Читать книгу Фатум. Том шестой Форт Росс - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 13

– In principio erat Verbum, a Verbum erat apud Deum, а Deus erat Verbum122. Ты, конечно, знаешь эти строки Откровения, сын мой. Присядь. Теперь ты первый советник и отец-военачальник нашего Ордена в этих местах. Доверие его преподобия к тебе, сын мой, велико, но помни… не безгранично. Ты сообщил нам радостную весть – гонец из Мадрида мертв, впрочем, сейчас это неважно. Майор де Уэльва с первого шага был патриотом проигранного дела. Этот кадисский выкормыш слишком высоко воспарил. А когда человек столь быстро взлетает, поневоле начинаешь думать: не заложил ли он душу дьяволу. Черная неблагодарность, мой друг, губит людей… Но перейдем к делу: у андалузца был пакет, который он пытался доставить в Монтерей твоему отцу. Не горячись, сын мой, твой отец всегда доказывал короне и церкви, что он мужественный, достойный человек, но…

– Что «но»? – черные глаза лейтенанта опалили отца Мараффи. Следуя взглядом по фиолетовым бухточкам и фиордам родимого пятна на монашеском лице, он встретился с глазами наставника и увидел в них глубокое, мучительное беспокойство, столь знакомое ему по собственному отражению в этих застывших зрачках. Однако сей проблеск души тут же исчез: иезуит опустил глаза, щелкнул «зерном» четок и ровно сказал:

– …но и опасный враг. Не торопись, выслушай меня! – Черты лица посланника Монтуа смягчились. Всем своим видом он демонстрировал настрой на доверительный лад, что ему действительно важен и необходим разговор на равных, и значит ему, Сальваресу, первому советнику падре Мансано, следовало переломить в себе волнения за род-ного отца и ощутить себя ныне не солдатом короля, не сыном губернатора Монтерея, а верным и покорным слугой Ордена.

Взгляд Мараффи стал жестким, и Сальварес, похолодев душой, интуитивно понял: выход у него один – смирение, иначе его ждал конец капрала Вентуро, оставшегося сторожить лошадей.

– Падре, у меня нет грехов, в которых мне надо раскаиваться,– сорвалось с его побелевших губ.– Всегда и везде я следовал лишь приказу нашего генерала.

– Ты за нас или против? – взгляд настоятеля прикипел к лицу драгуна.

– Я за Новую Испанию…

– Мы тоже за нее, сын мой.

– Но почему вы тогда задаете мне такие вопросы? Разве доверие нашего пастора не доказывает мою верность вам? Разве этого хочет Иисус?

– Пути Господни неисповедимы.

– Откуда вы, падре, знаете мнение Бога?

– Я говорю лично от имени церкви, сын мой, коя является инструментом Господа на земле. Я советую тебе взять верх над темными заблуждениями и просветить свой разум. Открой сердце моим словам, и да пребудет с тобой защитница наша пречистая дева Мария. Так знай: расчет андалузца и тех, кто послал его, был безупречен. Слава Христу, что Небо не допустило свершиться задуманному. Ты знаешь, сын мой, враг в лице русских еретиков стоит у наших границ, а текст послания, что вез де Уэльва, призывал твоего отца протянуть руку помощи русским, сложить оружие пред врагом и дать возможность ему укрепиться на наших землях!

– Но это измена! – лицо Сальвареса исказила судорога.

– Именно! Но тише, тише… «Лучший способ развлечь человека,– глаголит мудрость,– это выслушать его…»

– Я вас как будто уже довольно развлек, уважаемый падре.

– Вот видишь,– настоятель, не сбивая ритма речи, по-лисьи растянул губы.– Дети никогда не слушали своих родителей, зато всегда исправно им подражали. Ты точно такой же, как твой отец,– вспыльчивый и упрямый. Кто знает, как бы поступил он, попади ему в руки этот пакет… Кстати, где он? Если сомневаешься – говори правду,– две сизые вены вопросительными знаками вспухли на лбу Мараффи.

