Читать книгу Александр Золотая грива - Андрей Ильин - Страница 5

Закончилась теплая, ранняя осень. Прибавилось желтых и красных листьев, ночи стали холоднее. Уже на полях не осталось ничего, крестьяне собрали последние колосья. Освободившись от трудов, люди стали чаще ездить в город за товаром и каждый набег приносил больше добычи. Но и риска стало больше. Удача еще сопутствовала ватаге Удала, он вовремя чуял опасность и выводил людей из-под удара. А они становились все чаще. Князь, обеспокоенный нападениями разбойников на купеческие караваны, начал посылать и старшую дружину на поиски и они не всегда были неудачными. Правда, удары чаще приходились на мелкие шайки, прячущиеся в лесу рядом с городом, но бывало, что попадалась и крупная дичь. Дружина великого князя состоит из лучших воинов. Прекрасно вооруженный, обученный, закаленный в непрерывных боях и походах, такой воин стоит десятка простых ратников. Даже малая числом дружина, в два десятка воинов, может легко уничтожить в открытом бою ватагу разбойников в сотню мечей. Княжеские воеводы рассылали малые дружины по окружным лесам. Воины опрашивали жителей местных деревень, хуторов и никто не смел скрыть правду о княжеского дружинника. Молчуны обретали красноречие на колу…

В лагере разбойников снова появился маленький проворный человек. Горбатенький, кривоногий, он суетливо прошмыгнул в шалаш к атаману, пошептал там, выскочил и исчез в высокой траве, как потревоженная гадюка. Разбойники сразу стали довольно переглядываться, укладывать дорожные мешки и готовить оружие. Все знали – не сегодня-завтра набег на толстых купчишек и добыча будет большой. Так всегда бывало после появления горбатого лазутчика. На этот раз все сложилось не так, как обычно. Неожиданно напасть на стоянку каравана не удалось, не успели вовремя подойти. Раздраженный первой неудачей, Удал приказал устроить засаду на дороге перед мостом. План атамана был прост – внезапно напасть с двух сторон, оттеснить охрану к реке и уничтожить. Опасность такого плана заключалась в том, что в случае неудачи разбойники сами рисковали оказаться прижатыми к воде. Речка хоть и узкая, но достаточно глубокая, в броне не переплыть. Ревун высказал осторожное сомнение в затее атамана, но Удал настоял на своем и разбойничья ватага спешно отправилась к переправе.

Самые медлительные еще только подходили к месту засады, когда запыхавшийся дозорный прибежал с сообщением, что караван на подходе. Банда разделилась на две половины. Первую возглавил Ревун. Увел своих людей на другую сторону, а Удал с остальными затаился в длинной канаве вдоль дороги. Алекше и в этот раз запретили участвовать в налете, да он и не настаивал – не хотел проливать напрасно кровь своих. Разбойничье дело ему очень не нравилось, но бросить шайку и уйти не мог. Старательный и услужливый до тошноты Дубина не оставлял ни на минуту. Они спрятались в кустах на невысоком пригорке и молча смотрели, как вдали показались первые возы. Громадные ломовые лошади бодро тащат нагруженные доверху телеги, колышутся пышные гривы, длинные хвосты со свистом секут неподвижный воздух, отгоняя приставучих слепней и мух. Подкованные копыта, размером с тарелку, врезаясь в сухую землю, оставляют глубокие следы. Возницы тоже как на подбор – здоровенные, у каждого из-за спины торчит рукоять огромной секиры. Алекша едва рот не раскрыл, засмотревшись на невиданных коней и только краем глаза скользнул по телегам. Показалось странным, что все закрыты широкими полотнищами, края аккуратно заправлены. Под плотной тканью топорщилось и вроде шевелилось, как поросята в мешке. Оглушительный свист со скоростью выпущенной из арбалета стрелы промчался над обозом. Разбойники, дико вопя и размахивая руками, бросились с двух сторон на обоз. Алекша ожидал, что, в караване начнется паника, беспорядок. Ничего подобного. Изумленно увидел, как звероподобные возницы, словно по команде, натянули вожжи, ломовые кони стали, как вкопанные. Холщовые рубахи слетели на землю, сверкнула на солнце броня, в толстых руках появились громадные секиры. На телегах зашевелилось, полетели в разные стороны тряпки, холстины. На землю спрыгнули княжеские дружинники в полном вооружении!

Залихватские крики разбойников как отрезало. Вместо них раздались растерянные вопли, разбойники смешались, но было поздно. Передние, самые быстрые, сразу попали под безжалостные удары. Остальные остановились, беспорядочно заметались. Дружинники без суеты построились в ряд, закрылись прямоугольными красными щитами и ряд двинулся навстречу атакующим, при этом левый край заметно выступил вперед и стал как бы загибаться, отрезая разбойников от леса. Алекша замер, не в силах отвести глаз. Он впервые в жизни увидел дружинников великого князя в бою. Закованные с головы до ног в железо, в остроконечных шлемах, укрытые алыми щитами, они показались ему сказочными великанами. Огромные двуручные мечи, которые не каждый может просто поднять, казались хворостинами, так легко дружинники управлялись с ними одной рукой. Каждый удар рассекал разбойника чуть не надвое вместе со щитом и доспехами. Сухая земля залилась кровью, страшно разрубленные трупы валяются в пыли тут и там, а из дружинников никого даже не ранили! Понятно, что конец шайки атамана Удала близок. Алекша растерянно смотрел на побоище. Он не знал, то ли убегать, то ли остаться, как вдруг за спиной раздалось мощное сопение, короткий рев и топот. Алекша обернулся – прямо на него мчится Дубина, размахивая тяжелой секирой. Мальчик торопливо отскочил в сторону. Дубина промчался мимо. Простодушный мужик забыл о строгом наказе атамана и бросился в битву. Алекша выскочил из кустов, крикнул:

– Стой, Дубина, пропадешь!

