникло ощущение, что в жилах у него вместо крови бегают муравьи. Он смотрел, как наполняют бокалы, и больше всего ему хотелось убежать куда-нибудь, катать белье или развозить пиццу.

Альберто Вакки поднял бокал. В окно через балюстраду прямо на него упал последний солнечный луч, и пузырьки в нем стали похожи на жемчужины.

– Хотелось бы мне сказать, – заявил он, – что мы купили эту бутылку к вашему рождению и хранили ее до сегодняшнего дня. К сожалению, это не так, я купил ее только на прошлой неделе. Но она одного возраста с вами, Джон, – шампанское, которому двадцать восемь лет, одно из лучших, которое можно купить за деньги. À votre santé![20]

Весь вечер Джону казалось, будто он играет в каком-то странном фильме. Эдуардо помог ему правильно надеть фрак, и он буквально испугался при виде вызывающей почтение фигуры в зеркале. Но когда его затем представили целому ряду изысканных мужчин в похожих костюмах и женщин с головокружительно аристократической внешностью – даже Марко и другие телохранители были одеты в дорогие костюмы, – он порадовался, что одет столь же изысканно, как и остальные.

И позже, когда пианист и два других музыканта со всем старанием исполняли спокойную фоновую музыку, а все стояли, держа в руках бокалы и маленькие тарелки с закусками, и разговаривали так, словно завтра такой возможности не будет, Джон чувствовал себя словно под микроскопом. Мужчины громко смеялись его шуткам, женщины с ослепительными улыбками демонстрировали ему декольте – и все только потому, что он богат. Каждый, с кем он разговаривал, совершенно очевидным образом пытался произвести на него впечатление, завоевать его симпатию, и все только потому, что у него больше денег, чем у любого на этой планете.

Никто из присутствующих здесь людей шесть недель назад, когда он голодный, замерзший, с десятью центами в кармане шел по Нью-Йорку, не удостоил бы его и взглядом. А ведь изменились только его одежда, стрижка и число на счету в банке.

Ну ладно – числа на двухстах пятидесяти тысячах счетов.

– Каково чувствовать себя триллионером? – поинтересовался мужчина лет пятидесяти в костюме с воротником из леопардового меха и с кольцом с сапфиром размером с бычий глаз, который, если Джон ничего не перепутал, был известным продюсером.

– Мне тоже хотелось бы это знать, – признался Джон. – Я имею в виду, что могу наесться лишь досыта, надеть брюки лишь один раз… Но вообще-то я думаю, что у меня слишком много денег для одного человека.

Почему-то это оказалось не то, что хотел услышать этот человек.

– Вы притворяетесь скромником, синьор Фонтанелли, – заявил он, критически оглядывая Джона. – Но меня вам не обмануть. Видит Бог, я разбираюсь в людях.

Джон посмотрел ему вслед, когда он смешался с толпой гостей, и спросил себя, существуют ли люди, рассматривающие его не только как потенциальный источник кредита, а считающие его кем-то вроде идола. Самый богатый человек в мире… Если он не счастлив, то такого понятия как счастье не существует. Примерно такой девиз.

– Интересно, каково же чувствовать себя триллионером? – поинтересовалась женщина, волосы которой были сильно начесаны, а платье было впереди очень закрытым, зато на спине красовался такой вырез, что и придумывать почти ничего не оставалось. Она была дочерью крупного промышленника, замужем за сыном другого крупного промышленника, который на другом конце зала как раз флиртовал с черноволосой фотомоделью.

– Так же, как миллиардером, – с вежливой улыбкой ответил Джон. – Только в тысячу раз лучше.

Она обвела кончиком языка приоткрытые губы.

– Это звучит безумно волнующе. Наверняка у вас есть и потрясающая коллекция марок, столь же богатая, как и вы, не так ли?

Боже мой!

– Мне очень жаль, – поспешил заверить Джон, – но если я решу приобрести таковую, вы узнаете об этом первой, синьора.

Он поспешил удалиться. В туалете он встретил Эдуардо, который причесывался, и рассказал ему об этом. Тот усмехнулся его отражению в зеркале и сказал лишь:

– Смотрите, как бы она не выяснила, где находится ваша спальня.

