Читать книгу Интервенция против мировой революции. Разведывательная предыстория «Северной экспедиции» Антанты (1917—1918 гг.) - Андрей Иванов - Страница 2

В современных условиях становления многополярного мира, несмотря на усилия международных организаций и гражданского общества, вооруженная агрессия по-прежнему остается не только распространенной альтернативой дипломатическому урегулированию конфликтов, но и одной из постоянно совершенствуемых человеком насильственных практик. По мнению экспертов, в данный момент мировой истории происходит масштабное внедрение военных приемов и средств в сферу международных отношений. Место войны, ранее являвшейся, фактически, единственной формой вооруженного противоборства стран и народов, в XX – начале XXI веков все активнее занимают терроризм, геноцид, интервенция и т. д. Последнее из этих понятий в настоящее время получает все более широкое распространение на международной арене, хотя в «Концепции внешней политики Российской Федерации», утвержденной Президентом В. В. Путиным 12 февраля 2013 года, подобные операции названы «подрывающими устои международного права».

По мнению Министра иностранных дел России С. В. Лаврова, использование военных интервенций с целью смены политических режимов в неблагополучных странах – это «прямой путь к потере контроля за глобальными процессами, что больно ударило бы по всем членам мирового сообщества, включая инициаторов внешнего вмешательства»1. Это убеждение поддерживается и представителями зарубежного научного сообщества, по словам которых, сейчас «почти невозможно установить глобальный демократический контроль над проведением интервенций», а «начав интервенцию, становится невозможно ее контролировать»2.

В этом контексте противодействие попыткам интервенции на данный момент входит в число приоритетных задач государства, так как от эффективности этой деятельности нередко зависит существование страны. В свою очередь, выработка рекомендаций по преодолению указанных проблем стала бы невозможной без осмысления соответствующего исторического опыта. История показывает, что недостаточное внимание государственной власти к проблеме ограждения внутреннего устройства от деструктивного внешнего воздействия создает риски дестабилизации. Как следствие, вопрос об изучении механизмов подготовки и проведения интервенций становится все более острым, так как полученные в ходе таких исследований выводы в перспективе позволят вскрывать и успешно противостоять попыткам вмешательства во внутренние дела суверенных государств на ранней стадии.

При этом наравне с интервенциями военными, в которых главным инструментом достижения поставленных целей является армия, то есть вооруженные силы государства, существуют интервенции экономические, дипломатические, идеологические, разведывательные и т. д. В недавнее время эта классификация приобрела актуальность, поскольку «за последние 20 лет вооруженные интервенции приобрели как военные, так и гражданские черты»3. По мнению военных специалистов, сейчас в межгосударственных конфликтах все чаще силовые акции используются только тогда, когда «исчерпаны политические, дипломатические и иные возможности» добиться успеха, а главным ресурсом для этого становится способность «диктовать свою волю противнику без применения оружия»4. Как заметил президент Академии военных наук генерал М. А. Гареев, сегодня «мир вступает в период войн нового поколения, направленных не столько на непосредственное уничтожение противника, сколько на подрыв его военной мощи изнутри, достижение целей путем политического и экономического давления»5.

Еще в 2005 году в США увидел свет документ под названием «Внедрение сетецентричного военного искусства», созданный на основе идей вице-адмирала А. К. Сибровски и аналитика Дж. Гарстка. Одним из важнейших элементов их концепции было объединение военных подразделений, разведывательных служб, дипломатических и экономических ресурсов, журналистики и общественных организаций в единую сеть, добывающую и перераспределяющую информацию. Эта схема должна была обеспечить высокоскоростной обмен актуальными данными, который, будучи дополненным знанием системы принятия решений и стратегии противника, позволял бы опережать его в ходе военных действий6. По сути, в рамках подобных операций главной действующей силой становится отнюдь не армия, а иные государственные или даже неправительственные ведомства и институты, акции которых, как правило, носят скрытый, неявный характер.

В современной военной теории даже родилось особое понятие – «гибридная война», по которой обычно понимают «использование военных и невоенных инструментов в интегрированной кампании, направленной на достижение внезапности, захват инициативы и получение психологических и физических преимуществ, с использованием дипломатических возможностей, оперативных дезинформационных операций, а также электронных и кибернетических операций, военных и разведывательных действий под прикрытием, а иногда и без прикрытия, и экономического давления»7. Фактически, в данном определении ярко отражена модель не только войн, но и интервенций настоящего и прошлого.

