Читать книгу Русский ад. Книга первая - Андрей Караулов - Страница 4

Ну, страна!…

Оглавление

…Прорывался внезапно к такой правде,

что и самого оторопь брала.

Андрей Караулов

Передавалась эта оторопь и мне, когда я читал «Русский ад» – первое издание исторической эпопеи Караулова, сделавшее его самым скандально-ярким публицистом ранних перестроечных лет. И все же я не мог и теперь не могу принять такое название.

По возрасту Андрей годится мне в сыновья, и я как спасеныш сиротского поколения, отправивший отца погибать на фронт, скажу, что дорога в ад – это понимание того, что война нас не минует, а война, военное время, диктатура военных лет, ставшие нашим детством и отрочеством, – это ад, ад осуществившийся, реальный, кромешный, который нам достался по судьбе.

А если послевоенные годы – это дорога из ада, то куда? В новый ад?

Судя по многим приметам истории человечества, его звериный оскал в борьбе за место под солнцем никуда не денется: он в природе. Но в природе человечества и всегдашний нравственный противовес этому звериному началу. Он тоже от природы. Значит, надо быть готовыми ко всему. Независимо от того, кто, когда и в чем окажется виноват.

Чубайс или Гайдар?

Один получил в зубы от однокашников за то, что принес в класс записи «Битлов» (а класс уже перенастроился на Высоцкого). Другой в детстве объедался печеньем, а теперь имел физиономию, будто его только что оторвали от корыта со сгущенным молоком (Караулов и это вычислил).

Ну и что? – спрашиваю я. Все это еще десятки раз будет и оспорено, и перенастроено, и переокрашено.

Важнее другая, железно обоснованная Карауловым геополитическая реальность. Без Урала и Сибири Евразии не выжить. Мы эти земли недоосваиваем, не берем с них то, что можно и нужно. Отнимут?

Не исключено. Но ведь и наши казаки когда-то отняли эти края у чувашей, татар, угров… А если ад отъема повторится? С участием очнувшегося ислама? Весь вопрос: как? Войной? Бог не приведи.

Спасение – в расширении возможностей государства, с включением в него новых народов, культур, традиций. Россия – уже результат таких тысячелетних этнических обогащений. А уж как их оформить – не угадаешь… через Федерацию или какие-нибудь кооперативы…

Кооперативы?!

Да рассовать этих кооператоров по тюрьмам! Мало Рыжков напортачил?

Отвечаю: напортачил столько, сколько получилось. Сколько было возможно по реальности. Эти кооперативы последняя попытка советской власти эту реальность упорядочить. Теоретически – попытка разумная. Практически безнадежная. Потому что реальность наша настолько пестра, что на любом ее краю любой благозамышленный кооператив (ваучер, банк, очередная сеть) неизбежно обернется неожиданностями – в зависимости от того «как отнесутся к этой госзатее ребята с Ачинского глинозема или нижегородского машстроя. А Назаровские? Предсказать их реакцию можно только в одном: «Лучше выпьем».

Других ребят хотите? С другими легче не будет.

Так рынок или не рынок?

«Как можно на 1/9 части планеты вводить рынок одним махом, одним декретом – на землях, где половина площадей, если не больше, для рынка совершенно не годится, ибо земли бывают разные, – вот как?»

А вот так, как получится. Что-то скопировать у американцев, что-то у немцев, что-то у китайцев, а что-то нащупать самостийно – методом тыка. Может, это выйдет рынок, может, полурынок, а то и антирынок. Как будет получаться, так и действовать.

Впрочем, подобные здравые мысли посещали и Горбачева; при подписании нового Союзного договора: пусть каждая автономия сама решит, какой у нее строй. «Хоть феодальный!» – кричал Горбачев. Но одно дело – кричать этим… как их?., съездюкам на совещаниях, и совсем другое – реально руководить событиями в нашем непредсказуемом зверинце…

«Ельцин чувствовал, что превращается в зверя»

Главы о Ельцине (зверски веселые) комментировать не буду.

Для размышлений – одна цитата:

«Сталин убивал, страна пела ему осанну. Гайдар морил голодом (тоже убивал в конечном счете), страна сходила с ума от счастья – демократия!»

Не осанну пела страна Сталину, а преданность главнокомандующему демонстрировала. И при Гайдаре никто не сходил с ума от демократии. Наш человек если и вопит осанну, то скорее всего подстраивается под общий вопль, такой же ритуальный, как его собственное ощущение: единство со всеми! Дело в единстве. А на гребешке может сидеть кто угодно. И искренне думать, что он зверь. Сам сядет.

«Только деньги…»

Закончу цитату: только деньги «сейчас способны вершить чудеса…» Это – если глядеть через Кавказ, в сторону Азербайджана. Незабываем образ Гейдара Алиева, поверившего, что Азербайджан, если ему не мешать, станет счастливым государством. Независимым, если уж так велит История.

