Читать книгу Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 8
Часть 1 Державная воля – русская доля
Глава 7
Оглавление…С незапамятных времен у горцев Кавказа бытует понятие «абрек». У осетин − «абыраег», у адыгов − «хеджрет», и так далее от перевала к перевалу, от народа к народу… Но в разное время понятие это имело в горах и разное значение.
Абреками называли себя те скопища «сабель и ружей» свирепых башибузуков, пытавшихся захватить власть в Хунзахе − столице Аварского ханства в период безвластия73, когда в результате кровной мести был убит в мечети второй имам Гамзат-бек, беспощадно вырезавший перед этим всю ханскую власть. Шамиль сурово и кроваво, как и пристало Кавказу, положил конец их бесчинствам.
Абреками называли и горских «Робин Гудов», разных мастей заступников простого народа, боровшихся свинцом и сталью, хитростью и обманом против горской знати и государевой администрации74.
Царское командование величало абреками всех немирных горцев, совершавших набеги, во все три периода Кавказской войны. Имелись в виду горцы, не входившие в имамат Шамиля; порою в абреки записывали и наиба имама − аварского льва Хаджи-Мурата за его дерзкие и грабительские набеги, как, впрочем, и других отчаянных горских сорвиголов.
Существуют в горах и другие «цвета» и «оттенки» абречества75, однако абреческая судьба Дзахо Бехоева сводилась к самой расхожей кавказской правде: «Был человек, и нет человека», ушел человек в горы из-за крови − «за кровь». «По трагическому стечению обстоятельств…» − обыкновенно в таких случаях выводило в учетном «гроссбухе» сонное перо царской канцелярии.
В кавказской песне звучит тот же вердикт, только омыт он слезами и горской кровью, которая «…и сейчас остается прежней: это − альянс воды горного ручья с искрами, исторгнутыми ударом железа о кремневую скалу»76.
Он был обычный человек,
Теперь кричат ему: − Абрек!
Любимую спасая,
Убил он негодяя.
Исполнил он мужчины долг,
Теперь скитается, как волк.
Поступок был прекрасен,
Но стал он всем опасен.
Нет ничего − осталась честь.
А след взяла слепая месть.
И нет нигде покоя,
Как вечному изгою…
* * *
…Знал эту песню и Джемалдин-бек. Хорошо знал. С детства знал. Но… знал и то, что пока Дзахо-канлы не будет убит, не будет положен конец и кровомщению. Никакой алым или дият, взысканный с рода Бехоева, не охладит его сердце. За убийство соплеменников, за бесчестье для целого тейпа ему, Ахильчиеву, как самом ближайшему родственнику, не только дозволялась, но и вменялась священная обязанность найти и убить виновника без всякого суда или разбора дела… Адат77 велел, адат указывал: «В случае, если мужчина убьет соплеменника-одноверца, а потом скроется, с него трехмесячный штраф и семеро кровников. На того, кто не подчинится сему решению, падает двойная кровь и двойной бук − расходы по ранению или смерти»78. В подобных случаях скоро мириться с кровником или его родней, брать ыкуп или удовлетворение для обиженной стороны было бы постыдной слабостью и малодушием.
Знал Джемалдин-бек и то, что кровная вражда и семейные распри между сильными тейпами тянулись порой десятки, а то и сотни лет; горы знали немало историй, когда захватывались и уничтожались целые аулы; людей убивали или продавали на невольничьих рынках в рабство.
Знал он и то, что канла переходит по наследству от отца к сыну и распространяется на всю родню убийцы и убитого. Самые дальние родственники убитого будут обязаны мстить за его кровь… Оттого сила и значение любого рода со времен сотворения мира во многом зависят от числа кинжалов и папах кровомстителей, которых он может выставить. Каждая капля крови, по мнению горца, обязана быть отомщена, ибо кровь покойника не перестанет кипеть и его не допустят небесные ангелы к престолу Всевышнего, доколе не будет взята кровь за его кровь.
…Именно поэтому Ахильчиев-волк приказал своим нукерам вырезать весь аул до последнего старика.
…Именно поэтому Ахильчиев-волк словчил в разговоре с наибами Шамиля Талгиком Аргунским и Тарамом Сунженским, заручившись их грозной поддержкой, обсказав все так, что люди Аргуни якобы предали Газават и взяли сторону русских.
…Именно поэтому в беседе с самим имамом Джемалдин-бек умело сыграл на его верности своему слову, своим «железным» низамам79, которым следовали все горцы от последнего поденщика до знатнейшего наиба.
* * *
− Перед лицом Аллаха, Пророка и твоим, о Всесильный правитель… я готов поклясться здоровьем своих детей… Дзахо Бехоев, полукровка из Аргуни, похитил нашу Бици… Ужели дозволишь коршуну унести голубку в своих когтях из родного гнезда? Ужели отступишься, о неотступный имам, от своих низамов и дозволишь опозорить честь нашего рода, который предан тебе, как кинжал ножнам?
− Ты утверждаешь, что аул Аргуни протянул руку помощи нашим врагам? Как это может быть, чтобы народ предал свою родину? За их спинами родное ущелье, родной аул… следовательно, их колыбель, их совесть…
− Но, повелитель!
− А этот, как его, полукровка?.. − Шамиль, не шевелясь, пристально посмотрел на своего мюршида.
− Дзахо Бехоев, мой повелитель.
− Он осетин?
− По крови матери, повелитель.
− Так значит, Дзахо? И ты точно знаешь, что он увез ее в свое ущелье?