Вышеназванные обстоятельства существенно затрудняют как обнаружение иностранных вмешательств, так и противодействие им. Особенно сложно решить данные задачи в ситуации разведывательной интервенции, проводимой агентурными службами государств, чья деятельность, как правило, автономна и целиком строится на применении тайных, негласных методов и техник, подчас сопряженных с нарушением закона. Несмотря на то, что залогом ограничения подобной активности спецслужб, по мнению Президента России В. В. Путина, должен являться «гражданский контроль за работой госаппарата»8, даже после введения соответствующих мер крупнейшими мировыми державами, активное вмешательство разведывательных и контрразведывательных органов во внутреннюю политику суверенных государств сохраняется в практике межгосударственных отношений. Более того, диапазон использования разведки в политике только расширяется. Сегодня специалисты даже выделяют «информационно-разведывательные операции» в отдельную разновидность информационного противоборства наравне с кибернетической и психологической борьбой9.

Хотя описанные тенденции, по большей части, свойственны интервенциям XXI века, их истоки кроются все же в конфликтах прошлого, и политические деятели регулярно апеллируют к историческим аналогиям при принятии ответственных решений. Например, член Международно-правового совета при МИД России В. Котляр справедливо отмечает, что отдельные элементы методики ведения «гибридных войн» используются в вооруженных конфликтах уже сотни лет10. В этом ракурсе изучение опыта интервенций прошлого в значительной степени позволяет выявить наиболее опасные для государства формы внешнего вмешательства, апробированные в различных условиях. Этот опыт является необходимым условием формирования способности общества противостоять дезорганизации и кризису государственности.

По всей видимости, для определения роли и направлений деятельности зарубежных силовых ведомств (особенно специальных служб) в реализации политики интервенции на российской почве оптимальным конфликтом является Гражданская война 1918—1920 годов, активное участие в качестве интервентов которой принимали страны, являющиеся потенциальными противниками России и в настоящее время.

Хронологические рамки исследования охватывают 1917—1919 годы. Этот период совпадает с активным вмешательством Британской Империи во внутриполитическую жизнь России с использованием средств дипломатического, агентурного и вооруженного воздействия. Выбор подобных временных рамок обусловлен тем, что именно эти события, по мнению ряда современных специалистов, способствовали формированию представления о вооруженных силах и специальных службах, как «фундаментальном инструменте политических действий, как внутри страны, так и за рубежом»11.

Начальная дата исследования предопределена свержением монархии и зарождением революционной нестабильности в стране, что сделало Россию потенциально уязвимой для внешнего воздействия ввиду неустойчивости внешнеполитического курса нового правительства, не обладавшего, к тому же, достаточной легитимностью. Соответственно, конечная дата исследования связана с отказом руководства Британии от использования силовых методов решения «русского вопроса» ввиду их недостаточной эффективности в сложившейся военно-политической ситуации.

Территориальные рамки исследования ограничены Европейским Севером России в границах антибольшевистской Северной области, то есть территорией, подконтрольной антибольшевистским силам в период иностранной интервенции. Данный регион, по мнению большинства историков12, стал зоной наиболее тесного сотрудничества участников Белого движения с иностранными силами, игравшими здесь заметную роль в политической, экономической, военной, даже религиозной жизни. Вопреки мнению британского исследователя Л. Рея, «таинственные арктические пустыни попали в центр внимания глобальной политики»13 не в конце XX века, а еще в его начале. Новейшие исследования показывают, что именно этот регион в указанный период времени стал центром концентрации геополитических, экономических, идеологических и иных противоречий между «великими державами», обусловленных разным видением мирового устройства после окончания Первой мировой войны.

Вместе с тем, необходимо принять во внимание тот факт, что любой регион не является замкнутым, изолированным территориальным образованием, а находится в постоянной взаимосвязи с иными регионами и странами. Опираясь на тезис советского социолога Н. А. Аитова о том, что регион – это не только территориальное образование, но больше «социально-экономическая общность, определяемая единством экономической, политической и духовной жизни»14, можно утверждать, что экономические и политические границы региона могут не совпадать с границами географическими. Это обстоятельство нельзя упускать из виду, так как «интервенция резко расширила содержательные, пространственные и масштабные рамки гражданской войны, подняла внутренний военный конфликт в России на международный уровень»15. Соответственно, для комплексного описания деятельности британских спецслужб в рамках настоящего исследования, требуется уделить внимание их работе на территории Великобритании (где располагались управляющие структуры, ответственные за ведение агентурной деятельности в России), а также в Петрограде и других крупных городах, ситуация в которых оказывала влияние и на работу спецслужб на Русском Севере.