Деньги врываются в эту идиллию. Сколько раздал их своим сторонникам щедрый кремлевский деятель! И сколько потом раздал вождь отделившегося Азербайджана! Сколько стоили часы, подаренные Алиевым Ельцину! И почему возврат этого подарка (слишком дорог!) был воспринят в Баку как «пощечина»…

Караулов выверяет эту политическую трясучку количеством купюр. Но из-под чеков смотрит на меня реальность, и уверен, куда более глубокая и властная, чем эти деньги. И неотвратимая!

Допустим, «перестройка – треп». В ходе ее всякий человек, живущий в России, получает возможность обезопасить себя… «от идиотов, сидящих в Кремле…».

И только-то?!

Нет, существуют более глубокие гарантии безопасности. Это – разведанные запасы каспийской нефти. «Около десяти миллиардов тонн. Их вполне достаточно, чтобы Азербайджан быстро, очень быстро, в рекордные сроки, стал бы вторым Кувейтом…»

Кувейт – спасение. Если уметь хозяйствовать на этих залежах.

Как перекликается эта запредельно-трезвая идея с мыслью Караулова о том, что мы, русские, должны так хозяйствовать в Сибири и на Урале, чтобы никто не смел зариться на эти земли! А лучше – включались бы новыми силами в общее государство, выстраданное нами в кровавых испытаниях Истории.

Азербайджан – примечательная глава в карауловской хронике.

Влетевшую сюда идею, что если бы Алиева не выперли из Москвы обратно в Баку, то он в Москве удержал бы Советский Союз от распада, я комментировать не берусь. Пусть эта идея остается в качестве страшилки на устах старика Буша:

– Как мы боялись, мистер Алиев, что вы возглавите Советский Союз…

Зря боялись. Не возглавил.

Вернемся-ка лучше к родной Российской теме.

«Страна, стоящая на идее»

Что это за идея, если на ней может собраться и устоять такая махина, как Россия?

Я думаю, любая. Если на ней сможет сохраняться великое государство.

А если нет?

«Если идея тускнеет, сразу поднимают голову окраины… Мгновенно! Окраины всегда недовольны. Они же окраины! И происходит распад государства».

Присоединяюсь к Андрею Караулову в этой его мысли. Евразийское многокультурье ищет центростремительную идею как точку, которая позволит ему удержаться.

А взлететь?

Это ж вечная мечта! Птицей! И фамилия нашего классика так крыльями и машет.

А потом-то что?

Вот что:

«Птица-тройка, воспетая Гоголем, так получила плетью по морде, что упала на колени и уткнулась в грязь. Все радовались перестройке, но никто, даже такой «коллекционер жизни», как Евгений Евтушенко, не мог объяснить, почему для того, чтобы выпустить из тюрем диссидентов, разрешить читать все, что хочется читать, и вернуть в Россию Ростроповича с супругой надо разрушить экономику, остановить заводы, получить безработицу и перестать сеять хлеб!»

Евтушенко трогать не будем: он хлеба не сеет, его хлеб – стихи. Стихами увековечивается происходящее. Когда имеет смысл.

А что напор «грязи» в наши чистые помыслы вечен – так это всегдашняя расплата за магнетическую притягательность России.

И это тоже наш хлеб?

Наш хлеб

«Жалко хлеб… Был рассчитан на три дня», – думают близкие Александра Исаевича, принимая московского гостя в Рязани.

Ну, понятно: без Солженицына в своей хронике Караулову, конечно же, не обойтись. Но этот сюжет не так прост, он потребует еще долгих размышлений. В какой мере ненависть к сталинскому режиму бросила у автора «Гулага» тень на Россию как таковую. И в какой мере ушла эта тень из работы «Как нам обустроить Россию», с бесспорностями, что обустраивать надо «снизу», от «почвы», с учетом местных, провинциальных уровней… Но Солженицын у Караулова еще колеблется, возвращаться ли ему в Россию или оставаться в американском изгнании. Хлеб на три дня – это Александр Твардовский, то описание встречи приобретает отчасти и символический смысл. А.Т. не выходит из-за стола, боится, что у него бутылку отнимут. Если заснет, то здесь же, уронив голову на свои огромные руки. Александр Исаевич аккуратно подсовывает ему под голову располовиненную буханку черного. Хотел было подушку положить, но А.Т. что-то почувствовал, рыкнул и отбросил подушку в сторону… Таки лег…

Жалко хлеб. Был рассчитан на три дня», – прикидывает жена ближайшие закупки.

«Тоска по России – адская». Ненависть Александра Исаевича ко всему советскому неистребима. Вот и выбор. Как между хлебом и водкой…

Но прежде, чем женская душа решится на финальный выбор, вернемся в наш привычный ад.