− У меня есть свидетели. Известный тебе алдары Тахир, племянник уважаемого Ханпаши, уже отправился со своими людьми в Аргуни… Но родственники Бехоева… их много, имам… Они могут не выдать вора… Как бы не пролилась кровь.
− Старая история… − Шамиль глубокомысленно задумался. − Но, может быть, они любят друг друга? Девушка нашла себе жениха… Ушла с ним. Не лучше ли вам ждать почетных гостей и приглашения на пир? За кукурузными лепешками и жирной бараниной вы быстрее договоритесь о маслаате, чем с оружием в руках?
«Событие, не выходящее из ряда вон для наших гор, − подумал имам. − Обычное дело, что родственники оценивают девушку, как доходную статью, и хотят поиметь побольше. Возможно, ахильчиевский род попусту беспокоит меня?.. Вайнахи жадны до денег…»
− Все так, повелитель, но ее ведь у нас похитили! − не унимался разгневанный Джемалдин-бек. − Не по своей воле… похитили! Разве твой низам о запрете похищения невест не распространяется на всю Чечню?
− Закон для всех один80, − потирая колено, усмехнулся Шамиль и обернулся к обступившим его мюридам. Прославленные горцы одобрительно загудели на разные голоса. Имам пригубил пиалу с зеленым чаем, смакуя душистую чашу, и снова посмотрел в мерцавшие возбуждением глаза родовитого чеченца.
Имам не вполне верил Ахильчиеву. Чувствовал его скрытое напряжение, ужиную изворотливость, желание выгадать свой интерес, перехитрить, упрятать поглубже правду, до которой хотели добраться вопросы ближайших помощников Шамиля − дибиров и муфтиев. Однако тот не мог допустить и мысли поставить под сомнение собственный свод законов, именуемый в народе низамами − «кодексом Шамиля».
Ко всему прочему, Джемалдин-бек был известный и почитаемый мюршид в наибстве Талгика Аргунского, из богатого кинжалами и папахами ахильчиевского тейпа; бесстрашный, проверенный воин, преданный Газавату; его джигиты доставляли немало бед и хлопот карательным отрядам гяуров в Черных горах Чечни и надежно держали «на замке» Аргунское ущелье. А кто такой был Дзахо Бехоев?.. Безродный полукровка? Чечен? Осетин? До сего дня Шамиль и не знал о таком… Впрочем, однажды он, кажется, слышал краем уха не то от Адахана, не то от Занди, не то от Солтамурада или еще от кого-то из тех мест о смелом юноше, ходившем в набег за Терек… у того юноши тоже как будто было странное имя… Ну так мало ли славных джигитов знают горы Чечни и Дагестана? «Если я откажу Джемалу, − решил имам, − меня неправильно поймут. Кому чабан люб, люба и его собака. Не плюй в яму, где вода… быть может, придется из нее пить».
− Закон для всех один… − растягивая слова, повторил Шамиль.
− Вот и я о том же! − вспыхнул чеченец. − Уо! Дай дорогу моим нукерам, Справедливый Шамиль, рабом твоим стану до конца дней своих! Волла-ги, билла-ги!… Иначе Ахильчиевым за ворота нельзя будет выйти. Каждый аулец отвернется от нас: разве они люди, разве мужчины они? Не сумели уберечь свою девушку, защитить свою честь! Бабьи шальвары им! Платки на головы! Ва-а!!
− Довольно. − Имам охладил пыл горца. Передал пустую пиалу в руки стоявшего за его спиной молодого мюрида; задумчиво посмотрел на едва черневшего в облаках орла, который казался недвижимым на своих распластанных крыльях, потом задержал взор на погруженных в дневной сон охристых скалах и вдруг бросил в лицо просителя: − Ты считаешь меня глупцом? Почему я должен верить твоему языку? Мои уши слышат голос только одной стороны.
Джемалдин-бек окаменел скулами; от неожиданности, против воли, подался назад. Неподвижные глаза имама − вершителя судеб − сурово взирали на него и, казалось, прожигали насквозь, издевались и сулили ему одно − поражение.
− Я твой слуга, имам… − глухо, почти зло прорычал Ахильчиев.
− И что же? − сдержанно, не повышая голоса, прикрыв веками свои широко расставленные глаза, спросил Шамиль. − Разве слуги не могут врать?
Тертый, стреляный волк Ахильчиев собрал волю, хотел ответить в свою защиту, но слова набились во рту, мешая друг другу, а глаза видели перед собою лишь огненно-красную гущу стриженой бороды, которую разрезала кривая ухмылка.
− Я твой мюршид, Повелитель. Прикажи прыгнуть в пропасть…
− Знаю. Прыгнешь. Куда ты денешься… − все так же монотонно продолжал имам. − Впрочем, у тебя есть выбор… Умереть сейчас же − тебе вырвут язык, а потом отрубят голову… или испытать волю Аллаха.
− Что я должен сделать? − хрипло проклекотал Джемал, проталкивая репьи слов сквозь пересохшее горло. Глаза его затравленно бегали, словно искали, откуда последует удар.
За спиной имама стояло не менее двадцати мюридов, и все они держали шашки наголо.
− Тебе оставят кинжал и бросят в яму к голодным волкам… такова воля Аллаха. Скажи правду, Джемалдин-бек, так будет лучше и для тебя, и для меня.
− Я готов, − безлико прозвучал ответ.
− Сказать правду?..