Какое там! Дубина мчался напролом, прямо в самую середину драки, при этом дико орал и размахивал секирой. Кто-то из княжеских дружинников услышал, обернулся. Увидел бегущего прямо на него разбойника с секирой, неторопливо воткнул меч в землю. Железные руки поднялись за спину, достали странный лук на палке. Небольшой, с очень толстой тетивой. Дружинник вложил короткую стальную стрелу в выемку, навел. « Самострел!» – догадался Алекша. Он видел такое оружие на княжеском дворе, его еще называли заморским словом арбалет. Самострелы были большой редкостью, их мало кто умел делать и потому ценились очень дорого. Пускал короткую стальную стрелу с такой силой, что пробивала любой доспех насквозь. Не спасал ни панцирь, ни щит, ни булатная кольчуга. Но и управиться с таким чудовищем мог не всякий – очень трудно натягивать тетиву, плетенную из железной проволоки. Стальной штырь с коротким свистом рассек воздух, насквозь пробил грудь Дубины. Над головой Алекши вжикнуло, раздался глухой удар. Дерево за спиной содрогнулось, полетели листья. Дружинник неспешно подошел, ногой в красном сапоге небрежно перевернул убитого. Поднял голову и его глаза сквозь прорезь шлема встретились с глазами Алекши. Бой к этому времени уже закончился, дружинники добивали раненых, так как князь приказал разбойный люд в полон не брать.

Окованная железом рука неторопливо поднялась и указала на торчащий в дереве штырь. Не сводя глаз с самострела, Алекша боком приблизился, несильно дернул. Штырь сидит в осине мертво, даже не сдвинулся. Дернул сильнее, еще, наконец уперся ногами и потянул изо всех сил. Штырь недовольно скрипнул. Алекша еще раз потянул и железный прут оказался у него в руках.

– Добро! – неожиданно басом прогудело над ухом.

Алекша обернулся – на вытянутую руку от него стоит тот дружинник с самострелом.

– Добро, – произнес еще раз, – за то, что дорогую стрелу достал. За это жив останешься… Но и только! – зловеще добавил.

Руки стягивает волосяная веревка, хлыст обвивает шею и сильная рука тащит пленника к возам. Дружинники сбились в кучу, живо обсуждают подробности сражения с разбойниками, хвастаются трофеями. Один заметил Алекшу, крикнул:

– Кремень, почто полоненка взял? Князь не велел!

– Да пацаненок, с нами не дрался, чего там! А мне батрак нужен, за свиньями глядеть, – лениво ответил дружинник. Дернул за веревку, недовольно буркнул: – Шибче копытами шевели!

Красное усталое солнце наполовину тонет в земле, Алекша сидит на холодном полу сарая. Рядом еще несколько холопов устраивают на ночь. Когда вели в сарай, успел рассмотреть обширный двор, добротный дом в два этажа и сараи со скотом. Дружинник по имени Кремень богат. Спать на холодной земле не хотелось. Алекша огляделся, но всю солому подгребли под себя холопы. Их здесь трое. Один издевательски заметил:

– Тебе подстилка не нужна. Ты в лесу и так привык спать, как зверь. Соломка нам нужна, людям. И глазищами не зыркай, а то вышибу!

И смачно харкнул ему на остатки рубахи. Кровь вскипела в жилах, огненной волной ударила в голову. Алекша ухватил за грудки, со всей силы швырнул. Холоп пролетел через весь сарай и с маху врезался в бревенчатую стену. Дерево негодующе хрустнуло, пыль с трухой посыпалась с потолка. Холопа отбросило обратно, он упал на спину. Широко раскинутые руки дрогнули несколько раз, больше холоп не шевелился. Сатанея от обиды, Алекша поворачивается к остальным…

Выйдя рано утром на крыльцо, княжеский дружинник Кремень увидел странную картину – дверь сарая, в котором ночевали холопы и пленник, широко распахнута. Поддерживая друг друга, выходят двое, в рваных рубахах, с синяками на все лицо. Третий чего-то замешкался в дверях. Раздается глухой хлопок, словно поленом стукнули по подушке. Третий холоп, нелепо размахивая руками, как гусь на взлете, помчался по двору. Споткнулся о корыто для свиней и с размаха шмякнулся в лужу, до полусмерти напугав хряка, мирно почивающего в самой середке. Кабан истошно заверещал, бросился бежать, дворовая девка с воплем шарахнулась в курятник, оттуда донеслось паническое кудахтанье, полетели куры, перья, что-то упало, загремело. Шум, вопли…

– Это чего! – грозно заревел Кремень, – это что такое, мать вашу! Сбесились сранья? Я вам покажу, где раки с перьями зимуют!

