Читать книгу Записки пьяного фельдшера, или О чем молчат души - Андрей Куршин - Страница 4

И вот прошло пять лет. Я сижу в кресле, напротив меня стоит ноутбук, а в руке бокал с коньяком. На спинке кресла дремлет кошка, которую, кстати, я притащил с места своей нынешней работы. Ещё котенком подверглась нападению собак, и одна из них вцепилась ей в хвост. Половину зажеванной конечности спасти не удалось, но она об этом не жалеет. Когда два года назад я притащил её домой в коробке, с жалким кровоточащим обрубком, жена чуть не упала в обморок, а теперь это уверенный член семьи, жизнь без которого я нахожу пустоватой. Кстати, она всегда сидит со мной, когда я пишу, хотя лежбище у неё совсем в другом месте.

Именно так я и пишу. Не потому что алкоголик, просто так легче забираться в глубины сознания, где прячется все самое сокровенное. Гамма чувств, находящаяся в распоряжении обычного человека, у медиков атрофирована, и поэтому приходится прибегать к стимуляторам, помогающим достучаться до запрятанных уголков мозга, чтобы хоть как-то передать, что именно мы чувствуем, находясь на вызове, оказывая помощь, спасая или не спасая жизнь.

Я понимаю, что уже весомо затянул со вступлением, поэтому приступим к тому, ради чего мы здесь сейчас и собрались. Говорят, что у любого медика после трех лет практики начинается симптом «выгорания». Это значит, что он не чувствует сопереживания к пациенту, которого лечит. Это неправда. Сопереживание становится выборочным. За несколько лет практики становится понятно, стоит жалеть пациента или нет…

– Добрый день, Лидия Павловна, что случилось? – спросил я, заходя на знакомый адрес к бабушке девяноста лет от роду.

– Да вот с давлением справиться не могу, сынок, и нога болит, стать невозможно, – ответила мне бабуля.

Её я знал хорошо: Лидия Павловна, которой по паспорту девяносто четыре, прошла Вторую мировую войну, бежала из концлагеря, а когда вернулась на родину, соврала о дате своего рождения, прибавив к возрасту четыре года, чтобы её с братом и сестрой не отправили в детский дом, так как в 1942-м они остались круглыми сиротами. Сражаясь за жизнь, она пахала на двух работах, чтобы прокормить родню, а теперь живет в огромной квартире с «ремонтом на будущее». Так я называю ремонт, который делают родственники у стариков на будущее себе: в окнах стоят стеклопакеты, стены прогрунтованы и готовы к покраске, а потолки натянуты, но сама бабушка ночует на диване, который застал ещё Андропова у власти. То есть квартира готова к капитальному ремонту так, чтобы сама бабушка не могла там ничего испортить.

Не могу сказать, что бабушка голодает и живет в антисанитарии, и что это именно её личная заслуга. Однако при всем этом хочется добавить, что для человека, прошедшего такой долгий и тяжелый путь, родня могла бы постараться и лучше. Всякий раз, когда я захожу к ней в квартиру, я испытываю нечто сходное с негодованием. Через пару лет вы заимеете огромную жилплощадь за счет человека, который положил свою жизнь на то, чтобы вы жили. Не просто жили, а жили хорошо настолько, насколько это от неё зависело. Так неужели нельзя постараться и сделать все для человека, который угробил на это жизнь? Неужели сложно купить ортопедический матрац? Большой телевизор? Она же убила свою юность, молодость ради вас. Видимо нет. Девяносто лет – это приговор. Отработанный материал. Материал, который располагает хорошей квартирой и о котором стоит заботиться, но ни в коем случае не переусердствовать! Ведь ей и так всего хватает, она и так всем довольна. А вы пробовали сделать лучше, действовать через отказ? Уверен, что нет. Мне ли кому-то объяснять, насколько тяжело возиться с обременёнными старостью людьми. Возможно, я даже в корне не прав и несу чушь, но, повторюсь, это лишь моё мнение. Абсолютно, на все сто процентов предвзятое и вытянутое из моего личного пальца, однако, будь у меня возможность, я бы не позволил ни своей матери, ни бабушке испытывать дискомфорт любого характера. Надеюсь, найдутся люди, которые меня поймут, а впрочем, мне не нужна дополнительная мотивация и поддержка в этом вопросе.

– Сейчас поможем, бабуля, – сказал я, набирая стандартный для неё набор: магнезию и диклофенак (первое снижает артериальное давление, второе обезболивает).

– Спасибо, родной. Как тебя зовут? Помолюсь за тебя, милый, – отвечала бабушка. Впрочем, как всегда: в такие годы память ни к черту, и каждый раз она спрашивала, не новенький ли я на скорой помощи.

– Андреем звать, бабуля, – как всегда отвечал я, не отрываясь от дела.

– Андрюша, стало быть? Новенький у нас? Не помню, чтобы приезжал ко мне раньше.

– Да вот, шестой год уже к Вам езжу, бабушка. Форму сменил, вот вы и не узнали.

– А может и так, слепая совсем стала. Главное – здоровье, без него мы что? Никому мы не нужны, – ответила мне Лидия Павловна и добавила: – Я за тебя помолюсь, за здоровье, важнее ничего нет.

Сдержанно кивнув, я сделал инъекции и отправился восвояси, не забыв попрощаться и принять пачку печенья в благодарность (да, о, ужас, мы берем взятки не только деньгами, а старые люди порой очень обидчивы, если мы отказываемся от яблока или конфет). Им стыдно, что дают мало, нам, в свою очередь, страшно, что уличат во взятке. Так и живём.

В этот день я как никогда нуждался в здоровье – меня скрутил гайморит. Гайморит – это такое неприятное состояние, когда носовые пазухи наполняются гноем, температура держится в районе тридцати семи-восьми градусов и в итоге невозможно даже наклонить голову из-за невыносимой головной боли. Я же пошёл ещё дальше: запустив болезнь, я не мог даже жевать – любая нагрузка на верхнюю челюсть отдавалась сильнейшей болью. Весь самоназначенный курс лечения проходил как будто мимо. О больничном не было и речи: у меня две работы, и на обеих – нехватка персонала, к тому же, до определенного возраста мысли о здоровье успешно замещаются мыслями о ещё не заработанных деньгах, что не позволяет пропустить ни дня. Одна мысль о том, что на следующий день, придя с работы, я не упаду на кровать, а пойду на вторую работу, которая ни разу не связана с медициной (ведь нужно где-то зарабатывать нормальные деньги, правильно?) уже вызывала рвотные позывы. Однако отказываться и искать замену было уже некогда. Вы не понимаете, куда я клоню? Просто хочу объяснить, к чему рассказал о диалоге с Лидией Павловной и гайморите: на следующее утро, после не особо сложной на вызовы ночи, я проснулся совершенно здоровым. Легкий насморк не в счёт. Понимаю, что дело в наконец-то начавших действовать лекарствах, но и слова старушки долго не выходили у меня из головы. Зацепило.