Гипотеза исследования состоит в том, что эффективность интервенций, проводимых с участием нескольких государственных ведомств одновременно, определяется степенью совпадения их корпоративных целей и интересов, способностью адекватно и непротиворечиво оценивать обстановку для выбора наиболее оптимальной стратегии действий, координировать усилия при реализации выбранной стратегии. Выбор правительством политического курса в условиях конфликта между различными государственными службами по названным вопросам обусловлен предоставляемой данными структурами информацией о развитии ситуации, которая может отличаться субъективностью, неоднозначностью, искаженностью и т. д.

Одну из ключевых ролей в формулировке данной гипотезы сыграла статья доктора юридических наук Т. В. Дерюгиной «Актор, как активная сторона, создающая и влияющая на ход социального конфликта в зависимости от своих интересов». В названной работе автор предлагает выделять среди участников конфликтов категорию «акторов», выделяющихся степенью активности и вовлеченности в процесс противоборства. Согласно данному определению, актор – это «активный участник конфликта, создающий его, влияющий на его ход, способный не только провоцировать конфликтные ситуации в зависимости от собственных интересов, но и свести конфликт до минимума и (или) устранить его»16. С этой точки зрения, в политическом конфликте актор имеет возможность, выступая от имени государства, преследовать личные или корпоративные интересы.

По словам современных ученых, «эмпирические исследования политики принятия решений в реальной военной ситуации и на учениях доказали частое использование командных методов, с помощью которых опытный и убежденный в своих знаниях командующий обходит формальный процесс принятия решений, чтобы соответствовать моделям, возникающим из отслеживания пространства боя»17. Фактически, это означает, что армейские командиры, равно как и гражданские чиновники, оказываясь в обстановке, требующей немедленных действий, без труда идут на нарушение установленных процедур и правил, если верят в необходимость и оправданность своих действий.

В таком ключе международная интервенция вполне может являться прямым следствием действий подобных акторов, которые, обладая разной степенью субъектности18, используют имеющиеся у них ресурсы для достижения собственных целей, что делает весьма актуальным выявление роли каждого из них в эскалации конфликта. Применительно к событиям 1917—1919 годов в качестве такого актора конфликта предлагается рассмотреть специальные службы Британской Империи.

Не меньшее значение для определения исследовательской позиции имел так называемый «закон Макнамары» («McNamara’s Law»), названный по имени министра обороны США и звучащий следующим образом: «невозможно предсказать с высокой степенью достоверности, каковы будут результаты использования военной силы из-за рисков случайности, неверного расчета, неверного восприятия и невнимательности»19. В британской социологии этот закон был переформулирован З. Бауманом следующим образом: «число факторов, принимаемых во внимание при планировании и осуществлении решения каждой проблемы, всегда меньше, чем сумма факторов, влияющих на ту ситуацию, которая породила эту проблему, или зависящих от нее»20.

Дальнейшие рассуждения в этом ключе привели известного американского экономиста Г. А. Саймона к формулировке теории «ограниченной рациональности»21, согласно которой государственные деятели, равно как и рядовые граждане, регулярно вынуждены принимать решения в условиях недостатка информации и бесконечности спектра возможных последствий, не поддающихся точному просчету. В свою очередь, раз при принятии политических решений акторы лишены возможности анализировать всю совокупность информации по рассматриваемой проблеме, становится невозможным определение наиболее рациональной модели поведения, поэтому ответственные лица нередко делают выбор под влиянием прошлого опыта22, эмоционального состояния, идеологических предпочтений и позиции той коллективной общности, с которой они себя ассоциируют. Соответственно, из-за «ограниченной рациональности» сотрудников бюрократического аппарата при принятии политических решений наиболее вероятен выбор того из вариантов, который приводит к удовлетворению личных или корпоративных, а не национальных интересов23.

Если учесть, что получение информации, оценка ее достоверности, интерпретация и формулировка рекомендаций правительству в начале XX века относились к компетенции разведывательных органов, то именно от эффективности их непосредственной работы и качества взаимодействия с иными ведомствами часто зависел успех военно-политических операций. Правомерность тезисов Р. Макнамары, Э. Баумана и Г. А. Саймона в приложении к специальным службам была на обширном эмпирическом материале подтверждена директором Научно-исследовательского института глобальных социально-политических процессов Нижегородского государственного университета имени Н. И. Лобачевского С. В. Старкиным. По его словам, «результаты разведывательного анализа не являются и не могут быть абсолютно объективными вследствие искажающих субъективных факторов, предопределяемых комплексом переменных, таких как общее представление о международных отношениях, набор базовых мировоззренческих установок, экспертное знание, помогающее аналитику квалифицировать и анализировать информацию»24.