Крики как ножом обрезало, только куры еще долго всполошено кудахтали и обиженно взвизгивал хряк, жалуясь свиноматкам на людское свинство. Несмотря на дородность, Кремень легко сбегает с крыльца и направляется к сараю. Там уже собралась вся дворня. Два здоровенных холопа выволокли сопротивляющегося Алекшу. Остатки рубахи разорвались, клочья застряли в толстых пальцах. Сумел вывернуться, подставил ногу, локтем двинул в ухо и один холоп летит на землю. Второй широко размахивается, намереваясь дать в лоб. Алекша складывает пальцы в щепоть, коротко тычет в живот. Холоп придушенно охает, тощий зад с деревянным стуком врезается в утоптанную землю. В собравшейся толпе сверкнули вилы, кто-то замахивается топором.

– Не сметь! – рявкнул Кремень, – опустить оружие! Все прочь, за работу!

Недовольно бурча, холопы разбредаются. Кремень молча разглядывает стоящего перед ним пленника. Алекша остался в одних холщовых портках, по пояс голый. Кремень с видом знатока рассматривает телосложение. Он знал, какие мышцы толстеют от упражнений с мечом, секирой и булавой, какие от метания копья. Пленник выглядел очень хорошо, как боец.

– Ладно, – буркнул Кремень, – к свиньям не пойдешь. К другому приставлю.

По взмаху руки приблизились два гридня.

– В оружейную, – приказал он, – дать броню, палку и к старшине. Тот знает, что делать.

«Вот и замкнулся жизни круг, – философски думал Алекша, примеривая старые побитые доспехи, – опять за « болвана» для боярских деток». Невесело примерил деревянный щит и дубовую палку, заменяющую меч. Гридню надоело стоять в душной оружейной. Он широко размахивается, потная ладонь, как мокрая тряпка, шлепает по затылку.

– Пшел отсюдова, оборва!

От неожиданности Алекша шагает вперед, шлем съезжает на глаза. Второй гридень хмыкает, смачный плевок шлепается на пол. Алекша медленно поворачивается, ладонь поправляет шлем.

– Выходи первым против меня, мешок с навозом. Этой палки, – показал он глазами на дубинку в руке, – для тебя как раз хватит.

– Эт завсегда можно, – цедит сквозь зубы гридень, – ежели Кремень дозволит.

Вышли на задний двор, под неяркое осеннее солнце. Толстая корявая береза еще укрывала наготу желтыми листочками, но большая часть осеннего наряда уже лежит на земле. Алекша становится в середину желто-коричневого ковра, оглядывается. Посмотреть на полоненного разбойника сбежалась вся дворня. Появился Кремень. В красной шелковой рубахе, рукава закатаны до локтей, на запястьях золотые браслеты. Черные просторные штаны заправлены в красные остроносые сапоги. По случаю прохладного дня поверх рубашки надета соболья безрукавка. Мельком глянул на Алекшу, спросил, не обращаясь ни к кому:

– Где Гоняло, мой старший гридень?

Из толпы дворовых выходит невысокий парень в кольчуге, подпоясан широким кожаным ремнем. На боку меч в простых деревянных ножнах. Белобрысый, курносый, даже глаза светло-желтые. Лицо пересекает наискось тонкий багровый шрам от половецкой сабли.

– Слушаю, хозяин, – коротко кланяется старший гридень.

– Вот тебе « болван», – окая, гудит басом Кремень, – учи своих. «Болвана» не калечить и не убивать, понял?

– Понял, хозяин, – еще раз поклонился Гоняло.

– Ну, тогда приступай, – махнул рукой Кремень.

Гоняло опять склонился. Разогнулся, только когда красная рубаха хозяина скрылась за углом.

– Эй, Говняло… или как там тебя… назначь вон того, косорылого, – крикнул Алекша, не давая раскрыть рта старшему гридню.

В толпе дворовых кто-то ахнул – оскорбление услышали все. Гоняло сильно побледнел, желваки забегали под кожей, как растревоженные мыши. С трудом раздвинул бескровные губы:

– Хозяин велел не убивать, но… это последняя просьба приговоренного к смерти? Уважу!

– Уважь, уважь, ага, – торопливо сказал Алекша. Понимал, что, несмотря на приказ Кремня, гридни все равно забьют насмерть, не сегодня, так завтра, хотел побыстрее все закончить, потому и оскорбил так явно.

– Я должен этому мешку с навозом, – ткнул пальцем на того гридня, что ударил его в оружейной, – верно, косорылый?