− Прыгнуть к волкам! − вновь закипая ожесточением, пузырящимся голосом огрызнулся мюршид.
− Теперь… верю тебе. − Имам провел ладонями по лицу. − Успокойся, достойный. И камень смеется раз в году. Знаю, велик и богат ваш аул. Люди его никому не платят дани. Мечеть вашего рода всегда была на поле брани, а свободные сыны ваши закалены, как булат, в огне Газавата. Дела их громки и в нижних, и в верхних аулах, и сердце уруса ни разу не миновал их меткий свинец. Теперь же слушай и делай выводы, Джемалдин-бек. Люди часто спрашивают у мудрецов: говорят ли с нами голосами праотцов горы и родники, могилы и руины боевых башен… Или нам − живущим − это просто кажется…
Имам остановил свою неторопливую речь, щупая взглядом ледниковые папахи гранитных великанов, стоящих на страже горных перевалов, затем улыбнулся глазами.
− Не труди свой лоб, послушник. Не ищи ответов в рокоте водопада. Не всем смертным дан этот дар… Следуй зову своего сердца. Ведь оно приказывает тебе выполнить волю предков. От себя скажу: проявившим в бою трусость мы пришиваем на одежду кусок войлока. Только пролитая кровь или смерть, только храбрость, проявленная в сече, может снять с труса презренье людей. Но ничто не может быть оправданием предательству. Изменникам лучше находиться в земле, чем на земле. На этом все. Да обрадует тебя Аллах… да будет быстр твой конь и остра твоя сабля на тропе мести.
* * *
…А потом пролилась кровь беззащитного Аргуни. Невинного Аргуни…
Но с того рокового дня − потерял ахильчиевский тейп покой. Просчитался Джемалдин-бек. Смертельно просчитался, будто и не чеченцем был… Не всех смогли, не всех мужчин сумели вырезать его шашки…
Безмерной гордыней высеченный из гранита кровавый ключ отныне не желал знать берегов… И старики соседних аулов с тревогой и скорбью предрекали клокотать ему для многих поколений. Безмерная чеченская гордыня ахильчиевцев породила безмерную чеченскую ненависть бехоевцев. Исключительную ненависть.
Бисмилла. Аррахман. Аррахим. Что случилось, то случилось. В противостоянии канлы − обычно брал верх тот, у кого был больше аул, у кого в роду было больше кинжалов81… Но не всегда волчья стая может умыть свои морды кровью оленя. Тем более, если олень этот способен обернуться свирепым, коварным барсом. Тут выдерживал над другими тот, у кого были крепче нервы, зорче глаз, тверже рука и бесшумнее поступь.
Обломали свои клыки и когти волки Джемалдин-бека в поимке Дзахо − Снежного Барса. Сколько коней загнали, сколько пороха и свинца расстреляли в призрачные тени, но нашли только горечь утрат своих родственников и друзей…
Все, кто бежал в горы, кто уберегся от ахильчиевских сабель, кто был еще способен держать в руках оружие − мстили теперь убийцам. С мужьями, отцами и братьями абречили женщины. Укрывшись в скалах, в дремучих лесах, кровники не уставали отливать пули и шептать заклинанья над ними. Тайком, по козьим тропам спускались они с гор, под видом мирным крестьян просачивались в дружественные селения, скупали на рынках «промысловый» порох82, сушеное мясо, муку.
Что ни ночь − шум и тревога в Аргунском ущелье.
− Убили! Хожбауди − убили! У родника Мовчи и Саламбека бехоевцы зарезали! Дадай, беда! Безысходная беда! Будьте вы прокляты, шакалы! Да иссохнет ваш род, ядовитые змеи!
…Но больше других мстил и наводил суеверный ужас на ахильчиевцев вчера еще никому не известный юноша − полукровка Дзахо Бехоев. Как демон, как хищный ненасытный зверь, бесшумно рыскал он вокруг погруженного в траур аула; терпеливо выжидал время для стремительного броска с одной лишь целью − добыть новую кровь за свою родню. Точно проклятье Тьмы, он объявлялся на горных тропах; зажатые теснинами и курящимися туманами пропастями, они являлись добрым подспорьем для абреческой мести. Много раз выходил так на дорогу Дзахо. Много раз убивал. Его сталь и свинец не знали пощады и промаха. Смелых, отчаянных нукеров Джемалдин-бека убивал Бехоев, родственников его убивал. Надо было всю породу покончить. Словом, мстил Дзахо. Хорошо мстил − люто. Потому что горец, абрек, потому что мужчина.
Плохо − потому что еще больше новых кровников приобрел Бехоев. Потому что ближе призвал свою смерть. Из соседних и дальних, из совсем далеких аулов стали охотиться люди за его кровью. Для того, чтобы выйти к ручью напиться, он, как зверь, делал большой круг, изучал чужие следы, путал свои, подолгу выжидал, прежде чем утолить жажду. И, как молитву, не уставал повторять абреческую заповедь: «Ночью не курить. Огонь не разводить. Винтовку держать в чистоте, порох сухим, лошадей под седлом… Мало говорить − много слышать. Никому не верить. Бороться со сном. Помнить, что всякая опасность может продолжаться не более получаса: или тебя убьют, или ты убьешь − главное, иметь терпение на полчаса».