Сальварес подозрительно помедлил с ответом. Действительность, казалось, настигла его и впилась холодной дробиной. Готовясь держать ответ, де Аргуэлло почувствовал, как всё его существо неестественно застыло в мучительном ожидании… На какую-то долю секунды он представил себя в маленькой келье в Монтерее, где он, обращаясь к заступничеству Христа, молил о ниспослании ему удачи в завтрашнем дне.

Сальварес судорожно сглотнул застрявший ком в горле. Тяжесть, дотоле сковывавшая его, начала отходить, почтительно и крепко зазвучал голос. Стоя против того места, где восседал отец Мараффи, он смотрел на золотое на-персное распятие на его груди, и это придавало ему новые силы, наполняло уверенностью.

– Считайте, что он у вас, преподобный. У меня есть верный человек, коий хранит эту бумагу в надежном месте.

– Это далеко? – хрипло, словно его горло и легкие боролись за жизнь, выдавил настоятель.

– Изрядно, но мы солдаты священного Рима. Я доставлю вам его через шесть дней…

– Будь осторожен, сын мой. Ныне стало опасно в горах…

– После всего, что было,– Сальварес позволил себе усмехнуться в усы,– слово «опасность» уже не пугает. Орден учил не ощущать боль.

– И что, получается?

– Не очень, но сие меня не смущает, святой отец. Это мой долг и, полагаю, сказанное в моих устах не звучит грязно.

– Что ж, мне приятно слышать эти слова. Хотя и понимаю: быть хлебопашцем легко, особенно когда твоим плугом является перо, а сам ты находишься в тысяче лиг от маисового поля. Но я верю в тебя. Самоуважение, заложенное внутри каждого человека Господом нашим, упорно заставляет идти к однажды намеченной цели. Ты справишься с возложенной на тебя миссией. Кстати, друг мой, тебе стоит отдохнуть, прежде чем ты отправишься в путь. Ты выглядишь очень усталым.

– Благодарю, падре.

– За что?

– За заботу,– Сальварес в должном почтении склонил голову. – Не проигрывает тот, кто играет в одиночку. Я —из таких, святой отец. Дождь не может идти вечно. Я счаст-лив вместе с вами: для братства начинаются солнечные дни.

Мараффи не улыбнулся, не кивнул головой. Он долго молчал, глядя в густую ночь глаз сына губернатора, и думал о чем-то своем.

– Будь начеку, брат мой,– после долгой паузы наконец сказал высокий гость,– и вникай в суть происходящего. О важности оного ты можешь судить по особой тайне, окружающей нашу встречу, не так ли?.. Да, мы доверяем тебе, иначе выбор Монтуа не пал бы на тебя. Ты обязан поклясться именем нашего святого покровителя – Игнатия – и тем, чему, быть может, поклоняешься в глубине души. Ты обязан поклясться и в том, что ни одно слово из нашей беседы не будет повторено за этими стенами ни брату, ни отцу… хотя бы и под пыткой. Ты сам знаешь, брат мой: трое могут сохранить тайну, если двое из них мертвы.

У Сальвареса ёкнуло сердце, но не от беспокойства за своих близких, а от того доверия, коим столь щедро наградил его ныне Орден. Он крепко держал в памяти свою первую встречу с солдатами тайного братства.

…Тогда тоже земля была в плотных объятиях ночи, так же трещали и фыркали факелы, а сухой и твердый, как кремень, голос из тьмы сказал:

– Ты один?

– Да, падре,– взволнованно прозвучал его ответ и потонул в торжестве тишины.

– Ты пришел искать утешение, сын наш? Ты всё обдумал? Обратного пути у тебя нет… Что ж, хорошо. Тогда оденьте ему на лицо это.

Из темноты медленно проявились угрюмые фигуры монахов, в руках у них была черная ряса и островерхий колпак с узкими прорезями для глаз.

Он что-то хотел тогда возразить, но тот же голос обжег слух:

– Надень или уходи прочь. Законы нашего братства запрещают знать имена и лица ищущих утешение. Уясни: у нас нет такого деяния, кое мы, солдаты Иисуса, не смогли бы понять и пред коим у нас опустились бы руки. Смерть – есть жизнь и спасение. И посему мы должны ожидать ее с великой жаждою и смирением… Следуй за мной, брат наш, тебе ниспослана милость его святейше-ства, преемника великих отцов-основателей Лойолы и Диего Лайнеса123. Ты будешь посвящен в тайны великих.