Эта идея во многом восходит еще к известному высказываю К. Маркса, что бюрократическая иерархия основывается на получении и распределении информации: «Верхи полагаются на низшие круги во всем, что касается знания частностей; низшие же круги доверяют верхам во всем, что касается понимания всеобщего, и, таким образом, они взаимно вводят друг друга в заблуждение»25.

Так, еще в 1950-х годах английские историки обращали внимание читателей на фот факт, что вектор британской внешней политики накануне Первой мировой войны часто колебался под влиянием общественного мнения, выражаемого в различных памфлетах и материалах СМИ26. Для удержания власти политические деятели были нередко вынуждены предпринимать внешне популярные, но неэффективные шаги, чем умело пользовались оппозиционеры-памфлетисты, изображая внешнеполитические события в выгодном для себя свете27. Этот метод воздействия на высшее руководство страны, как хорошо показал в своих работах сотрудник английского «Центра Философии естественных и социальных наук» К. Вильямс, в годы войны использовался и специальными службами. Из проанализированных им документов Имперского Военного Музея и Национального архива Великобритании выходило, что в годы Первой мировой войны «разведсводки часто основывались на иррациональных идеях, вводивших политиков в заблуждение»28.

Наконец, существенным подспорьем в формировании гипотезы исследования стали выводы бывшего заместителя ответственного секретаря Совета по внешней политике при Комитете по международным делам Государственной Думы Российской Федерации А. В. Лаврентьева, изложенные в монографии «Гражданский контроль над вооруженными силами и разведывательными службами в США (по американским источникам)». В этой книге автор на основе анализа зарубежных материалов, пришел к заключению, что в период с 1947 по 1974 годы американский Конгресс, призванный следить за соблюдением законности сотрудниками разведки и контрразведки, фактически, попустительствовал их противоправным действиям29. Тем самым, в XX веке специальные службы имели возможность действовать за рамками законодательства, проводя операции, не всегда согласующиеся с политическим курсом правительства. Существование данной проблемы в США заставляет обратить внимание и на другие страны англосаксонской правовой системы для выявления аналогичных дисфункций.

В связи с тем, что изучение разведывательных акций сопряжено с проблемой засекреченности многих ведомственных материалов, один из ключевых вопросов является источниковая база исследования. Для решения поставленной цели и задач автором был привлечен комплекс опубликованных и неопубликованных документов и материалов, которые условно можно разделить на 5 групп:

Документы общегосударственного и международного характера (законы и подзаконные акты, дипломатические соглашения, распоряжения высших административных органов государства и т.д.);

Документы официального делопроизводства военных и гражданских учреждений (приказы и директивы военного командования, планы военных действий, военно-оперативная документация, материалы органов гражданской власти и местного самоуправления и т.д.);

Внутриведомственные документы специальных служб (инструктивные распоряжения, именные списки служащих, переписка по личному составу, документы финансовой отчетности, протоколы обысков и т.д.);

Документы личного характера (мемуары и дневниковые записи, протоколы допросов, агентурные сводки и донесения и т.д.);

Периодическая печать.

Значительная часть этих материалов вводится в научный оборот впервые, поскольку, по большей части, хранятся в британских и американских архивных учреждениях, вследствие чего российские исследователи ограничены в доступе к ним. Источниковую основу работы составили документы Национального архива Великобритании (National Archives, Public Record Office), Национального архива Соединенных Штатов Америки (National Archive of the United States), Российского государственного военного архива (РГВА), Российского государственного архива Военно-морского флота (РГА ВМФ), Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ). Помимо этого, при написании отдельных частей работы привлекались материалы Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА), Национального архива Республики Карелия (НАРК), Государственного архива Мурманской области (ГАМО) и Архива Австралийского военного мемориала (Australian War Memorial). Развернутая характеристика данных материалов, а также принципы их анализа и интерпретации изложены в Главе 2.

Помимо опоры на разнообразные источники, достоверность выводов автора обеспечивается использованием широкого перечня научных методов и принципов исследования.

В связи с тем, что в исторической науке к настоящему моменту не создано каких-либо специальных методик для изучения внешнеполитических аспектов деятельности органов государственной безопасности, теоретико-методологическую основу работы составил комплекс теорий, научных методов и подходов, позволяющих выстроить многоуровневую систему анализа предмета исследования.