…По воле Аллаха оказавшись в отряде шалинского мюршида Занди, Дзахо принял Газават, обвязал папаху белой чалмой − и сразу получил защиту. Вздохнул свободнее. Слава Небесам − среди мюридов не было родственников его канлы. Можно было спокойно спать у костра, завернувшись в бурку, не озираясь, точить шашку. И Дзахо Бехоев стал со рвением отливать пули против Белого Царя. Но не потому, что с ним враждовал великий, непримиримый Шамиль. Чалму послушник Бехоев стал носить не ради имама, а для спасения своей правоверной души. Дзахо ненавидел гяуров, пришедших с оружием в его свободную и гордую страну, потому что любил каждый камень на горных тропах своей Чечни.
Охваченные пламенем равнины могут погаснуть, но огонь праведного гнева и мести в сердце горца − никогда. «Разве огонь, горящий в груди джигита, боится крови? Он даже ищет крови, как умирающий от жажды − воды… Он даже просит крови, как пустыня − воды. Иссохшие, истрескавшиеся, опаленные, сожженные внутренним огнем губы разве не шепчут: “Воды, воды!”?
Вода и огонь… как месть и кровь, из века в век сопутствуют друг другу.
Горы просят огня, а долины − воды. Кавказ − это и горы и долины. Он просит и огня и воды»83.
…Выйти же к Шамилю с открытым сердцем Дзахо не мог, а тверже не желал: через него − имама Шамиля − ахильчиевцами были убиты его родственники, погибла Бици, разрушен был до основания родовой дом, осквернен источник. А для каждого горца это святые понятия: «Очаг − сердце дома, родник − сердце аула».
Между тем война бросала Дзахо по всему Кавказу84: в каких только горах ему не пришлось побывать, какие племена не увидеть…
…Летучий отряд мюршида-мазуна.85
Занди то рассыпался на части, то вновь соединялся, грозно блистая шашками перед форпостами врага; проходя через разоренные русскими аулы, мюриды не забывали помочь одноверцам: раздавали мясо, муку, зерно, делились порохом и свинцом, делились последним…
…Грозные сороковые пушечным громом и огнем прокатились по Северному Кавказу. Перевалы Чечни, Ингушетии, Дагестана были черны от беженцев. Горные тропы возносили с равнин на хребты десятки тысяч восставших людей. Их глотки задыхались в проклятиях, их чувяки и чакмаи86 не знали подметок; из ступней сочилась черная кровь, а студеный, пронизывающий до костей ветер горных вершин рвал и вздымал лохмотья их одежд.
…Весной 1840 года жители Чечни и горной Ингушетии вновь взялись за оружие и присоединились к Имамату. Многие из ранее назначенных царскими приставами старшин бежали в новую столицу горского сопротивления − Дарго87. Вожди приходили к Шамилю и разбивали перед ним о камень старшинские значки.
…Свыше двадцати лет даргинцы оставались в подданстве России. В 1826–27 годах они не откликнулись на призывы эмиссаров шахской Персии вынуть клинки из ножен против «неверных». Однако их горячие сердца не смогли остаться в стороне от священного Газавата под руководством имама Шамиля, и осенью 1843 года огромное ополчение Акушинского союза88 приняло участие в походе на взявшую сторону русских Аварию. А к сорок пятому году вся земля на Восточном Кавказе уже горела под ногами царских сатрапов. Котлы и жерла каньонов дымились адским пламенем пожаров и пролитой в сражениях кровью, как некогда во времена бесстрашного Бейбулата.89 И вновь, как десять, двадцать, тридцать лет назад, горцы перегораживали ущелья и тропы убитыми конями, обрушивали снежные лавины на солдат, устраивали обвалы в горах, взрывая порохом скалы, сами срывались орлами с высоких крепостных башен и круч на штыки!.. Именно в эти годы и дни менялся «не только внешний облик Кавказа, но даже названия мест и рек. Авар-Койсу стала называться Кара-Койсу − Черной рекой. Появились Раненые Скалы, Ущелье Смерти, кроваво прославилась река Валерик, остались в народной памяти Военная Тропа Шамиля, Дорога Шамиля, Танец Шамиля».
…Новые карательные экспедиции государевых войск не заставили себя ждать. В начале 1844 года на Кавказ прибыли: 13-я и 15-я пехотные дивизии и маршевые батальоны 16-й, 17-й и 18-й. Здесь собрался, таким образом, весь V корпус генерала Лидерса и часть VI. Вместе с линейными батальонами и казаками численность русских войск была доведена до 150 тысяч. Весной 1844 года предложено было укрепиться на Аварском Койсу и, обратившись на Чечню, разгромить «осиное гнездо» − Дарго, а на Дагестан произвести диверсию. Эта последняя была возложена на генерала Пассека, разбившего 3 июля у Гилли Кибит-Магому − одного из виднейших наибов Дагестана. Однако труднодоступная горная местность, изрезанная ущельями, бурными реками и непроходимыми лесами, отнюдь не благоприятствовала действиям крупных масс войск и их тяжелых обозов. Вскоре дела пошли совсем скверно и, как следствие, − взялись за оружие те племена, которые до сих пор оставались в стороне. Все последующие попытки правительственных войск покарать «огненный» Имамат разбились о волну всекавказского гнева и ярости.
