Читать книгу Фатум. Том второй. Кровь на шпорах - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 16

Шел восьмой день пути. Шесть из них путники, подобно крошечному ручейку, влившемуся в полноводную реку, делили с пехотой роялистской армии. Они примкнули к стальной колонне, не доезжая Пачуки. Ныне Пачука осталась позади, как остались позади те, кто скончался от ран, кто наскоро был предан земле под скупую барабанную дробь и воркование полкового пресвитера.

Гренадерский полк под началом сеньора Бертрана де Саес де Ликожа, разгромив повстанческие орды на Юге и потеряв чуть ли не три четверти «красных кистей» лучшего первого батальона, стаптывал теперь каблуки сапог, следуя на Север, в местечко Сан-Педро-де-ла-Колоньяс, по приказу герцога Кальехи для воссоединения с главными силами.

Дорога вилась между красно-коричневых валунов. Стоял зной. Не зной, а настоящее адово пекло. Небо и земля дышали испепеляющим жаром. Всё притихло и студенисто колыхалось в плавящемся воздухе, забилось в гнезда и глубокие щели; ни щебета птиц, ни вечной трескотни цикад. Огненное светило было столь велико, космато и пугающе низко, что, казалось, вот-вот вспыхнет земля, возьмутся огнем скалы и превратятся в золу и пепел. Дорогу сотрясал разнобойный топот ног, изнуряющий скрип армейских фур, дробящих жерновами колес гальку, хриплые крики офицеров и тысячегрудое, надорванное, будто простреленное, дыхание измученных гренадеров.

Диего приоткрыл глаза, в карете было душно, как в турецкой бане; он настежь распахнул окно − полуденный зной ввалился в салон. Майор отхлебнул из фляги: вода превратилась в противное теплое пойло. Выглянул в окно: глаза ослепил белоогненный блеск солнца на каждой кирасе, на каждом штыке, пуговице, бляхе ремня, кокарде.

Дон сурово молчал, глядя на это тяжелое и большое движение людей, перетянутых солдатским ремнем Великой Испании. «Кто они? Чьи дети? Зачем упрямо идут на Север, объевшись страданиями и страхом смерти?»

Диего пристально посмотрел на молодое безусое лицо солдата, идущего рядом с его экипажем. Бронзово-медное от загара, оно не могло скрыть бледности. Должно быть, он крепко хлебнул под Бальсасом или Куэрнавакой, что так и не смог оправиться… Согнутая рука, судорожно державшая потрескавшийся ремень ружья, казалась от напряжения деревянной. Губы дергались всякий раз, когда он наступал на левую ногу. Майор вытащил платок и вытер мокрое лицо, перекатывая сигару в пальцах, вздохнул: такого опаленного страхом лица он не видел давно.

«Господи, откуда этот мальчишка? Из бискайской, кастильской, андалузской или, быть может, из какой другой провинции?..»

Де Уэльва протянул из империала руку, коснулся его плеча, ободряюще подмигнул. Солдат, не останавливаясь, повернул голову, как сквозь похмельную дрему, посмотрел на дона. Крошечные тычинки зрачков бессознательно скользнули по лицу майора. В них не было ни мысли, ни живости − они искали спасительной тьмы и прохлады.

− Вперед, парень, сквозь жару и пыль! Ты будешь генералом, солдат,− майор подал ему фляжку.

Тот, не сбавляя шага, равнодушно ухватил ее, жадно запрокинул и долго пил. Вода бежала по малиново-бурым щекам, шее, оставляя темные дорожки на выгоревшем сукне мундира. Утолив жажду, он вернул фляжку, не сказав ни слова, лишь тупо в знак благодарности мотнув головой.

* * *

Диего был задумчив, Гонсалесы молчаливы, зато папаша Муньос явно пребывал в ударе. Он величаво восседал на своем скрипящем, громыхающем троне и напоминал круглый буй, омываемый со всех сторон стальной щетиной штыков, киверами, ранцами. Старик взаправду считал, что без него, Антонио Муньоса, трехмильная колонна солдат всё равно что Мехико без дворца Кортеса.