Между президентом и царем

«Интересно все-таки, – замечает Караулов. – В отличие от Горбачева Ельцин никогда не был лидером мирового уровня. Горбачев какое-то время – был. Горбачев по своей природе временщик. А Ельцин… Ельцин – царь».

Ну, понятно: избранный на срок президент – лицо по определению временное, он и держится в рамках, а царь – вне рамок: когда охота, пьет из двух бутылок разом и мочится, если приспело, где охота.

Успех зависит не от того, чего хочет тот или иной властитель, а от того, кого полуосознанно (или осознанно) стерпит у власти народ.

Народ – третья точка между двумя полюсами?

Третья точка – девочка, едущая в поезде без родителей.

«– Мамка шо ж… одну тебя пускает?

– Сирота я. Понял?

– Во-още, что ль, никого?

– Сирота! Мамка пьет…

– Та че же ты сирота, если мать есть?

– Пьет она, – сплюнула девчонка. – Нальешь?»

Никак нельзя без «нальешь».

Караулов пытается откреститься от этого наваждения:

«Такая страна будет пить все больше с каждым днем… С каждым годом… Но другой страны у нас нет. И уже никогда не будет… Что это такое: На 1/9 всей мировой суши страна сплошных алкоголиков?..»

Но девочка-то, теряющая родителей, еще не алкоголичка? И вообще: девочки, которым предстоит сделать жизненный выбор, – разве обречены природой на пьянство?

«Современные девочки обычно интеллектуально развиты. Они любят бантики, любят косички; они улыбчивы и кажутся веселыми, доверчивыми… – природа и в самом деле преподносит их как ангелов, будто это не дети, а легкие эльфы, вдруг слетевшие на землю. Тревога, спрятанная в девочках-эльфах, спрятана глубоко-глубоко: к тринадцати годам они очень сильны, настолько сильны, что даже под пыткой не выдадут свою тайну, своего демона; по ночам (или в душе) их ручонки сами находят (вдруг) то самое место, те заветные «точки», откуда – вдруг – разливается по всему телу неизъяснимая благодать».

Так что заставляет эти девочек совратиться с пути?

Да сказано же: при-ро-да!

Против природы не попрешь. Оформятся, приоденутся и начнут охоту. За мужиками.

«Мы, если хорошо их схватим, эта чертова партячейка в полном составе у нас отдыхать будет. Я, может быть, в депутаты выйду…»

Выйдет… В крайнем случае, за Жирика. А то и повыше. Туда, где Председатель и Царь делят власть.

Чем выше, тем опасней.

А страна что же? Такая, понимаешь, страна? Кто ее удержит?

А если азиат?

«Ельцин – он с Урала? Урал – это уже не Европа. Но и пока не Азия. Он из двух половинок, Азиопа. Если в нем европеец сейчас победит – одно. А если азиат?»

Азиат возникает у Караулова вовсе не как азиат, а как участник сверхнациональной гонки, определяющей в России все.

Как быть, если рабочий человек не может примириться со всеобщей уравниловкой? У него от природы (!) золотые руки, он с ранних лет приучил себя к работе и не может помять, почему такие, как он, работники, и лодыри – стоят ровным строем друг перед другом.

При советской власти ему предлагалось равенство. Или лагерь.

При неустойчивой демократии он получает шанс «заменить собой демократию». То есть построить себе дом в поселке Пушкино. Строит. Ему объясняют, что он превысил уровень крыши на 16 см. Он уменьшает уровень кровли, но на него все равно заводят уголовное дело.

Как быть такому темпераментному борцу за свои права, если он, застукав на месте преступления насильников, не зовет милицию, а сам с друзьями приводит негодяев в чувство стальными прутьями?

Акоп – армянин. Еще один довод в вечном споре Европы и Азии в российском бытии. В вечном споре повального равенства и безнадежного бунта. В вечном вопросе: капитализм – он хорош или плох? Это рай или по-прежнему ад?

Попытка выпрыгнуть в рай

История ГКЧП, теперь уже описанная вдоль и поперек, дана у Караулова через самый немыслимый и неотразимый мотив: через обреченное предчувствие Раисы Максимовны. Через ее слезы (рядом с непробиваемо спокойным Горбачевым). Через ее нервы, разрывающиеся от напряжения. Через ее потрясение, вскоре сведшее ее в могилу.

Весь мир ее уважал. Кроме родной страны, ненавидевшей ее из зависти, из ревности, из безотчетной злости.

Почему Горбачев в той смертельно-рискованной ситуации оставался вроде бы непоколебимо спокойным?

Две детали обронены Карауловым в объяснение. Во-первых, весь этот заговор ГКЧП был если им не задуман, то допущен как возможный вариант событий. Во-вторых, этот вариант, уже упершийся в невозможность, продолжал оставаться для Горбачева отнюдь не отвергнутым: «Кто знает, может, у вас и впрямь что-то получится…» (У вас? У нас? У тех и других?)