– Серьезно? Я имею в виду, что ее муж стоял сантиметрах в двадцати от нас…

– И подъезжал к другой женщине, спорим? Я слышал, что у таких людей это обычное дело. Так что не переживайте.

Вернувшись в салон, он заметил, что она исчезла, ее долго не было, а в какой-то момент она появилась снова и казалась несколько растрепанной. Джон вспомнил совет Эдуардо и попытался не обращать внимания.

Был на празднике и министр финансов.

– Если вы ищете возможности инвестирования для своего капитала, – шутливо-заговорщическим тоном произнес он, – я горячо советовал бы вам наши государственные займы.

Джон понятия не имел, что такое государственные займы. Вероятно, это был всего лишь ничего не значащий разговор.

– Я подумаю над этим, – пообещал он и чокнулся с министром.

Встретившись с Альберто, он спросил у него об этом.

– Государственный заем означает, что вы одалживаете деньги государству, – пояснил он, держа в руках два бокала с напитками. – Деньги вы получите обратно по истечении строго оговоренного промежутка времени с установленными процентами. Довольно скучное, но нерискованное занятие, если не подыскивать займы обанкротившейся банановой республики.

– Это означает, что государство берет взаймы у частных лиц? – потрясенно прошептал Джон.

– Если правительство представляет бюджет, содержащий столько-то миллиардов задолженности, то именно с этой целью и выпускаются государственные займы. И каждый, кто хочет, может приобрести их. Это делают банки и частные лица тоже, да.

И с этим он оставил его, направляясь дальше к светловолосому существу, которое, как и все женщины на этом празднике, похоже, происходило из иной вселенной, чем та, в которой вращался Джон в своей прежней жизни.

Он снова столкнулся с министром финансов возле буфета, и, очевидно, их предыдущий разговор был не просто светской беседой, поскольку, накладывая себе на тарелку горы лососины и паштета из трюфеля, он снова заговорил о государственных займах и о том, подумал ли Джон уже над этим.

– Не знаю, – нерешительно ответил Джон. – Это надежные инвестиции? Я имею в виду, что вы – это государство. Если вы решите не возвращать деньги, я ничего не смогу поделать.

– Что вы! – В его голосе больше не было и намека на шутку, он выпрямился во весь рост. – Министр финансов скорее сократит пенсию собственной матери, чем не выполнит долговые обязательства. Чтобы пошли разговоры, будто мы – ненадежные заемщики… Это же все равно, что не оплачивать квартиру… Ни одно правительство в мире не может себе такого позволить.

Перед мысленным взором Джона тут же возникла обрюзгшая фигура мисс Пирсон, их квартирной хозяйки, как она всегда стояла в дверях и ссорилась с Марвином, когда они слишком затягивали с оплатой. Сколько же времени прошло с тех пор? Пара недель. Сто тысяч лет. Он понял, что имеет в виду министр. Правительству, которое не оплачивает долги, будет тяжело получить кредит. В принципе логично.

– У меня… э… – произнес он, пытаясь улыбнуться, – пока не было времени… продумать… э… инвестиционную стратегию. Но я подумаю над вашим предложением.

Он поговорил о погоде с лауреатом Нобелевской премии, с банкиром – о том, что Жака Ширака выбрали президентом Франции, а с сопранисткой – о конфликте в Боснии и Герцеговине. Принимал визитки, обещал проверить инвестиционные возможности и в какой-то момент перешел с шампанского на сельтерскую, поскольку ему постепенно становилось плохо.

– И каково же чувствовать себя триллионером? – поинтересовалась женщина с непокорными рыжими локонами. Ее красное блестящее платье вблизи оказалось неслыханно прозрачным.

– Чувствуешь себя так, – с трудом ворочая языком, заявил Джон, – как будто все женщины мира лежат у твоих ног.

– Ах, вот как? – Она бросила на него уязвленный взгляд.

И похоже было на то, что этот ответ оказался лучшим за сегодняшний вечер. На этот раз именно она удалилась под первым же предлогом.

Небо светлело, на нем проявлялись нежные серые и голубые оттенки, когда Джон закрыл за собой дверь своей комнаты и на миг прислонился к ней, чтобы насладиться нахлынувшим внезапно спокойствием. Кроме того, на ногах он держался уже плохо.