Его дубленая шкура, похоже, была невосприимчива к зною: перченый завтрак, раскаленная латунная фляга с вином и ощущение безопасности служили источником его прекрасного расположения духа. Все остальные мелочи жизни возница просто презирал иль, может, умело делал вид, что презирает. Он без умолку болтал с остроухими лошадьми, угрюмыми гренадерами, а сейчас наседал с поучениями на невозмутимого Мигеля:

− О, то что ты хочешь стать бравым солдатом короля, сынок, а не канатным плясуном, я знаю! Что ж, одобряю!.. − Початок приложился к фляге. Вино было горячее, будто с костра.− Усвоил. Молчишь? Ну, Бог с тобой. Жаль, что я стар и не могу заняться тобой. Клянусь небом, уж я бы постарался сделать из тебя славного бойца. Пусть попотел бы − да, но сделал. Лучше поздно, чем никогда, верно? − Антонио утер волосатым кулаком щеку, прикрикнул на лошадей и продолжил: − Мог бы, но не сделаю. Семья, хозяйство, сам понимаешь. Одной птицы −целая армия, и со всеми надо воевать… То-то!

Мигель, казалось, не слушал бульканье толстяка, а если и слушал, то вполуха, не более. Омертвелый от усталости и зноя, он глядел из-под нахмуренных бровей на дальние шеренги солдат, жерла пушек и лошадей, что были там, впереди, где дорога делала поворот; и они казались ему бесплотными, словно плывущими в беззвучном мареве.

− Тысяча чертей! Слушай меня, Мигель, и клейми память. По всему видно, что ты еще молод и глуп,− не унимался Початок.− Уж кто-кто, а я всегда держу ухо к земле, нос по ветру.

Голос его, как сквозь горячую вату, доносился до юноши.

− Если хочешь стать настоящим солдатом… не дай тебе Бог позволить какой-нибудь юбке надеть на тебя хомут. От них все несчастья на земле… от этих дур!

Возница на миг подобрал огромное брюхо и приложился к фляжке. Хлебал он с толком, не торопясь, не отрывая губ от скачущего на ухабах горлышка. Спокойный Мигель для него сейчас был словно оазис в пустыне молчания. Звякнула крышка, Муньос облизнулся.

− В мои лета, сынок, глоток вина − большая утеха. Когда-то и я был красив, как Бог, строен, как кипарис, и бегал за бабами; но теперь они для меня, что коню − второй хвост.− Он указал на свой расплющенный нос-баклажан: − Это кулак Сильвиллы поработал! Она поймала меня с одной пташкой! И так шибанула, что с копыт долой! У меня до сих пор звенит в ушах. Дьявол, она едва не пробила мной стену! Но, клянусь головой, я еще легко отделался.− Он вдруг мечтательно закатил глаза.− А задница у той пташки была что надо… как два гренадерских ранца, чтоб я сдох!

Папаша Муньос хмельно улыбнулся, наматывая на кулак длинные вожжи.

− Правильно говорил падре Наварра, что женщина и Библия − злейшие враги! Я пораскинул как-то мозгами, и что же? Так оно есть, всё в точку! Писание блуду − меч острый… А баба, хоть ты лопни, не может без греха! Вот оттого она и редко палец муслявит, чтоб страницу Святого Писания перелистнуть. Зато и Библия, сынок, не в долгу! Ее, как дыню, за бок не ухватишь. Сколько не прочитай баба псалмов − всё равно дурой останется!

− Да заткнись ты! − оборвал толстяка старый кривоногий фельдфебель, весь в рубцах. Колючие глаза зло буравили болтавшегося на козлах Антонио.− Сам-то трещишь хуже последней суки. Чего привязался к парню?

Муньос будто язык проглотил. Надулся, как мышь на крупу, выпятив подбородок и опустив уголки губ.

Некоторое время шли молча. Раскаленный воздух дрожал, и беззвучно дрожали придорожные валуны, будто готовые расплавиться и потечь.

− Я вижу, дорога у вас не из лучших… дальняя, через страну индейцев,− фельдфебель чмякнул потрескавшимися губами.

Мигель кивнул головой, глядя с интересом на дружелюбно настроенного вояку. Тот улыбался седыми усами, поправляя тяжелое кремневое ружье и чешую кивера.

− Что, тяжко? Ничего, попривыкнешь, как я… А если нет − сдохнешь. Когда увидишь краснокожих − держи ухо востро. Когда ты их не видишь, будь осторожен вдвойне. Никогда не высовывай нос и не позволяй себе показаться на фоне неба или развести дымный костер. Поверь моим ранам,− обветренное, в рубцах лицо фельдфебеля надломилось в улыбке.− Я прежде здоровался с людьми, которые плевать хотели на эти советы… Кости их давно растащили грифы.

Они миновали еще изрядный отрезок дороги, когда старый солдат добавил:

− А вообще-то, когда есть возможность… чтоб не содрали скальп, больше пей, парень, пьяному и умирать не так страшно. Это у нас всякий сопляк-рекрут знает.