…Много огненных верст было пройдено за последнее время Бехоевым. Много было пройдено и Ахильчиевым. И тот и другой не раз останавливали своих скакунов на дымящихся пепелищах некогда цветущих, гостеприимных аулов… И тот и другой клялись «солнцем» и «землей, на которой стоят» отомстить смертельному врагу. Кто знает, возможно, и тому и другому было стыдно за тех, кто любил кичливо называть себя «европейцами», «цивилизованными людьми», «христианами…»
…И Дзахо, и Джемалдин-бек − оба молодые, оба красивые, сильные, в разных местах Чечни помогали обездоленным, чем могли… И каждый знал, чувствовал, понимал, что никогда не забудет и не простит супостату того, что вошло в их глаза в те жестокие дни и ночи, что ранило, подобно пуле, их сердца, опаленные отчаяньем и горем.
…Теперь всех горцев Кавказа объединяла война. Общий враг. Общая кровь. Многие старые распри были забыты. Многих канлы, мстивших за кровь своего рода, примирила смерть.
Жаль только… что ни суровые низамы Шамиля, ни сабли праведного гнева не смогли выправить кривизну заблудших душ двух сыновей Аргунского ущелья.
Ни у походных котлов, ни на военных советах, ни в жарких сечах среди пропахших порохом скал ни тот, ни другой не забывали о данной Небу клятве… И тот и другой жаждали встречи, искали друг друга на дорогах войны, чтобы свести счеты, чтобы однажды кровью канлы смыть со щита своего рода пятно позора.
73
Имеется в виду 1834 год.
74
Особенный размах абреческое движение приобрело в Чечне, где оно развивалось с 20-х годов XIX века. З. Шахбиев пишет в своей книге: «Начало горному абречеству положил Бейбулат Таймиев. Абреков всегда отличали беззаветный героизм и решительность в действиях, а также поразительная конспирация. Почти все абреки были защитниками простых людей: они помогали им в беде, наказывали их обидчиков – богачей.
Самыми выдающимися абреками в середине XIX века были Атабай и Вара, сверхотважные и сверхрешительные люди, навсегда оставшиеся в истории освободительной борьбы чеченского народа…»
В других источниках упоминаются также известные абреки: Наба, Геха, Мехти, Успан, Эска, Зелимхан и др.Тема абречества нашла отражение не только в народном творчестве, в былинных песнях и сказаниях, но и в произведениях русских классиков. Вспомним хотя бы «Хаджи-Абрека» М. Ю. Лермонтова.
75
Л. Н. Толстой в начале 1850-х годов писал: «Слово абрек так употребительно на Кавказе, что почти получило право народности в русском языке; но мы употребляем его совсем не в том значении, какое имеет оно между туземцами. Таким образом довольно трудно объяснить настоящее значение этого слова. Русские называют абреками всех горцев, в особенности тех, которые ходят на разбой в наши границы. Понятие абрек у нас часто тождественно со словами: молодец, джигит, удалец; иногда абреком называют бобыля, бездомного человека, готового на все. Но между туземцами на Кавказе слово абрек имеет более тесное, более определенное значение. Мирный татарин никогда не назовет абреком горца: по его понятию, абрек только тот, кто бежал в горы из мирного аула, – и, обратно, горцы, и даже мирные, называют абреками всех тех, которые переселяются из гор в мирные аулы. Если горец сделал в своем селении какое-нибудь преступление – убийство или воровство, за которое боится преследования, – он бежит из своего аула в другой и скрывается там: тогда его называют абреком, и прозвище это остается при нем до тех пор, пока какими бы то ни было средствами не помирится он со своими преследователями и не воротится на родимое место. Часто князья держат таких абреков у себя, защищая их от преследования, а за то абрек усердно служит князю. Обыкновенно это бывают самые верные люди, готовые исполнить все, что прикажет князь. Такого рода сделка не имеет ничего предосудительного; напротив, чем более при князе абреков – а они большею частию канлы, т. е. убийцы, – тем большим уважением пользуется он, как человек сильный».
Царское командование после похода Шамиля в Кабарду объявило всех ушедших с ним в Чечню кабардинских князей и дворян – абреками.
Совсем другое значение приобрело понятие «абрек» после Кавказской войны. Племена Западного Кавказа, не желавшие покидать родину и переселяться с гор на равнины или даже в Турцию, пытались отстоять свою свободу с оружием в руках. Но, теснимые превосходящими силами, вынуждены были прекратить сопротивление. Горцы, не желавшие смиряться с такой участью, уходили в абреки. Они скрывались в горах и лесах, вели партизанский образ жизни и доставляли изрядно неприятностей новым властям. Их дерзкие налеты на комендатуры, обозы, почтовые дилижансы, фургоны с фуражом и боеприпасами, угоны скота и другие акции находили поддержку у местного населения, считавшего их народными заступниками.
76
Казбеги А. Письма и заметки.
77
Общество, как известно, не может существовать без определенных норм и правил. У горцев Кавказа существовал ряд норм, именуемых адатами, которыми они руководствовались в своей повседневной жизни. Адат – слово арабское, означающее «обычай», «привычка». Так называют издревле сложившееся обычное право. На Кавказе этим термином обозначали законы и обычаи, существовавшие до шариата или действовавшие параллельно с ним. Адаты включали в себя нормы бытового характера, юридические обычаи и сами нормы права. Свои сборники адатов имели как феодальные владения, так и сельские общины и союзы общин горцев.
78
Здесь в качестве примера приведен отрывок из свода законов Рустем-хана, принятых в XVII веке; раздел I, пункт 6. См.: Казиев Ш., Карпеев И. Повседневная жизнь горцев Северного Кавказа в XIX веке.
79
«На территории Имамата действовала особая система права. Она базировалась на низамах имама Шамиля, представлявших собой кодекс законодательных актов, регулировавших различных стороны жизни горцев и деятельность государства в военных условиях. Низамы были основаны на шариате, а также учитывали лучшие обычаи Кавказа.