Горбачев-то пережил этот ад. Раиса Максимовна не пережила.

Тут-то Караулов и вбрасывает свою козырную карту. Он цитирует поносную надпись, сделанную каким-то скалолазом, – со стрелкой к тогдашнему жилью Горбачевых на Форосе:

– Райкин рай.

Рай?! – чуть не поперхнувшись, переспрашивает Андрей Караулов. Этот Форос – рай?!

Надо было всю хронику упрямо именовать Русским адом, чтобы такое упоминание рая окончательно обрушило сюжет в антисмысл.

Вы хотели рая? Вот он.

В беспощадном мастерстве Караулову не откажешь.

«А как насчет капитализма?»

Да он же разный.

«Есть капитализм организованный. У-умный. А есть стихийный. В наших условиях – бардак».

Какой же он будет у нас – капитализм? Или социализм, вернись мы к нему? Или какая-нибудь помесь того и другого?

Кричи, не кричи «караул!» – не поможет. Будем жить в том аду, который примем за рай. Какой стерпим. И за какой расплатимся – жизнями тех, кто не стерпит.

Чернота Беловежья

Как всегда – диалог уровней. Соратники и помощники Ельцина ищут хитроумный выход из очередной непредсказуемой ситуации, а ситуация проступает сквозь их хитроумие каменными аналогиями.

В третий раз в истории России XX века она надвигается с неотвратимостью, повергая правителей в состояние абсолютной прострации. Император Николай Второй перед отречением 1917 года; Иосиф Сталин в июле 1941-го; и вот – Борис Ельцин в ситуации Беловежья начала 1990-х…

Признаки краха вроде бы далеко. В Грузии очередной претендент на власть запасается поддержкой друзей… В Литве очередной претендент готовит России денежный счет за оккупацию военных лет… В Украине опасней всего: афронт не оставит Союзу надежд…

А в 1922 году – разве были надежды, что Советский Союз – реальность?

Были. И не просто надежды, а именно тогдашнее чувство реальности. Никаких официальных бумаг не требовалось, никто новое государство не оформлял де-юре: Союз был неотвратимо затребован Историей…

А теперь? Беловежье – черная мета…

С такою же неотвратимостью История толкает государство к развалу?

История не меняется?

Это рассуждение выпадает у Караулова из главы, посвященной контактам нынешней России с церковными праистинами. Мое атеистическое воспитание удерживает меня от участия в этих дебатах. Но одно ПОПУТНОЕ рассуждение в карауловском тексте побуждает к комментарию.

Вот оно:

«Почти все страны Центральной Европы потеряли, на самом деле, свою суверенность. Давняя идея американского бизнеса: появление глобального (мирового) правительства. ООН – его прообраз? Речь идет о правительстве широкого наднационального бизнеса, единого (все решает только доллар!) «мирового порядка». – Это выгодно крупному капиталу: единая денежная система, полное (внутри каждой страны) разрушение национального единства, возможно – и национального самосознания, широкое распространение идей «религиозного освобождения»: мусульманский фундаментализм, ваххабизм, «братья-мусульмане», «сикхизм», католическая «теология освобождения»… Весь мир – в один кулак. Железный кулак. «Я буду хорошо спать, если я буду уверен, что я остался один на земле», – говорил великий Морган о своих конкурентах…»

Великий Морган (Джон Пирпонт?) пусть остается при своих профессиональных рекордах.

Но вот вопрос: как реагирует человечество на железный кулак, вечно нависающий над ним с разных сторон?

Да так реагирует, как велит ему его неуемная природа: восстает против этих единств. И сейчас восстает. И против мусульманского единства, разрываемого внутренними распрями. И против «освобождения», непрерывно провозглашаемого Ватиканом. Многообразие – иногда писанное кровью – в агрессивной природе человека, как и неизбежные попытки этой кровавой природе противостоять.

Что нас ждет: очередное «единство» или очередной же бунт против единства? Бунт. Бессмысленный и беспощадный? Да?

Скорее всего – диалог этих начал. Мы станем очередными участниками: и жертвами, и триумфаторами этой драмы.

История не слабеет в своем трагизме.

«Я дурака валяю?»

Это опять – из шуточек ельцинского окружения. «А не отделить ли Россию от Советского Союза? – Твое здоровье!»

Я обычно на тосты политиков не реагирую. Их дело! Но однажды меня такой ход задел – когда в подобную игру включился Валентин Распутин. Едва его избрали депутатом Верховного Совета, как он – с трибуны! – предложил России покинуть Советский Союз.

Вот тут-то я оторопел. В устах живого классика русской словесности это предложение было просто кощунством.