Весь красный от злости, гридень только мотнул головой. Просьба « болвана» для Гонялы ничего не значила. Рука потянулась к мечу и жесткая, вся в мозолях, ладонь легла на рукоять, но что-то в бесшабашных глазах полоненного разбойника насторожило. Старший гридень не то что бы испугался, просто… решил не торопиться и потому кивнул тому, кого пленник назвал косорылым – начинай, мол. Гридень не спеша, вразвалочку пошел на Алекшу, на ходу вытаскивая меч и нехорошо улыбаясь. Все было рассчитано на публику и дворня дружно загомонила, посыпались шуточки, подбадривающие выкрики и советы, как быстрей расправиться с наглым лиходеем. Гридень так занят вниманием дворовых, особенно девок, что едва не раскланивается на ходу. На пленника с простой палкой и деревянным щитом даже не смотрел, а зря. Алекша сжался, как стальная пружина, тело окаменело в предчувствии короткой смертельной схватки. Замер и только глаза неотрывно следят за руками гридня, двигались, как и он. Гридню остался еще шаг до дистанции боя. Продолжает улыбаться, встряхивать чубом. Шлем залихватски сдвинут на затылок…

Алекша ставит ноги чуть шире. Странная одеревенелость, что охватила вначале, исчезает. Тело снова обретает гибкость, появляется сила. Слегка прогибается вперед, рука выбрасывается вперед и словно выстреливает дубовой палицей. Со скоростью камня, выпущенного из пращи, шипастое утолщение врезается в голову гридня, проламывает не защищенный висок. Короткий хруст, выплеск крови и мертвый гридень медленно валится на землю. Подбадривающие крики дворни как ножом срезает. Наступает мертвая тишина. Алекша отступает на шаг, на всякий случай оглядывается. Всюду белеют застывшие лица. Не только любопытные дворовые, но и стражники на стенах смотрят на него, в кузне ковали оставили работу, вышли во двор скотники и все, все. На удивление, не во всех глазах читается осуждение или злоба. Показалось, что некоторые смотрят одобрительно. « Видать, не всем нравился этот охламон. Гоняло тоже не отец родной каждому. Посмотрим, что дальше», – подумал Алекша. Он вопросительно глянул на старшего гридня.

– Ну, примерз?

– Нет, не примерз, – с трудом разомкнул восковые губы Гоняло, – теперь мой черед долг вернуть.

Поглубже надвинул шлем, закрылся щитом, сплошь оббитом железными пластинами и осторожно двинулся на Алекшу. Вдруг раздался окрик:

– Эй, Гоняло, у мальчишки только палка в руках и щит деревянный. Не стыдно тебе, витязь славный?

Все оборачиваются, как по команде. Возле распахнутых дверей кузни стоит коваль. Неторопливо вытирает жилистые закопченные руки о кожаный передник. Старая бычья кожа скрипит в громадных кулаках, будто жалуется на трудную жизнь и грозится вот-вот разорваться. Коваль насмешливо смотрит на старшего гридня, презрительно плюет.

– Он не ровня мне, а полоняник и лиходей! – цедит сквозь зубы Гоняло.

– Верно, – согласился коваль, – но ведь ты на двобой с ним идешь, у тебя меч, а у него только палка. Не срамно?

Коваль был уважаем за справедливость и прямоту. Он и хозяину, княжескому дружиннику, правду в глаза говорил и Кремень прислушивался к ковалю. К тому же мастер – золотые руки, его половина Киева знает. Старший гридень чует, что большинство собравшихся на стороне проклятого кузнеца.

– Дай меч гаденышу! – рычит на ближайшего гридня. Тот нехотя вытаскивает из ножен свой меч, швыряет, не глядя.

Алекша отбрасывает щит – все равно не умел им хорошо владеть – ловит быстрым движением. Теперь в одной руке зажат меч, в другой – дубовая палица.

– Да он оберукий! – удивленно произнес кто-то в толпе дворовых.

– Ничего. Коваль сказал, что наш Гоняло – витязь славный, – важно ответил другой голос.

– Во драка-то будет, – восторженно добавил третий, – эх, ядрена мать!

Как-то незаметно, словно само собой, образовался круг, откуда ни возьмись, появились добровольцы из стражников, что образовали живое ограждение. Алекше показалось, что сбежались даже свиньи, потому что из толпы явно слышалось хрюканье и недовольный визг. Внезапно налетает порыв холодного осеннего ветра. Сухие листья закружились в воздухе, взлетели и опали, словно занавес. Ледяное дыхание приближающейся зимы немного остудило разгоряченных близкой дракой дворовых, зато Гоняло разозлился еще больше.

– Все, хватит, балаган тут устроили! – заорал старший гридень. Наклонил голову, так что глаза теперь смотрели в узкую щелку между краем щита и железным наплывом на лобной части шлема. Руку с мечом отвел назад для удара концом ближе к земле и шагнул вперед.

Отбросив ненужный щит, Алекша почувствовал себя свободней. Его не волновал исход предстоящего поединка – он при всяком раскладе останется рабом княжеского дружинника. А раба каждый волен убить или искалечить, по Русской правде, своду законов, за убитого раба платят маленькую виру – штраф несколько медных монет. Коза на рынке стоит дороже. Но отдавать жизнь за просто так он не собирался. Крепко сжал меч, палицу и приготовился к последней драке. Первый удар отбивает легко. Самый простой – сверху вниз, чуть наискось, в левое плечо. Рубанул встречным наотмашь, шаг вправо и быстрый ответный удар палицей. Гоняло подставляет щит, отбивает, но щит заметно откидывает, так что край врезается в окружье шлема. Железо громко звенит. Из толпы дворовых раздались выкрики – восторженные и в ответ злые, разочарованные:

– Эх, ядреныть, как Гоняло по кочану заполучил! Готовь, паря, лобешник под щелбаны!