Низамы Шамиля преобразили большинство отраслей права: государственного, уголовного, гражданского, административного, земельного, финансового, семейного. Демократизм установленных низамами норм превосходил все известные до той поры правовые системы Востока.
Низамы способствовали укреплению правопорядка и уменьшению числа правонарушений, удовлетворению материальных и духовных потребностей, нормализации семейно-брачных отношений, обеспечению защиты прав и интересов граждан Имамата.
Судопроизводство в аулах, входивших в состав Имамата, осуществляли муллы и кадии; на территории наибств – муфтии. В ведении последних находились как гражданские, так и религиозные дела. Решения указанных должностных лиц исполнялись добровольно. В случае несогласия или отказа одной из тяжущихся сторон уголовное или гражданское дело разбиралось наибом, на решения которого можно было подавать апелляции имаму.
Ближайшими помощниками наибов были дибиры. Они разбирали и решали самые незначительные дела, а более важные передавали на рассмотрение муфтиев и наибов. В ведении наибов находились татели, которые следили за исполнением горцами норм шариата и низамов, а также приводили в исполнение приговоры о телесных наказаниях.
В Имамате существовал институт мухтасибов. В их компетенцию входил тайный контроль за деятельностью названных выше должностных лиц. Мухтасибы сообщали имаму о результатах своих наблюдений для принятия надлежащих мер.
Низамы определяли состав различных преступлений и устанавливали систему наказаний. Наиболее распространенными видами наказаний были: денежный штраф, высылка (изгнание из племени, аула), общественное осуждение, телесные наказания, содержание под арестом, смертная казнь.
Ряд низамов был принят для исключения или сокращения числа убийств на почве кровной мести. Реализация этого закона привела к значительному сокращению числа убийств из-за кровной мести, спасла от гибели множество горцев. Воровство по низамам Шамиля наказывалось штрафом и трехмесячным заключением в зиндан (яму). Нормы шариата, предусматривавшие за кражу отесечение конечностей, применялось редко. Этим нововведением имам старался сохранить жизнь и здоровье горцев, давая виновным возможность искупить свой грех на поле боя, что было вполне оправданно в условиях непрерывной войны с русскими. Для воров-рецидивистов и разбойников предусматривались более длительные сроки либо смертная казнь.
Целый ряд низамов посвящался вопросам семьи и брака. Их нормы были направлены на то, чтобы укрепить семью, не допустить необоснованных разводов, облегчить положение женщины, обеспечить воспроизводство населения, создать нормальные условия для воспитания детей.
Так, по адату от жениха требовался большой калым – выкуп за невесту. В связи с этим некоторые горцы до старости оставались холостыми. Другие вынуждены были похищать своих невест, из-за чего часто совершались убийства, которые, в свою очередь, вызывали кровную месть и вражду между родами.
Чтобы положить всему этому конец, Шамиль резко уменьшил размеры калыма: до 20 руб. за девушку и до 10 руб. за вдову и разведенную женщину, а сторонам предоставил право еще сокращать калым по взаимному согласию.
Была усложнена процедура развода. Низамы предусматривали, что за женщиной при разводе сохраняется не только калым, но и родительское приданое.
Похищения невест были запрещены, а виновные и соучастники строго наказывались» // Там же.
Генерал-лейтенант Ф. К. Клюки фон Клюгенау, 30 лет прослуживший и провоевавший на Кавказе и лично знавший имама, писал: «Справедливость требует сказать, что строгие меры Шамиля приносят явную пользу: они уменьшили убийства, грабежи и воровство».
80
Рядовой 10-го Грузинского линейного батальона И. Загорский, побывавший в плену у горцев, писал о низамах Шамиля: «…Все сохраняют равенство, из пределов которого ни богатство, ни высшие дарования не в состоянии никого вывести… Теперь за всякую вину определены взыскания в Имамате: штраф, темница (зиндан) и телесное наказание, от которого никто не избавляется, будь то пастух или хан. Все сии наказания приводятся в исполнение с величайшей точностью, и нужно сказать правду, что преступления становятся редки. Теперь через всю страну, над которой распространяется власть Шамиля, можно смело одному человеку провозить вьюки золота, не опасаясь лишиться их».
81
Каждый мужчина на Кавказе имел кинжал. Его отделка и качество характеризовали владельца. Принадлежность кинжала к национальному костюму, обязательное ношение с черкеской с 12–14 лет способствовали сохранению качества клинков, улучшению отделки ножен и рукоятей.
82
Во время Кавказской войны (1816–1865) горцы научились изготовлять артиллерийские орудия и снаряды. Только на заводе в столице Имамата – ауле Ведено было отлито 60 орудий. Производством руководил оружейник из Унцукуля Джабраил Хаджио.
Чтобы ружья и пушки стреляли, был необходим порох. И если адыго-черкесские племена могли получать его, несмотря на морскую блокаду, от турецких и английских контрабандистов, то горцы Дагестана, Чечни, Ингушетии такой возможности были практически лишены. Им приходилось изготовлять порох самим. Кстати, делать качественный порох горцы научились у русских перебежчиков, которых в Имамате было немало.