Самый богатый человек в мире? Сейчас он чувствовал себя самым усталым человеком в мире. Свежее белье на постели под откинутым одеялом манило к себе с невероятной силой.

Он открыл дверь шкафа, где внутри было зеркало, и снова оглядел себя нетрезвым пристальным взглядом. В принципе, неплохая одежда – этот фрак. Ему идет. К этому можно привыкнуть. Равно как и к тому, что он – обладатель триллиона долларов.

А вот привыкнет ли он к шампанскому, это уже другой вопрос. Он смутно припоминал, что пил с некоторыми людьми на брудершафт, но точно уже не помнил с кем. С Эдуардо – да, это он помнил. Тот еще потом ухаживал за женщиной в красном блестящем платье, а потом Джон его уже не видел. Равно как и женщину в блестящем платье.

Белоснежный фрак несколько пострадал. Он расстегнул запонки на манжетах, снял фрак, кое-как развязал ленту под воротничком. Собираясь расстегнуть жилет фрака, он услышал, как скрипнули ворота гаража.

В такое время? Он подошел к окну. С другой стороны загородного дома Вакки стояла небольшая низенькая пристройка, похожая на маленькую мастерскую или бывший сарай. Со стороны улицы там был обнесенный стеной дворик, и именно ворота в этот дворик и скрипнули.

Джон стянул с себя жилетку и нахмурился. На улице остановился автофургон, из которого вышел человек, часто делавший закупки для Вакки, и начал выгружать коробки. В окне пристройки горел свет, и через него Джон увидел сидящую за столом женщину. Когда мужчина поднес к двери первую коробку и, очевидно, постучал в двери, она встала, тут же показалась во дворе и стала помогать ему с разгрузкой.

Джон расстегнул рубашку. Спереди на ней тоже красовались пятна от вина, и он бросил ее в корзину для белья.

Странно. Есть кто-то, кому приходится работать в это время! Пожалуй, не стоит размышлять о таких вещах с таким количеством алкоголя в крови. Джон направился к постели и поддался ее невероятно манящему призыву.

Контейнеры всех цветов, казавшиеся издалека похожими на пестрые кубики, а вблизи – на исцарапанный измятый металлолом. Контейнерный кран, днем со скрипом выполнявший свою работу, а ночью покрывавшийся ржавчиной. Рельсы, усыпанные гравием дороги, древний пирс, выходивший в Гудзон и тщетно ожидавший грузовое судно.

Сьюзен Винтер пришла на место встречи на пятнадцать минут раньше, вышла на пирс, разглядывая игру света и тени среди небоскребов Манхэттена и размышляя, что можно сделать, имея восемьсот тысяч долларов в год. Когда пробило семь часов, она огляделась, мимолетно удивившись тому, что здесь поблизости может находиться кафе, но она была слишком восхищена мечтами о том, как скоро будут выглядеть ее счета, чтобы додумать эту мысль до конца.

Вернувшись обратно к контейнерам, она увидела, что между ними показался мужчина, и все снова стало так же, как тогда, когда она впервые согласилась зарабатывать деньги нарушением закона. На нем было то же самое темное пальто, что и тогда, и позднее, в последний раз – во время встречи перед Рокфеллеровским центром. Он двигался по-прежнему неуклюже, как будто страдал ревматизмом, лицо его тоже не стало красивее.

Очень знакомый. Она уже и имя его знала.

– Привет, Рэнди! – презрительно произнесла Сьюзен Винтер. – Мне жаль, что вам пришлось прийти сюда, когда за вами охотится весь мир. Но сегодня я договаривалась встретиться с вашим нанимателем.

– Я знаю, – заявил Рэндольф Бликер с омерзительной улыбкой. – Он дал мне поручение, касающееся вас.

И тут до Сьюзен с быстротой молнии дошло, что она одна, что она беззащитна. С анализом, касавшимся ее личных дел, ей никогда не везло. Она смотрела на Бликера и чувствовала, как глаза ее расширяются от ужаса.

На этот раз он достал из кармана не конверт с деньгами.