– Да пошел ты… Гоняло щас разгонится и даст твоему гаденышу, по задницу в землю вобьет!

– Не-а, не вобьет, не поспеет. Пацан вон как палкой лупит, ровно шаман в бубен… щас твой Говняло копыта отбросит!

Алекша действительно бил мечом и палицей быстро, мощно, бил без перерыва, не отходя и не отскакивая в сторону для красивого, но бесполезного маневра. Его старая броня не выдержит и одного удара, просто рассыплется и тогда точно конец. Он живет, пока старший гридень не достанет его мечом хоть раз. Гоняло отбивался изо всех сил. Лицо раскраснелось, пот льется потоком, даже портки мокрые, спина исходит паром, а проклятому разбойнику хоть бы что – дырявая броня свободно пропускает свежий осенний воздух, лохмотья рубахи не греют разгоряченное тело, а бьет, гад, так, что в голове гул стоит и ребра жжет огнем… если старший гридень бился, что бы прибить дерзкого раба, то есть просто так, то Алекша сражался за свою жизнь и честь. Для него это последний и самый главный бой. Он вложил в него все и потому победил…

Гоняло отвык от таких упорных схваток, начал быстро уставать. Пот заливает глаза, не дает видеть противника, а смахнуть горячую волну нет возможности – удары, острые, режущие, от меча и гулкие, проламывающие, от палицы, сыпятся, как горох из худого мешка. Посеченный на куски щит гнусно дребезжит после каждого удара, плечо онемело, не чувствует. Кровь из порезов заливает грудь, течет за пояс, теперь медленно ползет по ногам, в сапогах громко чавкает. Чувствуя, что приходит позорный конец, Гоняло отбросил ненужный щит, перехватил меч обеими руками. Алекша только этого и ждал. Один к двум – соотношение проигрышное. Поймал меч противника в крест, острие наискось врубилось в рукоять палицы и застряло. По толпе дворовых пролетел общий вздох. Все поняли, что схватке конец. Мальчишка разжал левую руку, дубовая палица повисла на мече Гонялы, неудержимо потянула вниз. Алекша дважды взмахнул мечом. Сначала на землю упали обе руки, меч и палица. Потом покатилась голова старшего гридня.

В наступившей тишине громом прозвучал скрип кожаного передника кузнеца. Он зачем-то опять начал вытирать руки, повернулся и массивная фигура скрывается в темноте кузни. Не говоря ничего, дворовые расходятся в разные стороны, незаметно исчезают в сараях. Только гридни остались. Они глупо смотрят на обезглавленное тело бывшего начальника, переглядываются. Наконец один, самый сообразительный, срывается с места так, что грязные пятки замелькали, будто лапы белки в колесе – помчался сообщить Кремню о происшедшем. Кремень пришел не скоро. В алой рубахе он явился, аки красно солнышко, неспешно и важно. Дворовые все попрятались, страшась хозяйского гнева, охрана на стенах усердно всматривается вдаль, словно вот-вот налетят на подворье с дикими воплями и визгом кочевники, хотя им, стражникам, дальше соседского забора ни черта не видно. Кремень аккуратно обходит кровавую лужицу, что натекла с убитых. Встает на бревно. Качается с пятки на носок, новые красные сапоги дружно поскрипывают, ветерок веет приятным запахом неношеной кожи. Мозолистая пятерня поднимается к затылку. Сдвигает соболью шапку на брови, так что глаза почти закрыло, осматривает побоище. Ничего не выражающие глаза останавливаются на пленном разбойнике.

Алекша сидит на перевернутой колоде для рубки мяса. Рядом валяются меч и дубовая палица. Старые доспехи небрежно брошены рядом и вообще вид у пленника такой, будто он после обеда отдыхает, еще б соломинка между зубов торчала. У Кремня аж кулаки зачесались. Однако он никогда не решал даже пустяшное дело сгоряча. Вот и сейчас – кулаки разжались, толстый указательный палец легонько тычется в соболиный ободок шапки, так что она съезжает на затылок. Солидно, как подобает хозяину, прокашливается.

– Вижу, не того болваном назначил, – пробасил, покачиваясь с пятки на носки. Красные сапоги весело заскрипели, соглашаясь с хозяином. – И кого ж мне теперь старшим гриднем ставить, а?

– Холуев хватает, – отозвался Алекша, – найдешь. Меня не вини, все видели, что я защищался.

Кремень грозно сдвинул брови.

– Дерзить вздумал! Мне!?

– Разбойник… – пожимает плечами Алекша. Послюнявил листок подорожника, приложил к царапине на плече. Кремень с трудом удержался, что бы не зарубить наглеца, но вообще-то лиходей прав, ведь князь строго запретил брать разбойников в полон. Теперь он никто и всяк волен его убить, даже последний холоп выше. Такому терять нечего.

– Эй! – рявкнул Кремень на весь двор.

Тотчас раздался грохот сапог, откуда ни возьмись, появился потный от страха гридень. От избытка усердия он все никак не может остановиться, топчется на месте и «ест» глазами хозяина.

– Здеся я! – орет во все горло.

Кремень брезгливо морщит нос, качает головой.