Потом Распутин полуизвинился: мол, в его словах человек, «имеющий уши», должен услышать «не призыв к России хлопнуть союзной дверью, а предостережение не делать сдури или сослепу (что одно и то же) из русского народа козла отпущения…»

В этой козлодуме – не столько нота извинения (вынужденная), сколько явный отказ извиняться.

Я ничего не могу с собой поделать: автор «Пожара» и «Прощания с Матерой» (великие тексты!) ушел от меня в мир иной уже и как автор вот такого двусмысленного эпизода в политиканской игре.

Есть игры, в которых совестливому человеку лучше не участвовать.

Слишком больно.

Сам Караулов в этом весьма аккуратен.

Вопросы ставит – тонкие.

Еще один вопрос на усмотрение Истории

Соображая, каким должен быть преобразованный Союз, Ельцин исходит из того, что новый Союз должен быть содружеством славянских народов. «Посторонних нет! Все – братья!» Потом – остальные. А старт дают – славяне!

Логично?

Так посмеялась же История над этим славянским стартом! Украина обрекла его на слом. Союзником же нового Союза стал казахстанский лидер Назарбаев. И еще – азербайджанец Алиев, прочно привязанный душой что к прежнему, что к новому Союзу.

А язык? Язык должен быть – общим?

Вопрос прост, если бы не все та же Украина, собирающая свой дух вокруг мовы.

Сколько государств удержат славяне в своем непрочном языковом единстве? Сколько уже говорят граждане разъединившихся государств на разбежавшихся славянских языках?

А разве так уж непременно общий язык ведет к государственному слиянию? Сколько независимых держав сплотились на базе английского – в разных концах света: от Австралии до Африки и от Азии до Штатов! А на базе испанского – в Америке Южной!

А может, лучше не мешать народам объединяться так, как диктует им История?

Но язык какой будет?

Где какой сгодится, там такой и будет.

А русский – сгодится?

Так тысячелетний опыт – он есть или его нет? А слияние славянских и тюркских слоев, далеко уведшее русскую речь от праславянских начал, сохранившихся у белорусов и украинцев! Западноевропейские включения – само собой…

Язык – фундаментальный базис культуры – когда культура утверждается как исторически непреложная.

Надо дать Истории решить этот вопрос. А языки выполнят решение – примут как руководство.

Только вот Историю надо слушать не перебивая.

Караулов слушает очень внимательно. И фактуру соответствующую воспроизводит – виртуозно. Особенно нынешнюю.

Будить Буша!

Вернемся к Беловежью. Виртуозно описана у Караулова вся импровизированная эпопея по ликвидации СССР.

Не буду пересказывать описанные Карауловым сцены. Тут работают детали, накопленные за годы его прицельной журналистики. Согласовали грядущее Соглашение – потеряли. Куда-то делись бумажки с текстом. Тут охранник Тимофей вспомнил, что два листочка, валявшиеся у двери, он с мусором отнес в туалет. По требованию ахнувших президентов притащил из туалета все ведро – вывалили на кровать. Драгоценные бумажки обнаружились среди остатков и дерьма.

Но не это – стилистическая вершина карауловской хроники Беловежья. А тот момент, когда Ельцин, Кравчук и Шушкевич решают доложить о ликвидации Советского Союза президенту Соединенных Штатов Америки (опередив в этом докладе Горбачева). Звонить в Вашингтон! Немедленно!

Да подождите – в Америке полвторого ночи, и Буш спит?

И вот фраза, в которой весь этот цирк выворачивается в апокалиптическую апорию:

«Советский Союз все еще был Советским Союзом, Президент Горбачев все еще был Президентом… только потому, что Президент Соединенных Штатов Джордж Буш – спал».

Андрей Караулов – во всеоружии своего писательского мастерства.

Осколки и песок

И тут, едва мы пережили это черное Беловежье, Яковлев говорит Горбачеву:

– Плохо мы сделали самое главное – перестройку. Ни плана, ни цели… Что делаем – никто не знал. В итоге не перестроились, а развалились… (Дальше – внимание! – Л.А.) Россия, кстати, вообще не перестраивается, потому что наш народ перестроить невозможно. Пример все берут друг с друга, а нас – слишком много…

На вопрос: «Что же вы сделали в результате ваших перестроек?» – еще один ликвидатор Советского Союза Бурбулис отвечает, что и сам этого не знает.

Честно сказано.

Смысл повтора этой бессмыслицы в том, что она возникает в тексте Караулова сразу после Беловежского карнавала. Когда читатель, только что переживший доклад ельцинцев Бушу, остается с вопросом: что же остается от Союза?

На этот-то вопрос и отвечено: сколько Россию ни перестраивай, сколько ни меняй конкретных форм общежития, народ у нас – прежний, и именно состояние народа, сложившееся в ходе тысячелетней истории, остается неисправимым, невменяемым и спасительно-неодолимым.