Теперь же Сальварес зрел лица, которые прежде были сокрыты от него глухой мешковиной. Догадывался он сейчас, кому принадлежал тот сухой и твердый, как кремень, голос… Такой же голос был у отца Мараффи, который ныне давал ему последние наставления.

– Да… тяжелые наступают времена, сын мой, радость омрачается печалью и горем. Потери Испании меня всегда приводили в уныние. А что сегодня наша страна? Неужели эти умники в Старом Свете не понимают, что Новая Испания обречена? Она уже и сейчас стоит на коленях отчаяния. Предатели и изменники – Боже, как много их! Увы, среди нас самих живет и зреет гораздо большее зло, чем на границах, в стане врага. Выслушай меня. Всё зависит от твоего доверия к моим словам. Бог убивает людей – так почему нельзя нам, тем, кто верит, что Свет да одолеет Тьму? Обернись и воссмотри, что окружает нас! Свальный грех, содомия124 и кровосмешение… А это всё слуги Сатаны… Казимула! О, где праведный кипящий котел христианского гнева? Где, где охота на ведьм? Слава Небу, Ватикан услышал мольбы истых своих слуг и повелел произвесть то, что следовало начать много прежде. Но теперь наш час! А в этих местах твой и брата Эстеро!

– Да, теперь мой час! – лицо Сальвареса посуровело и сразу сделалось хищным, похожим чертами на стальной абрис беркута.– Мне давно надоело торчать под половицей нынешних законов. Да, падре, скоро в нашей стране будет больше летучих мышей, чем птиц. Я и сам вижу, что ни мой отец в Монтерее, ни его высокопревосходительство Кальеха дель Рэй в Мехико – никто до самого смертного часа не осознает, что происходит сегодня. Нет, учитель, ныне грядет не просто завоевание, а с ним рождение новой империи… Ныне умирает испанская речь и те семена, что посеяны были нашими предками. Идет гибель ясных прин-ципов, высоких чувств и воцарение тьмы и хаоса, откуда, спустя вечность, начнется исход новых богов и героев. Да, падре, да… Но от нас уже не останется ничего кроме развалин былого могущества.

– О, а ты, похоже, мечтаешь переворачивать страницы истории, сын мой?

– Нет, но сражаясь одними словами, победы не одержать.

– Что ты этим хочешь сказать? – голос Мараффи дрогнул от беспокойства.

– Только то, что у нас, в Калифорнии, кроме трех десятков ржавых пушек ничего нет! Мехико далеко, безумно далеко… А русские… Нет, pater, я не хочу пугать вас,– Сальварес, тяжело дыша, подошел к чадящей треноге и затушил захиревший фитиль.– Я просто поделился своими недобрыми снами. Признаться, русских я остерегаюсь меньше, чем гринго. Первых так же мало, как и нас, вторые катятся с Севера словно великая варварская вол-на. Нам нужно суметь продержаться… Когда вспыхнет война с янки – а она придет, клянусь мечом Кортеса,– их удар будет ударом не растопыренных пальцев, а каменного кулака.

– Omne simile claudet125,– родимое пятно Мараффи стало темным, как раздавленная каблуком переспевшая вишня.– Opera et studio126, amigo, opera et studio. Другого пути у нас нет… Но всему свое время. Я понял тебя и передам твои слова Монтуа, будь покоен. А теперь скажи, нужны ли тебе деньги?

– Я просил денег не для себя, а для дела, падре…

– А я повторяю, сын мой,– отец Мараффи возвысил голос. Отблески пламени светильника дробились на камне стен, на соломенном петате, словно отблески ангельских крыл.– Я повторяю, нужны ли деньги именно тебе?

– Не скрою, нужны, но я предпочитаю их заработать.

– Ты уже заработал их,– лицо посланца посветлело.—Ты верно служишь нашему генералу.

– Да, я умею служить верно… тем, кто делает добро мне… и моему Отечеству.

– Так ты возьмешь деньги?