– Вижу, вижу, усердный ты мой. Покличь-ка сюда кузнеца.

– Слушаюсь!!!

Гридень поворачивается, вопит, что ест сил, на весь Киев:

– Кузне-ец!!!

От усердия раздулся, побагровел, только что на забор не вскочил, как петух и руками не захлопал. В кузнице прекратился железный перезвон, из багровой полутьмы выплыла жилистая фигура кузнеца. Черные от сажи крепкие руки упираются в бока.

– Слушаю, хозяин.

Кремень мотнул головой так, что соболиная шапка съезжает набок.

– Цепь, ошейник… К тебе в кузню, будет работать.

Для верности тычет пальцем на Алекшу.

– Лады, будет цепь с ошейником, – ухмыльнулся коваль. На грязном лице сверкнули белые ровные зубы. Отпустил кожаный передник, о который снова начал было вытирать ладони, весело машет рукой:

– Заходи, хлопец, примерять обнову!

С тех пор пленный разбойник стал жить в кузнице. Днем работал помощником кузнеца, на ночь на него надевали цепь с ошейником. Ужинал той же похлебкой, что готовили свиньям и ложился спать на лавку возле теплой печи. Утром вставал, отодвигал лавку и приступал к работе. Примерно три-четыре раза в неделю новый старший гридень заставлял его работать «болваном». Алекша не дерзил, соглашался. Надевал сразу два доспеха, кожаный и железный, который сам сделал из остатков ненужного железа и выходил на задний двор, где гридни готовились до боя. Дрался Алекша жестоко. Лупил гридней от всей души, не жалея дубовых палок и их доспехов, которые сам же и ремонтировал потом. Гридни злились, пытались несколько раз подстеречь, но все попытки избить его окончились ничем – проклятый разбойник никогда не расставался с тяжелой дубиной и самодельным панцирем. Пробовали жаловаться Кремню – бесполезно. Кремень только посмеивался в черную бороду, согласно кивал. Наоборот, приказал старшему гридню чаще устраивать учебные бои с пленным разбойником, что б стража, а гридни в основном несли сторожевую службу, не толстела на боярских харчах, а набиралась боевого опыта в сражениях с настоящим разбойником. Конечно, и Алекше доставалось по первое число. Приходилось и ему вправлять по ночам выбитые суставы, зашивать раны. Очень пригодилось умение варить лечебные снадобья, потому часто вспоминал лесную колдунью добрым словом, а траву для лечебных зелий принесли дворовые девки. Молодой разбойник выглядел куда привлекательнее в глазах женской половины, чем кисло-пресные стражники и дворовые холопы. А когда изготовленный Алекшей отвар избавил хозяйскую дочку от прыщей, чуть ли не красавицей сделал, даже Кремень стал относиться к нему добрее, а бабье так и вовсе было готово на любые услуги.

…к середине января, когда лютый мороз становится абсолютным властелином Руси, когда вороны, посмевшие взлететь над заснеженными полями, замерзают налету и падают на стылую землю ледяным комком, боярские гридни взбунтовались. Наотрез отказались биться один на один с «бешеным болваном» – именно так гридни прозвали между собой Алекшу. Старший гридень беспомощно разводил руками – ни уговоры, ни угрозы уже не действовали. На обильных свиных харчах полоненный лиходей обрел прямо таки кабанью силу. Частые драки ни на жизнь а на смерть с ненавидящими гриднями превратили его – не гридней! – в настоящего бойца и теперь всякий бой заканчивался победой разбойника. Кремень молча выслушал жалобу старшего гридня, долго барабанил корявыми сильными пальцами по столу, шумно дышал в бороду. Когда повернулся к старшему гридню, на боярском лице было написано крупными буквами – гнать надобно тебя, старший, вместе со всеми твоими гриденятами, однако вслух сказал так:

– Лады, тогда один к трем. А ежели и так не пойдет, опять жалобиться станут, то я тебя на цепь посажу. Вместо разбойника и лиходея.

Охраняющие вход в боярские покои стражники видели, как старший гридень выполз из горницы задом наперед и долго пятился, будто испуганный рак, пока не оступился на лестнице. Грохнуло, стальной шлем с кастрюльным шумом поскакал по ступенькам, а сверкающий панцирь, которым так гордился старший гридень, подло заскользил вниз, к выходу, веселым звоном оповещая всех – вот как мой хозяин летит, быстрее всех!