Это очень важное уточнение!

Тут Караулов убирает ельцинских перестройщиков с авансцены и передает слово человеку, который привержен не гримасам политиканства, а русской культуре в ее неодолимости, – великому режиссеру Борису Покровскому.

– Вот у вас бутылка… (Ну, туда же… Без бутылки ничего не объяснить… Но суть – дальше. – Л.А.)

– Бутылка на то и бутылка, чтобы объем сохранить, чтобы напиточек не разлился! Но если эту бутылочку с размаха сейчас да еще и об землю, о камни, она же разлетится к чертовой матери! Но зачем? Зачем ее разбивать? Осколки потом не соберешь, то есть придется нам, дуракам самонадеянным, по осколкам топтаться всю оставшуюся жизнь, ноги в кровь резать, потому как другой земли и других осколков у нас нет! Сто лет пройдет, сто, не меньше, пока мы эти осколки своими босыми ногами в песок превратим! А до тех пор, пока не превратим их в песок, мы все в крови будем. Все умоемся.

Сильно сказано!

И не думайте, что от России советской остались одни осколки! Осталась сама Россия! Осколки – это тоже Россия! Будем же и осколки пускать в дело. А когда перетрем их в песок – в строительный песок! – что продолжим строить?

Да дом же!

Как строить?

Скрупулезность, с которой Караулов прослеживает новейшие домостроительные проекты, – поражает сочетанием грандиозной масштабности и щепетильной придирчивости. Масштаб его хроники таков, что потребуются немалые усилия критиков, чтобы расценить опыт. Тем более что логика, мерцающая в этих двух книгах, иногда ставится на дыбы – в соответствии с логикой самой российской реальности.

Караулов с удовольствием говорит, что у него веселая репутации: «Каким-то чудом он убедил всех в мысли, что в журналистике он делает только то, что хочет, потому как знает обо всем – больше всех». Иногда имитирует «вольный треп на вольную тему». На самом деле никакой это не треп, а психотерапия в полубезнадежном варианте. Провокацонная «развязность» – чтобы раздразнить собеседника. Ироничное «жеманство» – с тою же целью. Игра во всезнайство, сквозь которое видна упрямая попытка понять продолжающуюся историю страны – то, что мы собираемся строить на обломках.

Кто мы?

Мы – не европейцы. И не азиаты.

Так кто же?

Мы – «азиопы».

Если кто-нибудь из нас объявит, что он марсианин, его посадят в психушку. А если этот товарищ скажет, что он теперь не мужчина, а женщина, все кинутся защищать его права.

Где у нас права, а где бесправие?

Где ад, а где рай?

Несколько штрихов в автопортрете России, перешагнувшей советский рубеж, я рискну осмыслить. Параллельно Караулову

Ключ от власти

Горбачев отдал власть Ельцину практически без борьбы – когда понял ее безнадежность.

По прежним законам его могли бы и угробить. Чудо – оставили в живых! Дали возможность дожить до старости – писать публицистические статьи (большей частью оправдательные и вполне искренние). Даже Фонд какой-то невеликий предоставили на Ленинградском проспекте.

Покидая свой пост, он попросил только о такой мелочи: дать ему немного времени – собрать манатки.

Не успел собрать – звонок.

«– Михаил Сергеевич, в восемь двадцать у нас появились Ельцин, Хасбулатов и Бурбулис. Отобрали ключи от вашего кабинета и вошли…

– Что сделали?.. – не поверил Горбачев.

– Сидят у вас в кабинете, Михаил Сергеевич. Похоже, выпивают…»

Ну, раз выпивают, значит, все в норме: строительство русского дома продолжается.

Кто будет строить дальше?

Может, новые директора, которые сменят в руководящих креслах согнанных оттуда коммунистов.

Может, так. А может, нет. Кто-то высунется раньше времени, и его схарчат. Кто-то выдвинется вовремя, и его стерпят.

Кто стерпит? Страна. Тот же рабочий класс. Те же крестьяне, вооружившиеся «маленькими тракторами». Свято место пусто не бывает. Новые люди придут на новые места. Не те, так другие.

Но какие другие?

Может, новые миллионеры, а может, новые бессребреники. Лишь бы народ при них работал.

А если хунвейбины нового образца?

Может, и они. Кого Россия стерпит, тот и примет ее тяжесть на свои плечи и будет строить ее дальше.

Не хочу угадывать, кто это будет. Разведут по собственности. И не такое бывало. А все равно Россия подымалась с колен.

С колен?! А не с водочной ли отлежки?

Так кто же, кто?

Умники-инженеры…

Вот понятный вариант. Лаврентьев, сержант, загнанный Великой войной на Сахалин. На досуге читает ученые книги, оставшиеся в японской библиотеке. Соображает (воображает) параметры новой бомбы. Пишет товарищу Сталину (а кому же еще?). Вызван в Москву, получает чин лейтенанта. Продолжает учебу с третьего курса университета. Ведет научную работу…

Есть бомба в арсенале страны!