Сальварес услышал тяжелый шорох складок сутаны —ветер и листья, бросил взгляд на отошедшего к столу иезуита. Дроглая тень гладила его по лицу, уверенно, по-хозяйски отвечая на голос души.

– Да, я возьму их. Невесело быть бедным… Хоть я и сын губернатора… – Де Аргуэлло с дерзкой благодарностью взял протянутую звонкую от денег кису и вновь, как требовал того этикет, поцеловал перстень посланника.

– А теперь ступай. Я буду ждать тебя здесь шесть дней. Будь осторожен и бдителен – твой путь далек и опасен. По дороге особо избегай монахов других орденов. Под их видом могут сновать оборотни-убийцы.

Отец Мараффи прошелся туда-сюда четким военным шагом, словно готовился пройти перед строем. Сальварес заметил, как он тяжело вздохнул, как потускнело его лицо, как над бровью, где алело свекольное пятно, собрались крупные складки.

– Помни: ныне в твоих руках, сын мой, спокойствие и благополучие нашего Ордена, и ты уже не просто команданте де кампо своих волонтеров, а всадник правды и справедливости. Иисус да поможет тебе. Ты достоин большего, сын мой, и вернешься в Мехико уже в новом чине. И последнее. Это подарок тебе от нашего генерала.– В жилистой, крепкой, как солдатский ремень руке падре Мараффи тихо брякнули слоновой костью старинные четки.– Они старше нас всех в три раза. Слова благодарно-сти ты скажешь его святейшеству при встрече,– улыбнулся наставник.

Сальварес растерялся: старый иезуит точно читал его мысли.

* * *

Где-то далеко, в каменных лабиринтах ущелий плакала сова, точно придушенный в колыбели младенец. В звезд-ной диадеме, в легкой кисее облаков горы потягивали красноватый напиток зари. Журчащий прозрачным хрусталем ручей шептал притихшим камням спасительные слова предрассветных молитв.

Сальварес обрадованно вдохнул полной грудью свежего воздуха. Тайная подземная тропа иезуитов подняла его по каменному плетняку ступеней наверх, туда, где веяло прохладным, но живым и легким воздухом.

Здесь, наверху, в царстве живых таявшая ночь еще пыталась победить светлеющее сумеречье глубокой теменью небес, но после спертого, тяжкого мрака пещеры де Аргуэлло поначалу показалось, что уже светло. Всё окрест: и налитые вековым молчанием камни, и седые кряжи, и слюдяная гладь ручья, и даже пламя костра, который поодаль, у козьего загона жгли двое монахов,– всё приняло единый цвет выгоревшей полыни. Мир наполнялся жизнью через мерный храп лошадей да затихающие с рассветом свирели цикад.

– Бери лошадей и уходи,– донесся из-за спины тихий, но повелительный голос.

Исполняя приказ, лейтенант ровно невзначай обернулся, но различил в темноте лишь неподвижный безликий силуэт.

Ведя в поводу своего коня и осиротевшую кобылицу капрала Вентуро, Сальварес опасливо подумал, что и его, оступись он хоть на шаг от устава братства, ждет неминуемая гибель, на которую в столице обронят скупые слова: «Цель оправдывает средства».

Ночной ветер, что лобзал горячее, раскрасневшееся лицо младшего де Аргуэлло, казалось, тоже был ранен сей черной думой; слабо билась жилка у его виска, ему не под силу было сорвать листья – навязчивые мысли – с растрепанных голов деревьев.

Ставя ногу в серебряное стремя, Сальварес вдруг вспомнил лица старшего брата, отца, сестры… Лицо его стало бледным, как в день собственных похорон… Дурное предчувствие обложило льдом сердце. Всегда идущий по ветру опасности, не знающий страха, он, пожалуй, впервые по-знал это чувство. Он долго не решался пришпоривать коня: страшная жажда обжигала язык и холодели мокрые ляжки, как половинки ножниц.