Весна в том году наступила, как разбойничий набег – вдруг и сразу. Еще утром холод властно рисовал узоры на дорогом оконном стекле, от его тяжелой поступи трещали деревья, озера прикинулись ледяными черепахами и тихо-тихо сидели под прозрачными панцирями, а к полудню солнце как очнулось – принялось торопливо рубить желтыми мечами лучей снежное покрывало земли. Наглые сугробы, толстые и важные, словно боярские животы, в одночасье заскромничали, стали прямо на глаза худеть, сморщиваться. Старые корявые сучья, сброшенные деревьями прошлым летом, выперли наружу, как ребра на тощей корове. Жестокий тиран – мороз тихо убрался восвояси, на вершины далеких гор, свесил оттуда толстые щупальца ледников и затих, с неодобрением наблюдая за беспорядком наступающей весны. На смену строгой твердости льда пришло тихое коварство воды. По-змеиному бесшумная и холодная, она проникла во все щели, заполнила ямы, погреба, забралась под умирающий снег и терпеливо ждала, когда беспечный путник наступит, провалится и тогда наброситься, дабы промочить растяпу до костей. К концу недели снег окончательно исчез со двора. Теперь от забора до забора привольно раскинулось море толстой черной грязи. Холопы набросали валежин, чтоб можно было ходить, не пачкаясь, но сделали это кое-как, лишь бы было. Мокрое дерево к утру леденело, становилось скользким. Теперь любимым развлечением дворни стало наблюдать, как мужики и бабы ходят по валежинам, поминутно оступаясь в грязь. Особый восторг вызывало падение женской части дворовых. Мужичье просто заходилось от хохота, когда какая нибудь баба соскальзывала и валилась в грязь, высоко задирая ноги, при этом особым успехом пользовались толстые, дебелые бабищи пудов эдак под семьдесят.

Как-то воскресным вечером Кремень решил пройтись по двору, оглядеть хозяйство да заодно проведать пленника. Дверь в старую кузницу бесшумно отворилась – смазали петли, черти заботливые, невольно подумал Кремень – и разношенные красные сапоги тихо ступили на сухой земляной пол. Под дальней стеной, на лавке, как и ожидал Кремень, лежит полоненный разбойник, которого пленником вообще-то уже никто не считает. Лежит, закинув руки за голову. Невольно бросается в глаза, как бугрится мышцами широкая грудь. Чуть слышно захрустел маленький уголек под сапогом. Пленник неторопливо вынул руки из-под кудлатой головы, лениво вытянул и опустил – здоровенные-то какие! Лавка по-старчески хрустнула, зазвенела цепь. Пленник поднялся во весь рост и удивленный Кремень невольно отступил на шаг – вчерашний сопляк превратился в молодого парня ростом и статью, как у самого Кремня, а боярин высок и крепок телом, как и положено старшему дружиннику великого князя.

– Здоров будь, боярин, – вежливо приветствовал Алекша.

– Божьей помощью, – буркнул Кремень, – живу, пряники жую.

Неспешно повертел головой, вроде как оглядывая хозяйским оком кузницу, а на самом деле высматривая место, где почище – не пристал боярину разговор стоя. Только кузня не палата, резной лавки нет. Увидал на наковальне заготовку для меча, взял.

– Чья работа?

– Моя. От начала до конца, – ответил Алекша.

– Неплохо, – повертел он блестящее лезвие, – неплохо. И кузнец тебя хвалит. Кстати, где он?

– В корчму пошел, чего-то там с друзьями отмечает.

– Ага. Ну, лады… как придет, скажешь, чтоб цепь-то с тебя снял. Хватит уже.

– Спасибо, боярин, – поклонился Алекша, – только чего кузнеца-то ждать, я и сам могу.

Не спеша намотал цепь на левую руку, дернул. Толстый кованый гвоздь длиной с ладонь выскочил из дубового бревна, как его кувалдой с другой стороны вышибли. Затем взялся за железный ошейник, одна рука подалась вверх, другая вниз – ошейник переломился, как куриная нога.

– Железо плохое, перекаленное, – зашвырнул цепь в угол.

Боярин только крякнул. Выходит на улицу. Холодный весенний воздух пополам с запахом свежего свиного навоза заполнил боярскую грудь, вырвался на волю грозным ревом:

– Панас, чертов свинопас, ко мне-е!!!

Загремело, громко хлопнула дверь. С пристройки, будто кипятком ошпаренный, вылетает плотный такой, почти круглый, мужик. Полотняная рубаха пузырем, волосы дыбом во все стороны, одна нога в валенке, другая босая.

– Здеся!!! – выпалил он, тараща глаза.

– Ты, Панасушка, хорошо ли за свинюшками моими смотришь, а?

– Как за родными детушками, боярин! – клянется мужик.

– Ага, ага… разбойник полоненный, что в кузне – он ведь на твоих харчах живет, да? – до того раздобрел, что цепи рвет движением плеча.

– Кушаньем его не обижаю, боярин, как приказывали.

– Ну так вот, Панас, – гремит глас боярский, – я сейчас пойду на хряка своего любимого посмотрю и ежели он, хряк мой, не будет таким же здоровым, как лиходей полоненный, – боярин перевел дух, – то ты, Панас, сам за хряка будешь, покудова все свиноматки не опоросятся!!! – по-медвежьи ревет Кремень.

Стихли раскаты грома боярского голоса и в наступившей тишине притихшие дворовые услыхали, как коротко взвыла женка свинаря.