Но есть вариант куда более сложный. Два гениальных ракетчика: Королев и Глушко.

«Инженер Глушко почти месяц, до самого суда, не знал ничего о показаниях своего друга – инженера Королева. И на первом же допросе дал свои показания.

Добровольно? Под пытками?

Никто не знает.

Как Королев избежал расстрела – загадка. Как Глушко избежал расстрела – загадка.

Сергею Королеву и Валентину Глушко мир обязан космосом…

Их показания друг на друга – прямой удар молнии.

В каждого».

Удар по здравому смыслу? Таинство судьбы?

Таинство – когда после того гэбэшного испытания они долгие годы работали бок о бок в рамках советской космической программы.

«Сошлись ради дела», – объясняет Караулов.

Делом и оправдались перед страной, – объясняю я, – когда и виноваты не были.

Так моей душе легче

Эти интеллектуальные сюжеты – излюбленная фактура хроники Караулова. Но есть и другое:

«…Это тута, в Москве, я не человек, будто отключил меня ктой-то, хожу дохнутый. Я, короче, счас не человек, я потеря! Но сердце у меня на месте, сердце осталось, не потеряно, я токма выжить сам уже не смогу, а надо-то мне – мирком-лотком: помытьси немного, барахлишко купить да в поезд сесть, хоть на подножку, потому что народ в поезде едой завсегда поделится. Умирать буду – поделятся. И врача позовут. Это тут врач не подойдет. А подальше от Москвы – подойдет, там пока не на все деньга нужна, там за место доллару у людев сердце работает…»

Сердце работает! Отъедет Егорка из столицы в родную глушь – и если не сопьется, найдет себе дело по силам и по вкусу – не пользу и во благо страны, счастливой в аду и несчастной в раю.

Это я Караулова домысливаю.

Так моей душе легче.

Вопросы-то остаются.

Любят ли русские работать?

Этот вопрос у Караулова сдвинут к фольклору: вы читали русские сказки? Вы помните, чтобы русские в сказках работали?

Так работники они или бездельники?

Отвечаю. Поскольку в течение года климат не позволяет русскому мужику обрабатывать землю, – он ложится на печь и рассказывает (слушает) сказки. Но вот на короткое время природа позволяет обработать землю, – и на это сжатое время русский человек становится рекордсменом труда. Успеть, успеть!

Только вот в какие именно сроки погода велит лежать на печи, а в какие – вкалывать денно-нощно, – не предугадаешь. Год на год не приходится.

И к тому, и к сему готовься. Еще одна фатальная загадка, уготованная русским.

И чтобы хлеба было не на три дня, а навсегда и вдоволь?

Без Солженицына, оставленного было на полпути из изгнания на родину, все-таки не обойтись:

«Теленок, столько лет бодавшийся с дубом, так и не сумел его пошатнуть, куда ему… Дуб подпилил Горбачев; хотел, видно, что-то подправить, сухие ветки убрать, навозу подкинуть, чтоб жил дуб еще тысячу лет, но из дупла вдруг вылез заспанный, плохо причесанный Ельцин и… повалил, молодец, этот дуб на землю…»

Этот дуб – хорошая деталь, чтобы связать концы широко распластавшейся хроники.

Я тоже попробую связать концы.

Вот Андрюха…

Что за Андрюха – и не упомнишь.

А что за гость прилетел к нам без приглашения – его дозаправили под Старой Руссой, иначе бы не долетел, а так даже и переодеться успел, к Москве готовился, так Москве его на Красной площади с телекамерами решили встретить: нежданный гость летит!

Это о ком?

О Русте… Кто такой, помните? Уже забыли?

А что это за «ОНЭКСИМ» – не забыли? А «Менатеп»? А «Конти? И «Сила-банк»…

Сочинители поработали? Именно. Да так, чтобы чужакам не понять было. Разве что Караулов, «сдвинутый на сенсациях», соберет и сохранит для потомства эти шедевры эпохи распада. По ходу которых демократы второго и третьего уровня делят страну, спеша прихватить свое. Подробности, конечно, задевают.

Например, Старовойтова – хочет, чтобы Ельцин назначил ее министром обороны Российской Федерации. Не по лучилось: решили, что «армия бабу не примет». Эпизод этот не потерялся только из-за горечи дальнейшей старовойтовской судьбы, сам же по себе он вряд ли надолго задержался бы в летописях.

Скорей всего, народ выметет это все из исторической памяти в небыль анекдотов.

Что же это такое? Жуть, которая маскируется под чушь. Хрень, которая велит называть ее демократией. Дележка, которая считает завтрашние нули…

Как?! А четыре миллиона?