О том, как это делали дагестанцы, писал в своем дневнике пристав при Шамиле в г. Калуге А. И. Руновский:
«В каждом ауле на площади, служащей жителям сборным пунктом для торга, мены и джигитовки, всегда есть подле мечети огромный камень с выдолбленною в середине довольно глубокой ямой, так, что он представляет собою грубо сделанную ступку. Каждый горец, нуждаясь в порохе, берет все нужные для того материалы, кладет их в общественную ступку, придвигает к ней другой камень и укрепляет на нем деревянный рычаг, который при помощи товарищей приводит в движение. Рычаг этот не что иное, как длинный деревянный брус, к верхнему концу которого приделан деревянный пест. При действии рычага этот тяжелый пест раздробляет селитру, серу и уголь и обращает их наконец в порошок. Через вспрыскивание водою порошок обращается в тесто, которое перекладывается в мешок, сшитый из невыделанной тонкой подбрюшной кожи барана. Усилиями нескольких человек мешок этот приводится в быстрое движение, продолжающееся до тех пор, пока из теста не образуются зерна. Тогда их пересыпают в решето и просеивают, после чего они обращаются в зерна более мелкие, которые и составляют порох окончательно готовый. Оставшееся в решете тесто выкладывается обратно в мешок и снова подвергается трясению. Приготовленный таким образом порох имеет форму чрезвычайно разнообразную и цвет буро-зеленый; при небольшой сырости подвергается порче, а при сожжении оставляет после себя много копоти. Полировка пороха горцам была неизвестна; составные его части не всегда кладутся в надлежащей пропорции, отчего выделываемый горцами порох не имеет ни определенной формы, ни должной прочности, весьма чадит и вообще редко бывает хорошего качества… Посему порох считался и лучшим трофеем. Порой его удавалось покупать или выменивать туземцам в царских крепостях у неблагонадежных поляков…».
83
Гамзатов Р. Мой Дагестан.
84
В период народно-освободительной борьбы горцев Северного Кавказа под руководством имамов Кази-Муллы, Гамзат-бека и Шамиля (30–50-е годы XIX в.) было создано независимое государство свободных горцев – Имамат.
Имамат включал в себя общества Нагорного Дагестана, земли ликвидированного Аварского ханства, почти всю Чечню, Ингушетию, большие части Тушетии и Хевсуретии. Мощное влияние его сказывалось и на Западном Кавказе. Численность населения Имамата составляло около 450–500 тысяч человек, территория – 900–1000 км в окружности. Границы государства часто менялись в зависимости от военных успехов или неудач.
Имам Шамиль, избранный главой государства, обладал духовной и светской властью. Население Имамата было разноплеменным, разноязычным и поликонфессиональным, насчитывая до 50 народов и народностей. В этом многонациональном государстве Шамиль проводил демократическую политику, которая признавала всех людей, независимо от расовых или религиозных различий, равноправными гражданами. Русских, украинцев и поляков (принявших ислам), перешедших на сторону горцев, называли «наши русские».
На территории Имамата были почти полностью уничтожены все феодальные привилегии и установлено относительное равенство. Личные качества – отвага, ум, преданность Газавату – Священной войне с неверными (гяурами, или кяфирами) – могли поднять человека на более высокую ступень социальной лестницы. Корнем всех зол (и личными врагами) Шамиль считал горскую знать и беспощадно с ней боролся. Тех, кто не принимал его условий, он уничтожал; конфисковывал в государственную казну их земли и имущество, а самих беков и ханов селил в далеких высокогорных аулах как ссыльных, оставив лишь необходимый для ведения хозяйства минимум.
В Имамате существовала четкая организация административно-территориального управления от высших государственных звеньев к низшим. Для решения важнейших дел, относящихся к управлению государством, в 1841 году был учрежден Государственный совет (Диван-хана). Членами его, кроме самого имама Шамиля, были духовные руководители, ученые, заслуженные наибы и просто уважаемые в народе люди. При решении военных вопросов голос Шамиля был решающим; прочие дела решались, как правило, большинством голосов.
85
Имамат делился на мудирства и наибства – округа. В мудирство, которым управлял мудир, входило несколько наибств. За время правления Шамиля было организовано в общей сложности свыше 40 наибств. Наибами назначались наиболее способные, преданные и испытанные в боях горцы. В обязанности наиба входили: организация войск и военных походов, охрана границ, постройка оборонительных сооружений, гражданское устройство. В отдельных случаях наиб также осуществлял судебную власть. Утверждению имамом подлежали лишь смертные приговоры. Население содержало наибов за свой счет.
Каждое наибство делилось на районы или участки, которые управлялись мазунами (пятисотенными начальниками). В обязанности мазуна входили заготовка провианта, сбор вооруженных горцев по тревоге, набеги на неприятельские колонны, форпосты. По первому зову он со своим отрядом должен был явиться к наибу. Власть на местах находилась в руках выборных вождей – старшин, которые исполняли распоряжения наибов и мазунов, созывали народный сход, военный совет, организовывали сбор податей, мобилизацию населения и т. п. Подобная система управления была чрезвычайно гибкой и эффективной, просуществовав во многих регионах Дагестана и Чечни до 1859 года // Казиев Ш., Карпеев И. Повседневная жизнь горцев Северного Кавказа в XIX веке.
86
К мужской обуви относились мягкие сапоги (у аварцев – «чакмай»), кожаные башмаки (от тюркск. «басмак» – наступать) на толстой кожаной или деревянной подошве, с низким каблуком и загнутыми вверх носами; чувяки из цельного куска сыромятной или дубленой кожи, сложенного вдвое, и обмотки (у кумыков – «долагъ»). Последние представляли собой полотнище с длинными шнурами на одном конце для перетягивания ноги сверху (другое название – ноговицы).