Каменистая тропа, змеясь сквозь серые сумерки, вела его к отряду, к сирым хижинам бедняков, пропахшим соломой, к деревянным складам, к заросшим плющом и розами асьендам с грязными патио, провонявшими конюшней, к лавкам трактирщиков, где воруют, обманывают в карты, торгуют сеном и в темных углах давятся тулапаем погонщики, метко сшибая плевками назойливых мух… Живет ли там мысль подо лбом? Есть ли желания, страсти, идеи… иль все на животных рефлексах: пощупать, понюхать, сожрать? Чиканос, эти прирожденные торгаши, любят заложить ногу за ногу, опираясь на грязную, липкую стойку с видом заправских бездельников… Шарят с сердитой бранью в сальных бумажках… Сдачи у них сроду нет… Вечная история! И вот за них мы, идальго, должны проливать свою кровь?.. Он мысленно видел их глаза, глаза своего народа – соловые от усталости, страха и дешевой выпивки… Их стопы червем извивались по пыльным, выжженным солнцем улицам, а лохмотья пестрой одежды давно затвердели от пота, грязи и крови.

Де Аргуэлло потянул повод вправо – тропа сворачивала; тишина плавила мерный цокот копыт лошадей, позвякиванье ножен его клинка, мелкие шажки койотов, рыскающих в распадках в поисках падали…

«Отец, брат, сестра… – Сальварес на миг прикрыл уставшие веки.– Неужели всё кончилось, Луис? Кончилось навсегда? Что случилось с нами? Ведь я помню, мы были с тобой неразлучны как нитка с иголкой… Господи, как же мне жить, чтобы на душе было легко? “Живи как человек – набело – вот и всё…” – вспомнились мудрые слова краснокожего старика, что водил их ловить слепых рыб в туфовые пещеры. Луис – он, может, и отважен, но безрассуден… Стоило ли так обижать нашего отца? Эта смазливая девка с пыльной окраины Мехико… Бешеная собака не перестанет кусаться, пока ее не убьют… – Сальварес злорадно ухмыльнулся, перебирая свободной рукой пожелтевшие от времени крупные зерна подаренных четок.– Я видел брата и в радости, и в горе, но такого лица, как после смерти его приблуды… Всё-таки странная штука жизнь… Все прежние годы я не верил в судьбу, плевал на нее… всё так… Но выходит: она есть, черт возьми! И именно она не дает мне нынче спать… Что ни придумай, что ни скажи, а мы все на земле жертвы Фатума, вот в чем суть, amigo… Разве капрал предполагал, что едет на смерть, а я?.. Клянусь честью, даже не догадывался…

Вот и с Луисом та же песня… Он уверен в своей победе, я – что он проиграл. Но истину знает только Всевышний. Для меня дело чести – быть убитым хоть сейчас, но драться за правое дело. Он занимается тем же… Но, видно, по другую сторону… Он так же, как и я, не отказывается нанизывать своих врагов на шпагу, пожалуй, потому, что еще жив, наверное, потому, что мы из одного гнезда, из одного куска теста. “Вы из хорошей семьи, сеньор де Аргуэлло, но вас дурно воспитали,– всплыли теперь в памяти слова незабвенного отца Мендосы.– Всё правильно, сын мой: когда в кошельке много золота, его всегда не хватает… и начинаются худые мысли и неправильные дела…” Ну что ж, может, старик в чем-то и прав…» —Сальварес стряхнул рассеянность внутреннего монолога и поспешил осмотреться: горы теснились мрачными храмами, хранящими в своей немоте обет молчания. Ветер теперь морозил лицо, точно к рассвету объелся льда, на спуске сорвал с головы шляпу, и Сальваресу пришлось проскакать за ней. Она не давалась. Наконец он ее изловил. Так гоняются по двору за домашней птицей.

Завернувшись в серапе, он крепче ожег плетью коня.

«В конце концов к черту эти безумства души! Даже если они полны прекрасной морали. Я солдат, и плохо умею предаваться скорби души. Червонный ручей крови… Застывшее в смерти тело… Нет, довольно метафор… Брат нем ко мне как эти чертовы горы… А должен быть мне благодарен за то, что остался жив».

Впереди сонно замерцали огни долгожданного пуэбло. Де Аргуэлло усмехнулся и похлопал перчаткой сырой от пота атлас шеи коня. Он знал: там его ждали ровные ряды бутылок, сверкающий зигзаг пылающих свечей в канделябрах, яркие шатры юбок веселых мексиканок и серебристый перебор испанских гитар…