Где?

В банке, у Андрюхи!

Да кому они что скажут – эти пауки в банках?

Другое дело, когда действие из банка перекинется… в тюрьму.

И не Андрюха, а Егорка услышит то, что только там и услышишь:

«Мокрощелину готовь!»

Пребывание карауловского героя в тюряге, пусть недолгое, – врезается в хронику со стороны, противоположной Андрюхиным призрачным миллионам, но с такой жуткой рельефностью, что держит хронику с другого боку – железно.

«Главную правду русскому человеку сообщают всегда только матом…»

Почти не цитируя этот мат, повествователь так передает его сверхзадачу, что картины разнузданного блуда, судорожно нетерпеливого насилия бьют из этой тюремной главы насмерть! «Сексуальные оргии» – как новый элемент народной жизни…

Новый?! А разве в прежние эпохи бытие «низов» не определяло ход событий?

Еще как определяло. Весь ужас новой истории опирается на шатания масс, ищущих, за кем бы погнаться (пойти строем). И войны мировые опираются на это низовое, неродное, природное неистовство. Как и на изощрение военной техники.

Так будет на что опереться и тому безумию, на порог которого, озираясь, вышло теперь человечество. Мокрощелину надо готовить, а не карман для Андрюхиных миллионов.

И что же в итоге?

Когда я скажу, что же откладывается у меня в итоге чтения, то Караулов, уловив мою веру в неистребимую разумность Истории, – со свойственным ему озорным вызовом парирует в интонации «Собачьего сердца»:

«Суровые годы уходят в борьбе за свободу страны… – За ними други-и-е прих-о-о-дят, они бу-у-дут также трудны…»

Может, так же, а может, и покруче.

Я все-таки приведу то рассуждение из хроники Караулова, которое укрепляет меня в моем фатальном оптимизме:

«Церковный раскол. Если бы не Никон и его безобразия, глядишь – и семнадцатый бы год отступил, и Россия была бы крепче духом. Но Россия снова (и опять без всякой надобности) выкачивает из себя свою силу. Ну а XX век – просто катастрофа: Порт-Артур (где Россия и где Порт-Артур?), страшный поход Тухачевского в Польшу, война с Финляндией, война в Корее, Карибский кризис, Берлинский кризис, Афганистан…»

А дальше?

Дальше – никакого рая. Никакого упоения согласием сторон, а продолжающаяся борьба концепций, сопоставление идей, столкновение позиций. Хорошо, если не кровавое. В общем, привычный ад.

Так привычен он, потому что другого и не было за тысячелетия Истории.

Не было и не будет.

Но если будет моя Россия, – я готов терпеть. Изумляясь и крепясь вместе с Андреем Карауловым:

– Ну, страна-а…

P.S. Кстати, Юрий Лужков сразу, первым назвавший роман Караулова эпопеей, абсолютно прав: «Русский ад» должен быть в каждом доме.

У этой книги будет судьба, она, кажется, уже определена.

Лев Аннинский

Не ищите факты, люди видят их по-разному, лучше ищите дух.

Дух важнее, чем факты.

Г. Честертон

Я не знаю, как я пишу. Высоцкий сочинял песни, не зная нот; я пишу текст и понятия не имею, как такие тексты пишутся. Но я твердо знаю: я хочу описать все. Всю жизнь нашей страны в конце XX века. Масштаб этой невероятной задачи меня не пугает. Я действительно хочу понять самое главное: почему жизнь подавляющего большинства людей на 1/9 части суши в какой-то момент превратилась в ад. Кто виноват? Или все виноваты?

Россия – страна, где живут люди, измученные друг другом?.. Или в том, что у нас такая Россия, виноваты… мы сами?..

Я не знаю, какая получится книга, но эта книга – дело моей жизни. Миссия, если угодно. Обязанность перед всеми. И перед самим собой. Я ведь много видел своими глазами, заглядывая – иной раз – в такие уголки, куда многим (почти всем) путь был заказан. Я все время лез туда, куда не надо, – по глупости, из дикого, болезненного желания все узнать, причем так часто рисковал жизнью, что (ну не дурак, а?) это стало для меня чем-то вроде привычки.

Меня никто не пытался остановить, со мной брезгливо не связывались, но я получал все, что хотел получить, прорываясь – внезапно – к такой правде, что и самого меня оторопь брала.

Я живу, чтобы написать эту книгу. Не сделаю я – не сделает никто, время, увы, слишком закрытое, подлое – время демократии.

Эта работа настолько меня захватила, что, советуясь со всеми, с десятком тысяч людей, я все равно слушал только себя самого, писал так, как считал нужным, и не пугался лая собак – даже в те минуты, когда этот лай становился действительно невыносим.

Андрей Караулов

Русский ад. Книга первая

Подняться наверх