В домашних условиях повсеместно использовались носки, которые умела вязать каждая женщина. Для прочности к носку иногда подшивали сукно, холст или замшу. Поверх носков надевали мягкие сафьяновые сапоги, голенища которых покрывали ажурной строчкой. Основу таких сапог составляли тонкие, без подкладки чувяки, к которым пришивались тонкие же голенища из черного, красного, синего или желтого сафьяна. Иногда голенища не пришивались, а прикреплялись при помощи петель и пуговиц. Голенища, мысы и взъемы могли украшаться монетами, бисером, вышивкой и т. п.
87
Изначально столицей республики —государства горцев были аулы Ашильта и Ахульго в Дагестане. Однако после их разрушения царскими войсками – Дарго и Ведено в Чечне. Вот свидетельство одного из очевидцев: «Дарго, жилище Шамиля, заключало в себе каменный дворец и много других больших зданий, в коих помещались приверженцы его и разные заведения; кроме того, с западной стороны аула, за широким рукавом Аксая, устроены были с большими удобствами избы, служившие жилищем русским, бежавшим к Шамилю в разное время».
88
В начале XIX века в Дагестане существовало несколько десятков независимых союзов аульских общин, которые в русских документах за свое демократическое устройство именовались республиками. Самым крупным и мощным из них был Акуша-Дарго. Акушинцы отказались добровольно стать подданными Российской Империи и 19 декабря 1819 года в ожесточенном бою потерпели сокрушительное поражение от А. П. Ермолова при селении Леваши. 21 декабря русские войска заняли Акушу. По приказанию “проконсула Кавказа” в городе соблюдался строгий порядок. Были разрушены только дома беглого Ших-Али-хана Дербентского и его сподвижников. Те события Ермолов описал в своих воспоминанияз: “Собравшиеся жители, воины и главнейшие из старейшин приведены были к присяге на подданство Императору в великолепной городской мечети; войска были под ружьем и сделан 101 выстрел из пушек. Я назначил главным кадием бывшего в сем звании <…> почитаемого старика Зухума. От знатнейших фамилий приказал я взять 24 аманата (заложника. – Авт.) и назначил им пребывание в Дербенте. Наложена дань ежегодная <…> в доказательство их зависимости. Они обязались никого не терпеть у себя из людей, правительству вредных, были признательны за пощаду и зрили, что от меня зависимо нанести им величайший урон и бедствия. Мне при выражениях весьма лестных поднесена жителями сабля в знак особенного уважения”.
В 1844 году кавказское командование организовало против восставших даргинцев карательную экспедицию. Из их обществ (Акушинского, Мекегинского, Урахинского, Усишинского и Цудахарского) был образован округ, начальником которого назначили майора Оленича. Однако в том же году даргинцы вновь восстали. Союз сельских общин был восстановлен как составная часть Имамата Шамиля. Лишь к 1854 году царскому правительству удалось установить окончательный контроль над территорией Даргинского округа, поочередно входившего в состав Дербентской губернии, Прикаспийского края, а с 1860 года – Дагестанской области // Казиев Ш., Карпеев И. Повседневная жизнь горцев Северного Кавказа в XIX веке. М., 2003.
89
В Чечне и Ингушетии к началу XIX века существовал ряд независимых друг от друга политических образований, близких по структуре и принципам управления к союзам аульских общин Дагестана. Это общества: мичиковцев, ичкеринцев, качкалыковцев, ауховцев и др. в Чечне; галашевцев, карабулаков, цоринцев, назрановцев в Ингушетии.
Стремясь установить надежную связь со своими закавказскими провинциями по Военно-Грузинской дороге, взять под контроль районы Восточного Кавказа, царское правительство перенесло к подножию гор линию военных постов и укреплений, обложило податями и повинностями горское население. Такая жесткая политика встретила резкое сопротивление свободолюбивых горцев и привела к ряду вооруженных восстаний.
Сплотить горцев для организованного сопротивления сумел популярный в народе старшина Бейбулат Таймиев. Став одним из самых значительных вождей в истории Кавказа, он почти 30 лет руководил борьбой чеченцев и ингушей за независимость. Авторитет Бейбулата был столь высок, что генерал Ермолов вынужден был вступать с ним в переговоры. Если бы эти переговоры увенчались удовлетворительными для обеих сторон соглашениями, история Кавказа (как считают историки) могла бы иметь совсем иной вид. Однако этого не произошло.
Бейбулат одним из первых организовал широкомасштабную партизанскую войну. Его «летучие» появлялись в самых неожиданных местах. Экспедиции Ермолова не принесли желаемых результатов. В борьбе с Бейбулатом Ермолов впервые применил новую тактику – вырубку лесов, открывая доступ к аулам восставших.
Бейбулат был человеком государственного ума, старавшимся ввести в горах закон и порядок, справедливое и равноправное пользование землей, призывавшим соплеменников жить по правде и совести. Вместе с тем он достиг значительных успехов в политике и дипломатии, заключив договоры с соседними народами и племенами. О его миротворческих усилиях свидетельствует и А. С. Пушкин в своем «Путешествии в Арзрум»: «…Славный Бейбулат, гроза Кавказа, приезжал в Арзрум с двумя старшинами черкесских селений». Погиб Бейбулат в 1832 году. Был ли причиной его гибели заговор или это была кровная месть, так и осталось тайной.