Во-первых, изучение иностранной интервенции в России немыслимо без опоры на основополагающие принципы исторической науки: объективность, научность, всесторонность, системность, конкретность и т. д. Это означает, что проведение исследования предполагает непредвзятый подход к анализу роли каждой из сторон конфликта на Русском Севере в его развязывании, эскалации и деэскалации. Каждый отдельный факт рассматривается в совокупности и взаимосвязи с другими фактами, содержание изученных источников подвергается научной критике, агентурные операции анализируются не изолированно, а в связи с основными военными и дипломатическими событиями в России и мире. Данный подход позволяет сопоставить между собой показатели функционирования разведывательных и контрразведывательных органов с деятельностью дипломатических служб, финансовых учреждений, различных военно-административных структур, что придает картине исторических событий в регионе целостность.

Во-вторых, помимо методологического и терминологического аппарата исторической науки при исследовании интервенции целесообразно привлечение достижений конфликтологии – синтетической научной дисциплины, объединяющей элементы проблемных полей философии, социологии, политологии, юриспруденции в единый комплекс, позволяет выявить роль каждого из участников конфликта на основе структурно-функционального и процессуально-динамического анализа. Для понимания сущности конфликта требуется определение типа противоречия, мотивов противоборствующих сторон, сложившегося у них образа конфликтной ситуации, а также изучение их непосредственных действий одновременно в нескольких плоскостях: идеологической, административно-правовой, протестной, военно-силовой30. Как выразилась по этому поводу профессор Елабужского института Казанского федерального университета И. В. Масловой, «историческое исследование конфликта предполагает не только выявление сторон, но и места действия, причин, сущности, роли и языка конфликта»31. Подобный анализ активно используется в различных научных областях (экономике, юриспруденции, социологии, геополитике и др.), а методика и результаты его проведения освещены российскими исследователями в целом ряде публикаций32.

В-третьих, методология исследования определяются характером предмета изучения, поэтому большое значение для написания книги имели труды, в которых раскрывается специфика «разведывательных интервенций», как особого вида деятельности органов государственной безопасности. В первую очередь, речь идет о работах таких авторов как А. Дж. Плотке, У. Бар-Джозеф, Дж. Сигел и П. А. Мос33. Их публикации позволяют судить о характере, методах и целях участия специальных служб зарубежных государств в реализации как государственных, так и ведомственных внешнеполитических стратегий. Опора на достижения зарубежной научной мысли в данном случае связана с отсутствием в российской исследовательской литературе специальных работ соответствующей тематики, поскольку, по словам доктора исторических наук З. И. Перегудовой, до конца 1990-х годов для большинства историков изучение органов госбезопасности «в целом было табу»34.

Таким образом, теоретико-методологическую основу исследования составил комплекс принципов и теорий, позволяющий выполнить цель и задачи исследования.

Научная новизна настоящего исследования состоит в том, что в книге впервые в российской исторической науке, на основе вовлечения в научный оборот новых архивных материалов, раскрыта специфика разведывательных интервенций и дана оценка эффективности подобных операций в условиях революционной гражданской войны. Автором выдвинута и обоснована классификация вооруженных конфликтов немеждународного характера, предложены усовершенствованные определения терминов «конфликт» и «интервенция».

Научно-практическая значимость исследования состоит в возможности применения его результатов для разработки и коррекции региональных и общероссийских программ и концепций внешней политики, безопасности и противодействия терроризму. Материалы монографии могут быть полезны для дальнейшего углубленного изучения истории агентурных операций на территории России в годы Гражданской войны, а также органов противоборствующих сторон, ответственных за проведение данных операций в жизнь. В свою очередь, положения и выводы автора могут стать методологической основой для подготовки научных и учебных работ, лекций и спецкурсов по вопросам обеспечения национальной безопасности и защите государственного суверенитета и целостности Российской Федерации. Наряду с этим, они имеют значение для практической деятельности органов государственной власти, ответственных за принятие масштабных политических решений.

Теоретическая значимость настоящего исследования определяется, вкладом, который книга вносит в научное освоение и уточнение понятий «интервенция» и «разведывательная интервенция». При этом выводы автора в данной области позволяют углубить теоретические представления гуманитарной науки об истории внешней политики мировых держав не только в первой четверти XX века, но и в последующие периоды, когда вмешательства во внутренние вооруженные конфликты стали более распространенным средством антикризисного реагирования.