Ручьи талой воды незаметно унесли март, уже апрель тихо исчезал вместе с последним снегом. Однажды утром, когда ленивое солнце только наполовину выползло из дальнего леса и нехотя разбросало худые желтые руки лучей во все стороны, произошло пустяковое, на первый взгляд, событие, но именно оно в корне изменило всю дальнейшую жизнь Алекши. На вечер пятого дня недели весь Киев ходил мыться. Бани начинали топить с утра. По улицам медленно растекался березовый дым, он проникал во все щели, затаивался в углах, на чердаках и подвалах. Воздух так переполнялся этим запахом, что, когда исчезал, людям казалось, что чего-то не хватает. Некоторые так и топили печи березовыми поленьями круглый год. Странно, но Алекша не любил горячую баню. Вечером он спокойно ложился спать, рано вставал и шел в остывшую баню мыться. Так было и сегодня. Усталый, умиротворенный вышел из тесной бани. В крестьянских полотняных портках, в обрезных валенках на босу ногу и по пояс раздетый. В каждой руке держал по большой дубовой шайке. Как-то бесконечным зимним вечером, от скуки, смастерил и теперь всегда ходил с ними в баню. Шайки получились тяжелыми, корявыми, ну, бочки с ушами, но зато сделано своими руками и Алекша втайне очень гордился своей «бочкотарой».

Холодный воздух маленькими морозными коготками радостно вцепился в распаренное тело, стал грызть, кусать, вроде как стая маленьких игривых щенков решила поиграть с человеком. Алекша расправил плечи, вытянул руки в стороны, медленно поднял вверх. Дубовые шайки изо всех сил потянули вниз, мышцы вздулись буграми по всему телу. Алекша напряг мускулы и тяжелые шайки словно подбросило в светлеющее небо. Алекша потянулся, по-волчьи подвывая… кто-то вдруг громко охнул. Медленно опустил руки, обернулся – налево, в открытом окне боярская дочь. Васильковые глаза смотрят, не мигая, ротик полуоткрылся и сама боярышня неподвижностью стала похожа на восковую фигуру. Из-за голого плеча по-скоморошечьи выглядывает круглое лицо девки прислужницы – рот до ушей, подмигивает сразу обоими глазами, пальцами показывает такое, что Алекша сразу ощутил утреннюю свежесть. Тут боярышня опомнилась, со всей силы сунула локтем девку в пузо, захлопнула окошко.

Кто что видел и как доложил, неизвестно, только в полдень между Кремнем и его женой состоялся разговор. Боярин только присел на резную лавку в горнице, как туда ворвалась жена. Боярыня, сама будучи древнего рода, важностью и дородностью не обладала, была малорослой, но подвижной и скорой в делах и мыслях. Великанского росту Кремень влюбился в крошечную красавицу сразу, любил до сих пор и потому всегда слушался беспрекословно. Но годы берут свое. И сейчас, едва распахнулась дверь и боярского слуха достиг скорый перестук каблучков, Кремень поморщился. По топоту благоверной определил, что настроение у нее очень плохое. Вслед за дробью сапожек боярыни слышатся странные шлепки, словно боярыня гуся на поводке ведет. Кремень скосил глаза – его маленькая жена тащит за собой зареванную дворовую девку, прислужницу дочки.

– Вот! – тонким голоском выкрикнула боярыня, – слушай! Говори, чума … – и больно ущипнула служанку.

Дебелая девка щипка даже не заметила. Утерлась подолом сарафана, вдохнула полную грудь воздуха и забубнила. Уже через минуту Кремню показалось, что по горнице летает огромный, непрерывно жужжащий шмель. Глаза стали закрываться, отяжелевшая голова склонилась на грудь. Из полудремы вывел визгливый крик:

– Да что ты за отец такой! Тебе на все наплевать, даже на собственную дочь!

Кремень вздрогнул.

– Да не сплю я, не сплю… гм… задумался.

– Пошла прочь, дура! – боярыня звонко хлопнула маленькой ладошкой по толстой харе девки. Служанка торопливо развернулась, шлепающие шаги стихли за дверью.

– Ну что?

– Так ни чего ж не было! – удивился Кремень, – зачем шумела?

Тоненький голосок боярыни сорвался на писк:

– Ни-и-и было!!! А голым из бани выходить – это что? Это как!?

– Да не голым, в портках он был, – отмахнулся Кремень, – и в баню пошел спозаранку. Ты лучше узнай, чего наша дура с самого сранья у окошка торчит.

– Я узнаю, я все узнаю! Твоя дочь влюбилась в злыдня и лиходея – с тебя как с гуся вода! – затопала маленькими ножками боярыня.

Кремень недовольно завозился на лавке.

– Да не лиходей он. Ну, был в шайке разбойничьей, да. Но ведь никто ж не видал, разбойничал или нет. И в полон он сдался, не противился, иначе жив бы не был. Ведет себя тихо, не балует, исполняет все, что ни скажу. А по нашей правде такой человек разбойником не считается и казнить его не за что.

Боярыня, севшая было рядом на лавку, вскочила. Карие глаза пожелтели, засверкали. Застрекотала, как сердитая белка.

– Как же тихо, когда двое соседских девок с животами ходят, да и наши, смотрю, тоже что-то толстеть начали!

– Неужто он всех? Да ну… – усомнился Кремень, – а если и так, то что? Они ж сами, дуры, лезут. И вообще, – махнул рукой, – это дело такое, независимое. У него жены-то нет, вот и… А у меня есть, вот и…

Боярыня покраснела, отвернулась.

– Успокойся, золотко мое, – погладил Кремень громадной ладонью маленькую голову жены, – скоро князь посольство посылает к ромеям. Я тоже поеду. Заберу с собой и все дела.